Пионер московского арт-рынка, основавшая сначала «Первую галерею», а потом Aidan Gallery, отмечает юбилей. Айдан родилась 25 марта 1964 года. Довольно долго маленькая девочка прожила без имени, пока родители не нашли подходящий вариант — Айдан, что в переводе с турецкого — «с Луны».
Чтобы рассказать об уникальности Айдан, достаточно сказать, что выпускалась она в 1987 году из мастерской своего отца, народного художника СССР Таира Салахова, в Суриковском училище дипломной картиной «Стальной оргазм на оранжевом фоне». А когда спустя год триптих оказался на 17-й Молодежной выставке, где председателем комиссии, принимающей картины, был Таир Теймурович, дойдя до работы Айдан, он не растерялся: «Ну что я могу сказать — девочке замуж пора… »
Уже больше 10 лет Айдан Салахова живет и работает в итальянском городе Карраре, где добывают тот самый мрамор, с которым работал Микеланджело.
К 60-летию Айдан Салаховой «Москвич Mag» поговорил с ее близкими, друзьями и коллегами.
Мы с Айдан познакомились, когда я с родителями переехал в дом на Малой Грузинской, где находился Московский горком художников-графиков — там проходили авангардистские выставки. И мы встретились на каком-то детском дне рождения. Она увлекалась биологией, ходила в профильный кружок, где исследовала муравьев, была очень застенчивой — совсем не такой, какой мы ее все знаем. Но потом все началось — она поступила в МСХШ при Суриковском институте, где я учился. И я сопровождал ее первый школьный день — мы пошли вместе, чтобы ей не было так непривычно и боязно.
Мы много общались и в студенчестве: сначала я учился во ВГИКе на художника-постановщика, а потом перевелся в Суриковский институт в мастерскую Таира Теймуровича Салахова, где училась и Айдан. Не помню никакой неприязни к их семейной связи: династии художников — это нормальное явление. Допускаю, что недовольные были. Но среди наших знакомых все было доброжелательно и корректно. Она училась, много рисовала, работала, старалась выполнять институтскую программу. Айдан и в школе хорошо училась — у нее вообще математический склад ума: она всегда была отличницей по предметам, которые вызывали у меня ужас.
Шла перестройка — довольно много стало происходить в жизни молодежи нового и необычного: 17-я Молодежная выставка показала широкий спектр направлений, которые прежде были под запретом. Это время стало неожиданно свободным. Все, кто шел учиться в художественные вузы, понимали, что там все довольно идеологизировано, но в одночасье все осыпалось, как истлевший дворец. Помню, у нас была преподавательница марксизма-ленинизма и всего такого, очень суровая женщина, которая всегда мучила студентов. Вдруг началась перестройка, и она стала говорить, что всегда думала иначе. То есть люди довольно резко разворачивались в другую сторону.
Я тогда очень увлекался темой галерей — собирал журналы по современному искусству, если их кто-то привозил. До какой-то степени разобрался, какие были направления и какие галереи кого выставляли. И предложил Айдан подумать, не сделать ли нам галерею. Это как раз был переломный момент, когда вся система Худфонда и Союза художников стала деактуализироваться. Стало понятно, что там мы ничего не сможем делать, кроме как иногда принимать участие в молодежных выставках. А мир менялся. Мы поговорили с Айдан про галерею, потом позвали еще Сашу Якута.
Айдан нашла Мишу Круга, который занимался тогда редким модным занятием — начинал делать кооперативные рестораны. И у него было это помещение из двух частей: в одной оказался ресторан, а во второй — наша галерея. Миша был молодой и активный, ему нравились эксперименты, и он понимал, что вряд ли это будет незамеченное дело. Так и вышло.
Тогда совершенно не было никакого арт-рынка — была некая тенденция в виде моды на русское современное искусство, связанная с аукционом «Сотбис», который резко обозначил, что в СССР есть другое современное искусство — несоцреализм, и оно может восприниматься в мировом контексте. Все понимали, что это не совсем так, но иллюзии, что русское искусство вошло в большой мир, присутствовали — они оказались вспышкой. Это было характерно для западного арт-бизнеса: то интерес к индийскому искусству, то к российскому после перестройки — что же там было за железным занавесом, пятью замками и печатями?.. Хотя многое было инспирировано западными тенденциями: соц-арт — аналог поп-арта, московский романтический концептуализм возник после появления западной версии. И за границей эти коды понимали, наше не было фольклором, свойственным только одной стране.
Мы договорились, что галерея будет направлена на актуальное современное искусство и стараться показывать то, что в Москве до этого не появлялось. Допустим, была у Семена Файбисовича выставка в горкоме графиков, но прошла она незамеченной, поэтому мы сделали ее в галерее. Первая наша выставка называлась «Фото в живописи» — она открывалась одновременно с аналогичной выставкой Филис Кайнд в Нью-Йорке. Когда она прилетала на «Сотбис» в Москву и уже выставляла художников из Советского Союза у себя в галерее, я ее опознал по бейджу, сказал об этом Айдан; и Айдан к ней пошла — у нее есть такая черта, легко заводить разговор. И договорилась с ней о такой парной выставке — она среагировала. Все было живое и развивалось на глазах. Сделали к этой выставке каталог, дизайн к нему придумал Миша Аникст — это был фрагмент двери коммунальной квартиры, где у каждого звонка была фамилия художника — Булатов, Кабаков…
К нам приезжали иностранцы, которые были готовы что-то купить, покупали и продвинутые жители нашего города, цены на все это были низкими. Было доступно — не всем, конечно, но что-то происходило. В начале 1990-х интерес Запада к русскому искусству пошел на спад — оно приелось, нужно было что-то новое. Если бы тогда в России был свой институциональный фундамент, например система галерей, которая могла поддержать современное искусство и диалог с западной стороной, тогда бы все могло развиваться. Но поскольку ничего этого не было, была односторонняя история. Весь интерес спал — и здесь постепенно стала появляться своя жизнь.
«Первая галерея» развалилась по естественным причинам. Мы все не были галеристами, а были художниками со своими идеями. Мне лично галерея была интересна как проект, а заниматься галерейным бизнесом я совершенно не собирался. У Айдан было желание своей галереи. Саша тоже через какое-то время открыл только свое детище. Я, правда, зашел в эту воду второй раз с галереей Paperworks, но столкнулся с противоположной ситуацией: институции появились, а коллекционерский круг не расшился — не случилось сцены, похожей на Лондон и Нью-Йорк, где коллекционировать престижно, это создает твое социальное лицо. Здесь ничего такого нет, только в очень слабом виде.
С развалом галереи мы с Айдан разошлись на длительный период, потом опять стали общаться, когда началась другая волна жизни — все это периодами… Сейчас мы пересекаемся в основном в социальных сетях.
С днем рождения, Айдан!
Кайхан Салахов, художник, сын:
Во время моего детства у мамы был очень тяжелый период: она пыталась самостоятельно делать галерею — у нее физически не было времени побыть со мной, только час после работы. Все остальное время я был предоставлен сам себе. Конечно, я бывал в ее мастерской, где мог заниматься чем хотел. Но в основном я проводил больше времени, играя в плейстейшн и первые компьютерные игры. Выбирал, кстати, исключительно фантастические сюжеты. Это повлияло на мое мировоззрение, что начало отражаться в моем искусстве позже.
Я начал рисовать, как и любой ребенок, просто по природным позывам — это начало обрастать определенными формами, которые закладывались внутри семьи. Я рос, пассивно наблюдая за творческим процессом дедушки и мамы. Когда я стал рисовать, никто не вмешивался в мой внутренний мир художника. И позволяли мне быть таким, какой я есть — лишь следили за тем, чтобы техника исполнения была верной. Никто в детстве мне не говорил, что солнце должно быть желтое, а море — синее. Мама с дедушкой понимали: если заранее накладывать на ребенка рамки, он перестанет воображать. Задача художника не изобразить то, что уже существует, а переосмыслить это. Поэтому когда я был ребенком, я воображал все, что угодно, и присваивал природе невозможные цвета.
Вообще меня воспитывали в полной демократии; не только художественной. Любой, кто знает мою маму, подтвердит, что она очень теплый, мягкий, чувственный человек, который на глубоком уровне общается с людьми, не стараясь воздействовать на их духовные глубокие смыслы, ничего не навязывая — она очень легка и позволяет людям быть такими, какие они есть. Поэтому я был предоставлен собственной траектории, за которой она следила. А в какой-то момент даже не могла уследить — мне достался характер дедушки: я очень упертый человек. Она понимала, что если передавит и сломает мое упорство (например, в увлечении компьютерными играми), это отразится на моей социальной жизни в будущем. У детей, подавленных с точки зрения воли родителями, вероятность быть социально зависимыми в любых смыслах вырастает. И мама очень хотела, чтобы у меня был дух неповиновения — именно он меня и сохранил в будущем.
Какие у меня теплые воспоминания о детстве и маме? Их очень много. Как мама подарила мне первую собаку, которую я назвал Адоб — как компьютерную программу. Как мы часто путешествовали в Дубай, когда у нее появилась возможность — она интуитивно чувствовала, что это мое место, и хотела, чтобы оно на меня повлияло и расширило мое мировоззрение.
Плотное слияние у нас с мамой произошло, когда я прошел трансформации, начиная с того, как я поехал в буддийский монастырь в 16 лет, и до 23-х — в тот момент я четко осознал, кто я и что хочу делать. Тогда и возникла наша связь в том виде, какая она есть здесь и сейчас: большая часть этой связи — надвербальные уровни, но есть и то, что можно понять. Моя мама — человек, который научил меня всему, что я знаю. И ее любовь и альтруизм, которые всегда были направлены на окружающих, пробудили во мне четкое понимание того, что я как ее сын должен достичь — настолько, насколько я смогу это сделать — высочайших для себя уровней внутренней дисциплины. Потому что, дисциплинировав себя на эмоциональном и физическом уровне, можно полностью посвятить свою жизнь творчеству вдали от праздности и разных состояний сознания — это и будет выражением моей любви к ней.
Алексей Боков, арт-продюсер и соавтор фильма «Aidan.doc»:
Мы с Айдан встретились, когда она была агентом Сергея Шутова. Хотя Aidan Gallery на Тверской работала, как художника я Айдан для себя еще не открыл. И мы сразу стали будто две найденные половинки, разлученные при рождении. Сначала это вылилось просто в дружбу и коллекционирование — еще в Aidan Gallery я был активным собирателем, потом я начал собирать именно Айдан, увидев у Лены Селиной в XL Gallery ее «Персидские миниатюры». И загорелся желанием искать ее ранние работы: так, нашел ее чуть ли не студенческую работу про гермафродитов. У меня есть и ее работа 1986 года, которая называется «Секрет Давида» — симбиоз из «Черного квадрата» Малевича, канвы ее отца и фрагментов Давида. Я уговорил Айдан продать мне эту работу до «Сотбиса». Она не писала тогда. У меня в «Aidan.doc» много об этом периоде, когда ее бывший муж подавил в ней художника — и именно в этот момент мы познакомились.
2003–2007 годы — наше прорывное время, когда я ее сподвигаю снова начать работать и становлюсь сопродюсером ее выставок. Так, мы сделали большой проект в MМOMA, перформанс с Наоми Кэмпбелл и кучу студенческих акций, включая десятилетие ее мастерской.
Как это дружить с человеком, чьи работы ты коллекционируешь? Для художника отправка произведения в дружескую среду — это как оставить его в семье. И если работа важна Айдан, а я не хочу ее взять, она просит узнать, кто из наших возьмет, чтобы картина осталась в поле зрения. Приходя ко мне, она встречается с ними, как с детьми — трогает их. Кстати, свое первое изображение мужчин Айдан отдала мне. Ее работы также находятся в коллекциях Софьи и Романа Троценко, Владимира Некрасова, Андрея Малахова и Светланы Бондарчук.
Мы с Айдан называем друг друга братом и сестрой. Она моя сестра. Я благодарен ей за многую мудрость. Мы друг другу полностью все можем отдать: когда ты наполнен, для тебя важнее другие вещи. А каждое утро мы начинаем с чашки кофе в зуме.
В наших отношениях с Айдан эмоционально сработала великая Тамара Ханум, любимая танцовщица Сталина и ее бабушка. Недавно на свой юбилей в Бухаре я сделал танец-посвящение Тамаре, а Айдан не была уже лет тридцать в Узбекистане — она мне говорила, что я вернул ее на родину. Айдан мне открыла Каррару и мрамор. Нас объединяют «арт-хаос» и свобода. Она научила мою дочь работать с красками и камнем — научила психологическому освобождению. Обожаю ее квартиру в Москве в «Помидоре» (дом на Ленинградском проспекте, на первом этаже которого был ресторан «Помидор». — «Москвич Mag»), где мы с дочкой часто писали работы — Айдан расстилала нам ватманы по 10 метров и говорила, что мы можем делать все — макать в краску руки и ноги. Айдан называла это «упражнение арт-хаос». Нас с Айдан объединяет и золотое сечение Леонардо — как она его объясняет!.. При мне известные пластические хирурги валялись ниц у ее ног, поняв его.
В искусстве давно нет границ, и Айдан всегда была человеком мира. Когда мы снимали сериал про нее, то объездили все точки, связанные с ней, от Каррары до Баку. Она — абсолютная внесистемная субстанция, которая распознает свой свет и видение на мир в любой точке.
Хоть Айдан и перестала преподавать, ее ученики несут ее убеждения — сейчас я курирую проект видео-арта трех ее учеников, основан он на ее идеях. Айдан живет в своих учениках, в общении с друзьями, в своем талантливом сыне. Даже при том, что она ушла в мастерскую и творит сейчас только как художник, ее дело продолжается. Например, ее студентка-последователь открывает школу по методике Айдан.
Сейчас все главные институции мира предлагают Айдан делать проекты с ними. Я тоже планирую совместное слияние с Айдан в работе — хочу снять документальный фильм про один из ее скульптурных объектов.
В 2010 году я поступил в Суриковский институт, до этого учился в МАХУ памяти 1905 года. В Суриковке было два года общего курса (без распределения), после которых нужно было выбрать мастерскую. Их вел ряд известных профессоров: Сидоров, Назаренко, Айдан и еще много кто. Я долго сомневался — сначала написал заявление в монументальную мастерскую, походил неделю, понял, что что-то не так. А мне всегда нравилась мастерская Айдан — она давала свободу и не учила всех под одну гребенку, как это часто бывает, когда преподаватель настолько сильно влияет, что все становятся одинаковые — как он. И я решил-таки попробовать ее мастерскую — самую авангардную и интересную. В том году к Айдан пришли 12–15 человек — раньше такого не было, в нее наконец поверили учащиеся.
А у Айдан были эксперименты и смелые работы. Она устраивала просмотры наших работ в физкультурном зале, и часто именно ее студентам ставили двойки. Мастерская Айдан негласно считалась мастерской современного искусства: она очень отличалась от остального института, будто мастерская Айдан — это институт в институте.
Каждую неделю у нас были встречи по композиции. Это было самое творческое — Айдан разрешала делать все, что ты хочешь, давала очень интересные задания: мы и видео-арт снимали, и диджитал делали, и фотографии, и скульптуру, и живопись, и объекты, и сами курировали и продюсировали свои проекты, и выставки устраивали. Она раскрывала каждого. Заставляла нас копать внутрь себя, расковыривать там все — показывать себя настоящих, вне рамок правильности и моральности, делать то, что ты по-настоящему хочешь. Не важно, чернуха это какая-то или сексуальность. Она заставляла раскрепоститься, объясняла, что именно ваша суть интересная. Твердила: нужна правда.
Мы всегда работали на скорость — Айдан давала буквально 20 минут, за которые надо было сделать десятки эскизов. Я старался изо всех сил и обычно был первым, кто показывал идеи, эскизы и мысли. Иногда это было невпопад, иногда — на ощупь. Первое время мы вообще не понимали, что от нас надо. Нас вообще по-другому учили всю жизнь: что увидел, то нарисовал, как в XIX веке. Помню, мне великий Шильников, которому тогда было за 90, говорил: «Иди порисуй бомжей», а я ему про концепции. Меня за это чуть не отчислили, а кого-то и отчислили. А потом я пришел к Айдан, и выяснилось, что все можно, нет никаких границ.
Она сразу интегрировала нас в художественную среду: так мы попали на «Винзавод», где она закрыла свою галерею и открыла «Айдан-студию» — типа проекта «За стеклом». Мы могли делать в этом гигантском ангаре все.
Помню, как-то заданием Айдан было пройти по выставкам и собрать визитки — познакомиться, набрать контактов. А до этого мы так не делали: были просто студентиками, которые что-то рисовали и даже не знали, что себя надо пиарить и продюсировать. Мы так все испугались! А нужно было принести минимум 10 визиток. Девчонки купили шампанского, выпили его и пошли знакомиться. Я без шампанского выполнил план.
Помню, у нас были встречи, когда надо было критиковать друг друга: учиться спокойно это воспринимать, слушать, аргументированно отвечать. Она учила нас реакции на критику, ведь в ангаре мы работали при живой аудитории — естественно, нас критиковали. И мы должны были нормально к этому относиться — не лезть в драку и не уходить в депрессию. Вот такой урок: Айдан сидит вместе со всеми полукругом, в центре — кресло, куда садится тот, кого критикуют — не важно, по теме или без, он должен спокойно отвечать. И выяснилось, что половина не может спокойно слышать критику и начинает огрызаться. И на Айдан тоже. Кто-то вообще послал ее куда подальше, а она сидела и хохотала, хоть очень переживала и курила одну от одной.
Уникально еще то, что у Айдан в коллекции было и осталось огромное количество шедевров, например Аниш Капур, который сейчас живет в Великобритании, или Питер Хелли, с которым я лишь недавно познакомился на выставке в Дубае. А все эти работы были у Айдан — их можно было рассматривать, вникать, как были сделаны эти великие шедевры современности.
Половиной обучения было смотреть на Айдан: как она ведет себя вообще, с художниками и галеристами в частности, как она дает интервью, как несет себя.
Благодаря Айдан Ирина Кулик и Олег Кулик, Александр Васильев и Кирилл Серебренников приходили читать нам лекции, а Георгий Пузенков вообще прилетел. Она могла позвать суперребят, и они были готовы делать закрытые показы для ее студентов.
Айдан очень помогала в плане того, что продавала наши работы, платила нам деньги. Она способствовала тому, что я попал в галерею «11.12» на «Винзаводе». И про всех учеников всегда говорила, что они ее лучшие и самые любимые. Она относилась и относится к нам как к детям.
Сейчас я живу в Лондоне, но когда оказался в Турции и у меня была сложная ситуация, она мне позвонила, что сейчас тоже здесь: приезжай. Мы оказались на одной ярмарке. Она узнала, как мои дела, на что я живу, дала мне своего галериста. Хотя я вообще ничего не просил, она сразу бросилась мне помогать. Она совершенно выдающая и никогда не забывает о своих, всегда готова помочь и поспособствовать, хоть уже долго живет не в Москве.
Кстати, в 2015 году после Венецианской биеннале я оказался у Айдан в мастерской и попросил ее дать мне поработать с камнем. Она тогда делала слезы и доверила мне их полировать. Начинаешь работать с камнем и полностью теряешь голову: он вроде и мягкий, вроде и твердый, и переливающийся, как драгоценность — невозможно остановиться! Потом она попросила отвезти эти слезы в Москву. И я всем рассказывал, что привез в Россию слезы Айдан.
Айдан — первый галерист, который стал работать со мной в России (в начале моей карьеры работа шла в основном с европейскими галереями и в России не было никакого представителя). Я был активным деятелем, ходил на выставки и ярмарки и, конечно, знал об Айдан, даже видел ее на мероприятиях вживую. Она мне представлялась авторитетом и звездой российской художественной сцены.
Когда у нас прошла первая премия Кандинского, ее отличием от других была свободная форма подачи заявок — чтобы поучаствовать, не обязательно было иметь выставки. Это мероприятие привлекло большое количество прессы и профессионалов, а я как раз подал заявку. И вдруг мне сказали, что со мной хочет познакомиться Айдан. И очень быстро мы договорились об этом.
Близко мы никогда не общались, это всегда были деловые отношения. Но насколько я понимаю, Айдан очень нравилось, что я делаю, а мне ее одобрение дало много сил. Как Айдан умудрялась быть художником и галеристом одновременно — для меня до сих пор загадка.
Когда закрылась ее галерея, она сказала мне, что все потому, что она устала от работы с клиентами. Но Айдан-художник живет и во мне. Мне всегда нравилось ее особенное место среди остальных: Айдан же из художественной династии, при этом она одновременно работала с художниками и сама — очень талантливо совмещала традицию с современностью. И последние несколько лет я стал делать работы, которые тоже отсылают к классическому искусству и заряжены эротическими образами. Когда-то полученные впечатления преобразуются в идеи и работы, и теперь я, как и Айдан, люблю совмещать эротизм и традицию.
Она никогда не давила, не руководила мной, ни на чем не настаивала. Хотя я был тогда птенцом. Айдан много для меня сделала — моя карьера пошла в гору, при этом я не был от нее на сто процентов зависим. И если сначала я просто следовал ее способу работы, то в какой-то момент начал качать права. Наши характеры схлестнулись. Но через какое-то время, когда мы перестали работать, я осознал все, что она для меня сделала, и поблагодарил ее за это.
У Айдан в мире искусства всегда было особое положение — несмотря на то что мейнстрим того времени был в другом направлении, я считаю ее способ работы визионерским. И думаю, что мы увидим в ближайшие годы усиление тех тенденций, которые она уловила уже очень давно.
С Айдан мы знакомы очень давно — с 1990 года, когда открылась «Первая галерея». Виктор Мизиано, известный куратор и наш друг, посоветовал Айдан взять меня на работу в эту галерею. Но я не пошла туда работать — мне был непонятен объем предстоящего, да и галерея была при ресторане, а я была искусствоведом-искусствоведом, писала диссертацию и не очень поняла, что я там должна делать. Часть ее жизни, когда она была галеристом, наверное, была тяжела для нее как для художника: ей, видимо, очень хотелось исправить то, что делали другие.
А в 1991 году, когда я работала пиар-директором ярмарки «Арт-Миф», мы с Айдан стали очень близки. Она, правда, тогда уехала в Америку, но когда вернулась, мы стали окончательно невероятно близкими подругами.
Хотя я немного постарше Айдан, она всегда была для меня звездой: и внешне, и внутренне она вызывает у меня восхищение. Она моя путеводная звезда — я ее очень уважаю и желаю ей всяческого добра, счастья, творческих успехов. Айдан с этим и сама прекрасно справляется, но такие пожелания и любовь нужны каждому человеку.
Мы с Айдан не только подруги, но и соседи по даче: я нашла это место, где уже жила Оля Свиблова, и мы с Айдан поселились там же, через забор. Правда, к сожалению, Айдан там сейчас не живет. Но в пандемию мы были так счастливы и близки: мы никуда не ходили, и у нас наконец появилась возможность пообщаться, ведь то она, то я постоянно в разъездах. А тут мы сидели год, не выходя с дачи. Все время шашлыки — она организатор и широкий человек, любит, чтобы стол ломился от баранины и овощей — очень вкусная и мобильная кавказская кухня. Кстати, сто лет назад именно на даче Айдан устроила опен-эйр «АrtПоле», который я помогала ей делать.
Правда, самые близкие отношения у нас были совсем в молодости: каждый день рано утром мы созванивались — это было обязательное условие на протяжении достаточно продолжительного периода, а потом у всех начались семьи и дети… Но мы до сих пор часто созваниваемся: Айдан очень важно делать это по видеосвязи, чтобы смотреть глаза в глаза.
Конечно, у нас с Айдан бывают внутренние несогласия и обиды, но сколько лет мы с ней близки!.. Сейчас у меня в галерее есть молодая способная девочка Аня Лапшинова, которую посоветовала мне именно Айдан. К своим… (не будем называть, скольким, по сегодняшним меркам это и не так много) она вырастила целую плеяду невероятных художников.
Фото: из личного архива Айдан Салаховой, Кристина Сазонова, Владимир Кожарский, Валерий Левитин/РИА Новости, ММСИ, Катерина Никитина, пресс-служба Русского музея, открытые источники