Рудольф Фукс — музыкальный продюсер, в 1970-х открывший исполнителя блатных песен Аркадия Северного. Восьмидесятисемилетнего Фукса называют патриархом русского андерграунда: он выпускал нелегальную музыку на самодельных грампластинках из рентгеновских снимков, потом уехал в США и купил там студию Kismet Records, на которой записывались Петр Лещенко и Александр Вертинский.

Как вы начали издавать подпольную музыку?

«Музыка на костях» была придумана до меня — после войны нелегальным способом в Союз была привезена аппаратура для записи. Году в 1950-м это начал делать и я, будучи еще школьником. В десятом классе купил у одноклассника оборудование, так называемый станок, похожий на патефон; даже в советском журнале «Радио» была подробная статья, как его собрать. Рентгеновские снимки мне давали друзья. Сначала я пытался записывать музыку с радио — если звучало прилично, продавал. На Петроградской стороне был магазин «Мелодия» — «кости» можно было продать за 10 рублей за штуку, плюс у меня была целая группа десятиклассников, увлеченная романтикой таких записей. А потом началась эпоха «магнитиздата» — музыки на пленках.

Как вас посадили?

Была такая организация — комсомольский патруль, они охотились на таких, как я. И в 18 лет меня посадили за реализацию таких пластинок. Но я был увлечен музыкой — и это все искупало. Я отбывал двухлетний срок в Выборгском замке.

Расскажите о вашем знакомстве с Аркадием Северным, первым продюсером которого вы стали.

Его порекомендовали мне как человека, обладающего хорошим голосом — я всегда искал подобного исполнителя. Время от времени такие появлялись, но мне хотелось превзойти московских певцов типа Кости Беляева.

Северный тогда учился в Лесотехнической академии. Он пришел ко мне домой и попросил посмотреть книгу Баркова (Иван Барков — русский поэт, автор эротических, «срамных од». — «Москвич Mag»). Я завел его в комнату, посадил за стол — он ее быстро прочитал и частично запомнил. А потом увидел у меня гитары — у меня всегда их было много — и попросил сыграть на одной. Когда он запел, я понял — это оно.

Тогда ведь не было слова «продюсер» — кем вы себя считали?

Тех, кто продавал и записывал, тогда называли писаками. И мне хотелось этим заниматься.

Как вы создавали образ Северного, как продвигали его?

Бабель создал образ героя «Одесских рассказов» Бени Крика, который замечательно передал душу еврейского народа. И все, что я приписал Аркадию Северному — это образ еврейского народа, который все время был порабощен, поэтому во всех песнях Аркадия Северного есть некая протестная жилка.

А продвигал его не я, а история. Сам он был очень скромный человек. Больших трудов по его рекламе не требовалось — стоило людям его услышать, они разевали рот — вот и все. В основном те, кто слышал его творчество, увлекались этой манерой, понимали, что это явление. Даже следователи и прокуроры были увлечены его талантом. Не думаю, что сейчас существует такой же одаренный человек, который бы открывал рот, брал первые звуки, и все понимали, что это уникальное явление.

Возвращаясь к еврейскому народу: вас поставили перед выбором — эмиграция или новый срок за рок-оперу «Пророк Моисей». Как вам пришла идея ее написания?

«Пророк Моисей» — это моя старинная мечта, воплощенная в жизнь. Мне хотелось показать, как тот же порабощенный еврейский народ сумел вырваться из жестких тисков египетского рабства. Все, что написано в этой рок-опере, я старался передать и в музыке, хотя, к сожалению, сам не музыкант, поэтому не мог ничего сам написать. Я собирал с бору по сосенке — у каждого великого музыканта, который писал еврейскую музыку, было что взять.

У нас в Ленинграде была подпольная группа «Россияне», а у них был замечательный руководитель Жора Ордановский, который не уверен, был ли сам евреем, но выглядел как еврей. В тот момент, когда меня с ним познакомили, я ему рассказал эту идею — написать рок-оперу о том, как евреи были вынуждены покинуть Палестину и стать свободным народом. Исторически евреи были в Египте в рабском состоянии порядка 200 лет, многие из них разбогатели и практически стали египтянами. Но потом появился человек, который сказал, что с ним имел беседу сам Господь Бог. Мое либретто начинается именно с этого момента. Давалось мне это трудно — все это я сочинял по дороге на работу, если были свободные места в автобусе. Я сочинял эту историю, не зная истинных библейских ценностей. Узнал я это позже и ужаснулся, что я пересказал Библию.

Записи продавались — и о них узнали в КГБ. Уезжал, как и все, по израильскому вызову, но по дороге (кажется, в Вене) мои планы изменились. Я переоформил документы, и мы приехали в Соединенные Штаты, где нас неплохо приняли, дали денег, сняли квартиру, нашли мне место чертежника. Я там прожил 20 с лишним лет, но не сидел сложа руки, а организовал то, ради чего, собственно, и поехал. Когда я уезжал, у меня была сверхзадача — выпускать в Америке пластинки, которые фирма «Мелодия» не могла себе позволить — так, я записал Высоцкого, Северного, «Машину времени» и многих других.

Каким тогда был русский Нью-Йорк?

Русский Нью-Йорк был эмигрантским захолустьем, который держался только благодаря актерам и актрисам, благодаря им люди были заинтересованы в русской культуре.

Если вы работали чертежником, как вы смогли себе позволить купить студию звукозаписи Kismet Record?

В то время я уже имел определенный авторитет как представитель русской эмигрантской музыки, писал статьи в газете — и это меня подняло. Мне дали деньги в долг для покупки студии: я работал и выплачивал долги.

Почему вы вернулись в Россию, где даже открыли у себя в квартире Музей «Трех китов» — Пресли, Высоцкого и Северного?

Нельзя сказать, что я вернулся. Я не забыл, что когда-то эмигрировал. Формально я остаюсь человеком, который иногда возвращается в Россию: я американский гражданин.

Фото: из личного архива Рудольфа Фукса