В «Редакции Елены Шубиной» (АСТ) выходит новая книга лауреата премии «Большая книга» Павла Басинского «Подлинная история Константина Левина». Это путеводитель по роману Толстого, продолжение бестселлера «Подлинная история Анны Карениной». О том, почему Левин необходим в романе, но раздражал жену писателя, а публикация финала книги омрачилась скандалом, Марии Башмаковой рассказал Павел Басинский.

Павел Валерьевич, вы начинаете книгу с того, что делите читателей на два лагеря: тех, кто любит Константина Левина, и тех, кто ненавидит. А вы к нему как относитесь?

Я не пишу «ненавидит». Я пишу, что значительной части читателей «Анны Карениной» левинская история, которая занимает половину романа, просто кажется скучной. Какие-то сельскохозяйственные работы, какие-то непонятные духовные искания…  Да и сам герой совсем не герой в романном смысле. Вот Анна — да! — классическая героиня! Восстала против своей судьбы и погибла — ужасно, но ведь и ярко. Недаром сцену гибели Анны мечтали сыграть все мировые актрисы. И мы помним этих актрис: Грета Гарбо, Вивьен Ли, Татьяна Самойлова, Софи Марсо…  А назовите мне имя хоть одного актера, который сыграл Левина? Не говорю даже о зарубежных экранизациях, но о наших. Вы, например, помните, что в фильме Александра Зархи «Анна Каренина» 1967 года Константина Левина играл Борис Голдаев? Хотя и актер хороший, и очень даже неплохо сыграл. А дальше? Разве что Сергей Гармаш в экранизации Сергея Соловьева вспоминается, и то потому, что очень известен как актер по другим ролям. Но что касается меня, то история Левина и Кити мне ничуть не менее интересна, чем история Анны и Вронского. А с годами, может быть, даже более интересна. Собственно, поэтому я и написал эту книгу.

А любил ли сам Толстой своего Левина, терзающего читателя, себя и жену бесконечной рефлексией и списком добродетелей? И как его воспринимала Софья Андреевна, жена Толстого?

Отношение Толстого к Левину осложнялось тем, что в Левине он во многом вывел самого себя. А писался роман «Анна Каренина» накануне духовного кризиса, после которого это стал уже совсем другой Толстой. Во время создания книги Толстой не вел дневник, а дневник был для него самым важным инструментом самоанализа и самокритики. Вот это и нашло отражение в образе Левина. Если бы Толстой сделал Левина идеальным человеком, это выглядело бы элементарным самолюбованием, а Толстому это было несвойственно. Вот поэтому Левин порой так неприятен. И Софье Андреевне этот образ, конечно, не понравился. «Левин — нестерпимый человек!» — сказала она. Почему? Да потому что увидела в этом образе то, что она меньше всего принимала в своем муже: категоричность, «дикость» характера, упрямство, нежелание соглашаться с общепринятыми истинами. Ее это в муже раздражало.

Вы много лет изучаете Толстого — от биографии до детального разбора мотивов поведения героев его романов. Как думаете, насколько Толстой-мыслитель и романист понятен и близок современному читателю? И есть ли у большой литературы «срок годности»?

Что такое «современный читатель»? Он разный. Кто-то вообще не может читать Толстого, а кто-то, и таких очень много, не мыслит своей жизни без чтения его прозы, без его мыслей. «Срок годности» Толстого явно не истек. Иначе не было бы такого количества новых экранизаций, новых театральных версий. К тому же Толстой давно перерос образ просто «одного из писателей». Он — своего рода мировой бренд, такой наглядный портрет всемирного художника и мудреца. Его будут цитировать всегда и везде, по любому поводу. Даже человек, не прочитавший ни строчки Толстого, так или иначе держит в голове его образ. Он может его раздражать («Опять этот Толстой!»), но от него уже никуда не деться. И, наконец, Толстой действительно величайший мировой писатель. Многие ли сегодня и в России, и во Франции перечитывают, например, «Пармскую обитель» Стендаля? А ведь это великий роман о Наполеоновских войнах. Кстати, Толстой сам учился писать военные баталии у Стендаля и не скрывал этого. Но «Пармскую обитель» экранизировали трижды, а «Войну и мир» — более десяти раз. И еще оперы и балеты. Однажды я выступал в Эдинбургском университете, и ко мне подошел один фермер. Он спросил: «Почему шотландская аристократия больше идентифицирует себя с героями “Войны и мира”, чем с героями романа Джейн Остин “Гордость и предубеждение”?» Не знаю. Так распорядилось время.

В 1877 году, когда в журнале Михаила Каткова «Русский вестник» печатались последние главы седьмой части «Анны Карениной» и обещалось ее продолжение, Россия официально объявила войну Турции. Толстой был невероятно популярным автором, его роман читатели ждали. Но Катков отказался печатать финальную главу романа по политическим причинам. Он был не согласен с тем, что в восьмой части герои осуждают русское добровольческое движение во время Сербско-турецкой войны середины 1870-х годов. Как поступил Толстой, узнав об отказе Каткова?

Толстой был в ярости! Катков поступил, по его мнению, подло. Мало того, что он обрезал журнальную версию романа, но он еще и пересказал в редакционном объяснении сюжет восьмой части, которая потом вышла уже отдельным изданием. Это был, как сказали бы сегодня, спойлер. Но Катков был слишком вовлечен в общественно-политические процессы того времени. У «Русского вестника» было определенное направление, согласно которому русское добровольческое движение в пользу Сербии осуждаться не могло. Каткова бы просто не поняли в близких ему общественных кругах. К тому же Россия готовилась официально вступить в войну с Турцией. Так что я понимаю Каткова. Журнал, у которого нет направления, это не журнал, во всяком случае, не журнал XIX века, когда журналы были главными выразителями общественной мысли в разных ее изводах.

В статье «Христианство и патриотизм» Толстой писал в 1893-м: «Ведь точно так же, как и теперь, так и перед турецкой войной будто бы возгорелась вдруг внезапная любовь наших русских к каким-то братьям славянам, которых никто не знал в продолжение 46 сотен лет, тогда как немцы, французы, англичане всегда были и продолжают быть нам несравненно ближе и роднее, чем какие-то черногорцы, сербы, болгары. И начались такие же восторги, приемы и торжества, раздувавшиеся Аксаковыми и Катковыми, которых поминают уже теперь в Париже, как образцы патриотизма». Каких политических взглядов придерживался Толстой и почему его персонаж осудил добровольчество?

Я думаю, здесь в нем, как и в его герое Левине, заговорило упрямство, нежелание быть в общей струе. Когда-то молодой Толстой сам отправился добровольцем на Кавказскую войну. И когда Россия официально объявила войну Турции, он как раз очень внимательно следил за событиями и волновался по поводу них. В нем заговорил боевой офицер, который видел, как турки брали пылающий Севастополь, как гибли его боевые друзья, как русская армия терпела поражение.

В какой момент офицер, участвовавший в обороне Севастополя, стал последовательным пацифистом?

Трудно назвать какой-то конкретный момент. На самом деле пацифизм Толстого вы найдете уже в «Войне и мире». Перечитайте сцену гибели Пети Ростова. И даже еще раньше — в очерке из кавказского цикла «Набег», где тоже описывается гибель мальчишки. Но к осознанному пацифизму, открыто декларируемому, он приходит, конечно, позже. Я думаю, отправной точкой была Русско-японская война. Статья «Одумайтесь!» 1904 года. В самый разгар ультрапатриотических и милитаристских настроений в российском обществе.

В вашей книге сказано: «“Анна Каренина” — роман общественно-политический». Автор обсуждает не только политику, но и реформы 1870-х — земскую, военную, судебную, обсуждает образование и то, что сегодня принято называть традиционными ценностями. В современной России помыслить подобную авторскую свободу затруднительно. Как цензура и читатели восприняли социально-общественный пласт романа?

Увы, сегодня эти страницы, я думаю, не слишком интересны читателю. Я и сам их порой пролистываю, когда перечитываю роман. Но тогда это, конечно, читалось с огромным интересом, почти как газетные новости. Ведь действие романа буквально совпадает со временем его написания. Я называю это «описывать в романе то, что происходит за окном». Цензурные проблемы, наверное, какие-то были, я не занимался глубоко этим вопросом. Куда интереснее другое. В романе подробно описана измена жены мужу, даже сексуальная сцена коротко намечена. А ведь брак был церковным таинством, а Россия была православным государством. Флобера за «Госпожу Бовари» суду предали за «безнравственность», и это в «прогрессивной» Франции! Получается, что Россия в то время была куда прогрессивнее в плане цензуры.

А как читатели и критики обсуждали нравственность Анны? Об этой женщине спорят и сейчас: кто-то сочувствует, а кто-то презирает так, как будто героиня романа задела за самое живое. И вызвал ли Левин отклик у читателей?

Я не занимался так глубоко изучением читательских откликов на роман. Но, например, любимая сестра Толстого Мария Толстая, которая сама ушла от мужа и родила внебрачную дочь, в письме к брату осуждала Анну за ее поступок. Она писала: «Боже, если бы знали все Анны Каренины, что их ожидает, как бы они бежали от минутных наслаждений, которые никогда и не бывают наслаждениями, потому что все то, что незаконно, никогда не может быть счастием». Кстати, сама Мария Николаевна подумывала о самоубийстве, но в итоге ушла в монастырь. Или, например, почитайте воспоминания Авдотьи Панаевой. Она весьма скупо пишет о своих отношениях с Некрасовым, когда ее мужем был Панаев. А Софья Андреевна Толстая в мемуарах признается, что наедине с другим мужчиной даже руку ему пожать не могла. Это XIX век. Я думаю, героизация Анны Карениной как отважной женщины, бросившей вызов патриархальному обществу, началась все-таки уже в ХХ веке.

Образ Левина при первом издании романа, полагаю, тоже не был до конца понят. Например, критик Александр Станкевич считал, что в романе конфликтуют два романа в одном. «Главы одного романа пересекаются в произведении автора главами другого, но развитие каждого из них идет своим чередом, без внутренней связи с развитием другого, нарушая единство произведения автора и цельность производимого им впечатления». Такую же точку зрения в письме к Толстому высказал известный педагог Сергей Рачинский. Но Толстой в ответном письме настаивал, что, напротив, гордится архитектурой романа, что весь роман построен не на внешних, а внутренних связях, и это как арка, в которой никто не заметит замóк (камень, который скрепляет все строение). Вот этот замóк я и пытаюсь отыскать в своей книге.

В своей колонке в «Российской газете» 1 октября вы написали: «Мы должны ценить наши русские таланты, даже если не совпадаем с ними идеологически», обратившись, видимо, к Захару Прилепину, Галине Юзефович и Дмитрию Быкову. Вы верите в профессиональное сотрудничество людей полярных взглядов?

Сейчас нет, не верю. Слишком далеко все зашли. Моя колонка и не имела целью что-то изменить в этой ситуации. Я просто хотел показать ее ненормальность, когда во вражде находятся люди, которые три года назад были вполне себе товарищами в литературной среде. Вообще такого накала ненависти друг к другу в культурной среде не было никогда. Что будет дальше — не знаю. Что-то будет…

Идеологические споры в литературном мире возникли не вчера. Достаточно вспомнить ссору Толстого с Тургеневым. Тургенев сказал, что его внебрачная дочь в Париже латает лохмотья бедняков. Это возмутило Толстого, который счел, что разряженная девушка играет театральную сцену. Ну а роман либерала-западника Тургенева «Дым» взорвал монархиста Достоевского. Может ли большая литература объединять людей или подобные ожидания ей приписывают по инерции? Что уместно ждать сегодня читателю от автора? И чего от литературы ждете вы?

Это больной вопрос. По моему глубокому убеждению, задача литературы, как вообще искусства и культуры, не разъединять, а объединять людей. Иначе она лишена смысла, она становится «партийной». Партия — это «часть», а культура — это «культ», то, что объединяет людей не по политическим интересам, а по высшим смыслам, которые для всех ценны и важны. Я подчеркиваю: для всех, кроме людей заведомо некультурных. Русская интеллигенция, в том числе и художественная, конечно, собачилась внутри себя всегда. Но однажды все собирались на открытии памятника Пушкину в центре Москвы, произносили речи, рыдали и обнимались. Все со всеми. Я лично видел, как в 1990-е годы, когда писатели вдрызг разругались и разделились на либералов и почвенников, все они приезжали в Ясную Поляну на писательские встречи, которые придумал Владимир Толстой, и все их разногласия куда-то вдруг испарялись. Вот это и есть культура.

Я от современной литературы ничего особенного не жду. Она и так есть, и вполне высокого уровня. Просто нужно научиться читать и слышать друг друга.

Пушкин по-прежнему камертон таланта и нравственный ориентир. А сегодня есть авторы, на которых равняются и которые лично для вас — признанные мастера, книг которых ждете?

Видите ли, я давно не считаю себя критиком и не могу быть объективным. Но я точно прочитаю очередную книгу Евгения Водолазкина (кстати, я считаю, что каждый его новый роман лучше предыдущего), Алексея Варламова, Сергея Шаргунова, Марины Степновой, Романа Сенчина, Андрея Рубанова…  Я могу назвать еще с десяток имен современных прозаиков, за которыми с интересом наблюдаю. С поэзией хуже. Тут я отстал. Мои последние кумиры — Александр Еременко, Борис Рыжий и Игорь Меламед, но их уже нет среди нас. Я просто не успеваю следить за современной поэзией, хотя уверен, что и в ней происходит много интересного.

Фото: из личного архива Павла Басинского