Потом Евгений Евтушенко назовет Андрея Вознесенского, Беллу Ахмадулину, Булата Окуджаву и Роберта Рождественского «детьми ХХ съезда».
«Как захватывающе интересно было просто на них смотреть и слушать их, родившихся в тридцатых, начинавших писать стихи в сороковых, издавших первые сборники в пятидесятых, ставших всемирно известными в шестидесятых, вошедших в школьные хрестоматии в семидесятых, выпустивших собрания сочинений в восьмидесятых!» — писал в 1987 году Феликс Медведев, предваряя большое интервью с поэтами в «Огоньке».
Речь Никиты Хрущева на ХХ съезде КПСС в 1956 году стала откровением для этого поколения молодых и умных, уже не заставших ни революции, ни Гражданской войны. Они не были диссидентами в том смысле, в каком мы сейчас понимаем это слово. Они видели свою миссию в «исправлении ошибок», но не в попрании основ. В 1971-м Василий Аксенов говорил с трибуны V съезда писателей: «Любые попытки представить нашу литературу как литературу нивелированную, догматическую должны разбиваться о факты… Наше единство в нашей марксистской философии, в нашем историческом оптимизме, в нашей верности идеям XX и XXII съездов. Напрасны попытки некоторых недобросовестных критиков представить нас как нигилистов и стиляг… Я благодарен партии и Никите Сергеевичу Хрущеву за то, что я могу с ним разговаривать, с ним советоваться. Мы хотим говорить с отцами, и спорить с ними, и соглашаться в разных вопросах, но мы хотим, чтобы отцы не думали, что у нас в карманах камни, а знали, что у нас чистые руки. (Аплодисменты)».
Их время началось в 1958 году, когда на площади Маяковского установили памятник Маяковскому. Сразу после этого на площади знатоки поэта по собственной инициативе начали читать его стихи. Вскоре к любителям Маяковского подтянулись и самодеятельные авторы. Поэтическим сборищам никто не препятствовал, и стихийную трибуну возле Маяковского стали все чаще посещать диссиденты. Стихи становились все острее, а обсуждения — все более критическими. Начались задержания. Осенью 1961 года произошло несколько столкновений любителей поэзии, среди которых было много пьяных и диссидентов, с дружинниками. После этого выступления «под Маяковским» были прекращены.
Следующим хождением поэтов в народ стала серия из пяти вечеров в Политехническом музее в августе и сентябре 1962-го. Тогда Марлен Хуциев заканчивал съемки фильма «Застава Ильича». Фильм очень понравился министру культуры Екатерине Фурцевой. Она сделала только одно замечание — во второй части нет кульминации. Хуциев согласился и предложил доснять сцены на поэтическом вечере. Для этого с разрешения Фурцевой режиссер договорился с поэтами, в Политехническом музее был арендован зал, а МГК ВЛКСМ распространил билеты среди студентов московских вузов. Объявление о большом вечере поэзии произвело фурор. В музей ломились тысячи безбилетников. Начиная со второго вечера поэтические чтения пришлось курировать отрядам конной милиции.
Те 20 минут документальной съемки, которые после всех цензурных сокращений все-таки вошли в фильм, стали главным видеодокументом и памятником советской оттепели. После того как съемки фильма закончились, вечера поэзии в Политехе продолжались. Но большая аудитория музея вмещала всего 820 человек, а желающих было тысячи. В итоге московские власти согласовали поэтические вечера на стадионе «Лужники», правда, не на большой арене (100 тыс. зрителей), а на малой (всего 14 тыс.).
Первый вечер состоялся 30 ноября 1962 года. С этого момента любовь к поэзии в СССР превратилась в нечто стихийное, массовое и почти неуправляемое. «Шестидесятый год прошлого века (плюс-минус пару лет) дал старт совершенно особенному периоду, который закончился естественным образом где-то в начале девяностых, — вспоминал писатель Сергей Литвинов. — Никогда и нигде поэзию не любили так сильно, как в СССР в течение этих тридцати лет».
Выступления на стадионах, в концертных залах и заводских цехах, немыслимые 200-тысячные тиражи поэтических сборников — все это трудно представить в современной России.
Поэт Николай Самойлов позже писал:
В шестидесятых, тот же стадион —
Ловил слова, задерживал дыханье,
Поэт царил, был выше, чем закон,
Была пора побед и созиданья…
«Что нового внесли поэты-шестидесятники в нашу жизнь? — вопрошал Евгений Евтушенко в интервью 1987 года. — Первое — резкая антикультурная направленность. Она была общей для всех нас, несмотря на разницу индивидуальностей. Второе — “детабуизация” всех тем, на которые были наложены писаные или неписаные табу. Третье — отвращение к “барабанному” патриотизму, к национальной ограниченности. Четвертое — новый поэтический язык, включавший свежую ассонансную рифмовку, поиск новых ритмов, метафор, интонаций, безбоязненное употребление современных, даже подчас жаргонных оборотов, так называемых “непоэтических” слов. Пятое — расширение поэтической аудитории до площадей, заставившее читать стихи даже тех, кто их раньше не читал. Шестое — триумфальный выход русской поэзии на международную арену».
И русская поэзия идет
Вперед сквозь подозренья и нападки
И хваткою есенинской кладет
Европу, как Поддубный, на лопатки.
Е. Евтушенко, 1965.
Фото: Борис Кауфман/МИА «Россия Сегодня»