Вадим Назаров выстроил несколько издательских империй: он привез в Россию жанр фэнтези и вырастил на этом поприще отечественных писателей, привнес на рынок формат покетбука, основав издание «Азбука» — больше 30 лет выбирал, что мы будем читать. Но если раньше из-под крыла императора российского паблишинга книги выходили тиражами 500 тыс. экземпляров, то теперь это 50 штук. Назаров не принимает поражения, а считает, что такова судьба всей индустрии.

«Моя карьера стоит на трех китах, которых зовут Иосиф, Джон и Хорхе. И первый из них, по фамилии Бродский, был автором книги “Осенний крик ястреба”, с которой все началось, — вспоминает Назаров о начале своей карьеры и первом издательстве “Северо-Запад”. — Почему нобелевский лауреат, стипендиат Макартура на профессорской должности дал согласие на свою первую публикацию в СССР никому не известному издательству “Северо-Запад”, не знает никто, кроме Якова Гордина (советский писатель, главный редактор журнала “Звезда”. — “Москвич Mag”). Роль этого человека в независимом петербургском книгоиздании огромна и совершенно незаслуженно забыта. Именно он помимо остальных заслуг обивал пороги советских комитетов, добиваясь от них невозможного. Например, регистрации первого частного издательства в Ленинграде, каковым и был “Северо-Запад”. И не кто иной, как он привез из США договор с округлым и размашистым автографом Бродского. До сих пор жалею, что сразу не забрал его себе, а сдал в бухгалтерию.

С макетом “Осеннего крика” я ходил в управление по охране государственных тайн в печати на улицу Садовую — проходить цензуру. Без отметки цензора сборник невозможно было отдать в типографию. А наша книжечка была совсем не похожа на подборку Бродского из “Нового мира”, там присутствовали “Стихи о зимней кампании 1980 года” и “Представление” — вещи в СССР непроходимые. Тем не менее все было залитовано. И вряд ли я сильно ошибаюсь в том, что это была последняя книга той эпохи, прошедшая цензуру. Цензор шмякнул большой печатью по титульному листу, расписался в пустой строке, а наутро все их управление превратилось в тыкву.

Когда книжка была издана, первое время единственным местом, где она продавалась, был лоток у метро “Василеостровская”. Я сам пару часов постоял у того лоточка, из которого через полгода родился русский книжный рынок. Во всяком случае, торгово-издательский дом “Северо-Запад” так точно. Покупатели хватали по три экземпляра и спешили уйти. И им, и нам казалось, что творится вещь дикая и опасная, практически преступление против существующего режима. Тираж в 30 тысяч закончился за 12 дней.

Бродский наполнил наш счет деньгами, от архангельского эшелона с бумагой дождливой осенней ночью отцепился вагон, звезды сошлись, и пошло-поехало. За первой книжкой вышла вторая, третья, четвертая, а пятой был уже Толкин.

В целом идея печатать фэнтези родилась в 1983 году в клубе “Фонограф” на презентации альбома “Радио Африка” группы “Аквариум”. Когда пластинка была прослушана и наступило время задать ее автору вопросы, я поднял руку, покраснел и промямлил: “А что вы читаете?” Борис Борисович прищурился, как Клинт Иствуд, и ответил: “Сейчас в основном литературу, которая началась с Толкина, она называется fantasy”. Именно так, русского слова еще не было.

Нам была нужна жанровая система организации пространства. Чтобы читатель не метался по залу, а сразу шел к своему шкафу с детективами или фантастикой.

Макет “Властелина Колец” делался по ночам в Москве, в Греко-латинском кабинете, где имелся такой мощный “Макинтош”, каких в Ленинграде еще не было. Мы выходили под утро с очередной стопкой чистых глав, поворачивали за угол и видели багровые очи кремлевских звезд на черных башнях. В киевской типографии, где печатали Толкина, был лимит по толщине книжного блока, приложения в него не уложились и их пришлось делать отдельной брошюрой и прикладывать к фолианту, который был толще Библии. В книжке была масса косяков, модный шрифт Garamond местами поплыл, но именно это издание до сих пор остается культовым.

Книга приехала на склад ночью, а наутро поменялось название города и улицы, где находилось издательство. Вскоре поменялось и название страны. В переиздании пришлось править выходные данные.

Оседлав фэнтезийного конька, “Северо-Запад” понесся к вершинам славы и богатства с дикой скоростью, от которой всем нам вскоре сорвало крыши. Произошел распад компании — история не финансовая, а метафизическая. Мы были очень молодые люди, у нас оказались очень большие деньги — не все смогли это вывезти. Я ушел, буквально спасая свою жизнь, больше оставаться в центре урагана не хватало отваги.

Великий и ужасный Виктор Топоров (литературный критик и переводчик. — “Москвич Mag”) как-то сказал мне: “Единственная заслуга “Северо-Запада”, что вы нам, переводчикам, в 1990-е не дали умереть с голоду”. Мне эта оценка не кажется справедливой, но в конце концов довольно и ее. По сей день самыми тиражными работами Виктора Лапицкого, Валерия Шубинского или Сергея Степанова остаются романы про драконов и злых богов. У нас лучшие в мире переводы фэнтези.

В 1993-м, тридцать лет назад, началась новая история. Имя ей — “Азбука”. В истории этого славного издательства сегодня нет моего имени, а между тем само его название было придумано мной. Показалось забавным, что по-английски это можно написать A-Z book, книги от А до Я.

“Азбука” стартовала в кризис, нужны были новые фокусы, потому что старые больше не работали. Просто печатать переводную шнягу и продавать по 200 тысяч штук в предоплату больше было нельзя. Рынок насытился, читатель хотел чего-то другого.

И первый фокус, которым я пользуюсь до сих пор — это русификация жанра. Тут надо сделать небольшое отступление. До начала 1990-х русский книжный магазин был больше похож на библиотеку. Основой для расстановки книг в зале были два критерия: страна происхождения книги и фамилия ее автора. На одной полке стояли все англоязычные книжки на букву Х, от Хардинга до Хэммета. Никого не волновало соседство классики и детектива. А нам была нужна совсем другая, жанровая, система организации этого пространства. Чтобы читатель не метался по залу, а сразу шел к своему шкафу с детективами или фантастикой.

К середине десятилетия эта проблема была решена, но возникла другая. Жанровые шкафы состояли из одних только переводов, которые всем порядком надоели. И “Амфора” решилась на шаг сколь рискованный, столь и необходимый — на свет появилось русское фэнтези. Это событие не стоило бы внимания по прошествии стольких лет, если бы с него не началась тотальная русификация массовой литературы. В каждом востребованном жанре появились русские имена. Например, Мария Семенова и Макс Фрай, которые дебютировали в “Азбуке”.

Технологически “Азбука” тоже выглядела тогда, возможно, даже революционно. Основная часть наших тиражей печаталась в Германии, мы привезли в Россию настоящий pocket-book, легкие яркие книжки, которые вернули классику новому поколению читателей. В бывшей Восточной Германии было несколько типографий, которые за объем давали огромные скидки. А типичная российская типография выглядела тогда как декорация из “Терминатора” — станки и чугун. Жизнь снова наладилась, но тут случился дефолт. Фуры с книгами, за которые надо было платить валютой, стояли на границе, и счетчики в них тикали так громко, что у нас текла кровь из ушей.

И как-то скучно и неуместно вдруг стало заниматься всей этой фантастикой, разве только той, которую включил в свою “Личную библиотеку” один слепой аргентинец. Уходя из “Азбуки”, я забрал с собой несколько крупных авторов, которые в тот момент были мало кому нужны: Павич, Мураками, Кундера и Зюскинд. Когда в этот же издательский портфель легла еще вновь приобретенная лицензия на собрание Борхеса, то стало понятно — это новый формат, это “Амфора” — мое третье детище, пестрые книжки неординарного формата.

Борхес для “Амфоры” оказался не просто автором, это и был ее тайный главный редактор. Помимо упомянутой “Личной библиотеки” я сделал еще “Александрийскую”, в которую вошли антологии, сделанные по типу его “Книги сновидений” или “Книги выдуманных существ”. Мы учились у мастера искусству составления серий, перенимали его приемы в написании вступительных статей.

Уходя из “Азбуки”, я забрал с собой несколько крупных авторов, которые в тот момент были мало кому нужны: Павич, Мураками, Кундера и Зюскинд.

Вокруг “Амфоры” сложилась группа русских авторов, которая позже назвалась “Петербургские фундаменталисты”. Это мои приятели со студенческих времен: Павел Крусанов и Андрей Левкин, похожий на молодого Достоевского Сергей Носов, дерзкий и яростный Александр Секацкий. Сейчас я начинаю догадываться, что не совсем правильно понимал их тексты. У меня была идея вырастить на невских болотах экзотический колумбийский цветок магического реализма, но семена оказались из другой банки, выросли, как всегда, колоски.

Мне до сих пор жаль, что “Амфоры” не стало. Множество очень талантливых людей вложили в этот проект свою энергию и вдохновение. Так или иначе в “Амфоре” был найдет некий стандарт, эталонный издательский формат, который существует до сих пор. На наших успехах и ошибках воспитано следующее поколение издателей.

“Пальмира” — проект, которым я занимаюсь последние семь лет, — только на первый взгляд наследует “Амфоре”. Это издательство нового типа, сердце которого цифровая типография, которая умеет делать книги весьма достойного качества небольшими тиражами. Точнее, квантами. Тираж для нас сегодня — это смертный приговор, мы объявляем его, когда заканчиваем работать с проектом. А если жизнь его продолжается, то каждый месяц или неделю следует допечатка. Мне кажется, что так и будет выглядеть будущее бумажной книги. Все идет к тому.

Благодаря “Пальмире” я отдал долги своей юности. Напечатал труды своих учителей, романы кумиров и стихи друзей. И еще очень много, критически много разных полезных и бесполезных книг. Начав в 1990-е со стартовых тиражей в 500 тысяч экземпляров, сегодня я порой делаю 50. Моя карьера, стоящая на трех китах, отражает судьбу самой бумажной книги. Но в отличие от смартфона, придуманного инженерами, книгу сотворил сам Бог. И он не оставит свое детище, на то вся моя надежда».

Фото: Алексей Лощилов