Семь лет назад Анна Симакова основала реабилитационный центр «Три сестры», занимающийся восстановлением пострадавших от травм и инсультов и возвращением их в нормальную жизнь. Ольга Дарфи узнала у Анны, почему наше общество по-прежнему настроено против инвалидов, как реабилитация сейчас стала «модным бизнесом» и почему она берется за больных, от которых отказываются все остальные.
В последнее время стали снова много говорить о реабилитации…
После фильма Юрия Дудя про Беслан всем, кто посмотрел, стало ясно, что такое реабилитация и зачем она нужна. Спасибо Юрию, что поднял эту тему. Мы, кстати, приняли решение предложить героям фильма бесплатно пройти у нас курс реабилитации. Надеюсь, что сможем достойно конкурировать с немецкими коллегами. Но для начала все равно дадим определение реабилитации, как мы ее понимаем, потому что даже сегодня за этим термином может прятаться массажный салон или кабинет иглотерапии. Философия реабилитации — последнее место перед выпиской домой. Это большой комплекс медицинских процедур и мер, направленных на то, чтобы подготовить пациента, перенесшего серьезные травмы или инсульт, к обычной жизни, в своей прежней домашней и городской среде, вернуть ему, если это возможно, утраченные физиологические, а порой и психологические навыки жизни. Чаще всего у пациента с повреждением головного и спинного мозга нарушено сразу несколько функций: движение, речь, глотание, мышление, память. За каждую область восстановления отвечает отдельный специалист. Соответственно, у нас для каждого пациента собирается своя мультидисциплинарная команда — невролог, физический терапевт, нейропсихолог, логопед, нейроуролог.
В последнее время рынок очень поменялся. В 2012 году, когда мы начинали, никаких центров реабилитации еще не было, никто не понимал, что это такое, у кого-то это слово ассоциировалось с массажем, у кого-то — с советским санаторием в Крыму. Когда мы открыли центр, сразу начали издавать буклет, где объясняли, чем занимаемся, какие специалисты у нас работают, как важно для пациента своевременно начать реабилитацию, чтобы вернуть утраченные функции. Сейчас реабилитация превратилась в модное, престижное направление. И почти каждая клиника заявляет, что занимается реабилитацией.
Кстати, сколько таких клиник, как у вас?
Как у нас — одна. Но если говорить про центры, которые занимаются ранней реабилитацией, куда можно привести пациента сразу после больницы — я не говорю сейчас о качестве — я знаю их три-четыре.
Это все равно очень мало. Каждый москвич, которому потребуется реабилитация, сможет ее получить?
Москвич на том или ином уровне как раз сможет получить реабилитационные процедуры, а вот регионы… Там настоящая беда.
Для москвичей есть программа департамента социальной защиты, по ней ежегодно можно получать квоту на реабилитацию, и это бесплатно. Есть, конечно, нюансы — сколько ждать очереди, есть сезоны с ограничением по возрасту, уже должна быть оформлена инвалидность, а на ее оформление требуется время. Но все это можно сделать, разрулить, организовать и получить квоту. Для некоторых москвичей с тяжелыми травмами это большое дело. Бывает, к нам заезжают на реабилитацию за свои деньги и в процессе занимаются оформлением квоты, чтобы продлить курс еще на три недели, но уже за счет города. Пациентам из регионов стоит рассчитывать на поддержку благотворительных фондов, спонсоров, которые помогают людям, нуждающимся в реабилитации. У нас лежат пациенты со всей страны. Вот только сегодня привезли мальчика с Ямала. Все от него отказались, он на зондовом питании, с трахеостомой, только мы и согласились его вытаскивать. Весь регион сейчас собирает ему деньги.
Я предприниматель и не привыкла рассчитывать на государство. Оно нас не трогает и хорошо.
Хотя иногда помощь нам очень нужна. Самый сложный сейчас вопрос — куда госпитализировать пациента, если в процессе курса реабилитации появляются осложнения и требуется реанимация. Государственные клиники не хотят принимать наших пациентов, которые срочно нуждаются в реанимации. Боятся летальности. Потому что мы из Московской области, а пациент и вовсе из Сибири. Никто не хочет портить статистику. Тогда нам приходится включать уже какие-то личные связи и договариваться с врачами напрямую.
А так в Москве коечного фонда (то, что называется ужасным словом «койко-место») хватает, но остро стоит вопрос качества лечения, очень мало хороших специалистов. Это настоящая проблема: где брать квалифицированных реабилитологов? Образование по такой дисциплине у нас отсутствовало, и сейчас его нет. Чтобы приобрести нужную квалификацию, у врача должна быть большая тяга к самообразованию, нужно уметь читать по-английски, не все это хотят и могут. А спрос на врачей растет. В какой-то момент все вдруг поняли, что надо заниматься реабилитацией, и рынок стал бурно развиваться. Начали строить реабилитационные отделения, потом вводить туда одного специалиста на несколько этажей, типа инструктора ЛФК, который приходит после операции к пациенту и говорит: «Сгибайте руку два раза в день по 15 минут», — на этом общение и лечение заканчивается. Понятно, что это никакого отношения к ранней реабилитации не имеет.
Следующая группа конкурентов — ребята около спорта. Массажисты, спортивная медицина, просто кабинет с мануальным терапевтом — они тоже стали называть себя реабилитационными центрами. Они могут помочь спортсменам. Но никак не пациентам после инсульта.
Другая категория — дома престарелых. Продавать концепцию обычного дома престарелых не столь успешно, но если добавить туда медицинскую составляющую, назвать это реабилитацией после инсульта и выйти на рынок, шансов получить клиентов становится гораздо больше. Хорошо, что все это есть, но сразу же появляется и путаница в понятиях.
В 2012-м только мы понимали, что такое мультидисциплинарный подход, что такое эрготерапия, кто такой физиотерапевт, зачем нужна шкала оценки пациента, мы ставили цель реабилитации. Сейчас все владеют этой терминологией, и пациенту очень сложно сориентироваться и выбрать что-то конкретное из этого шквала. Он звонит в какой-то, допустим, реабилитационный центр, везде ему говорят одно и то же, цена — от 1600 рублей в сутки до 50 тысяч рублей, все на словах предлагают одинаковый спектр услуг. И пациенту непросто разобраться.
Можете рассказать о конкретных случаях восстановления после ДТП или инсульта?
Например, Юра. Ему восемь лет, на пешеходном переходе его переехал «КамАЗ», в клинике Рошаля его собрали по кусочкам. Он приехал к нам на инвалидном кресле и пугался, когда к нему приближался человек. Он прошел у нас три курса реабилитации в течение полутора лет. Сейчас он может самостоятельно выйти из дома, а в будущем собирается даже играть в футбол.
Восстановление после инсульта — это не чудо. Если пациент поступает в течение месяца-двух после инсульта, шанс вернуть его двигательные функции высок. Как правило, к нам поступают люди старшего возраста сразу из больницы, у которых не работает правая или левая сторона. С ними начинаются активные занятия, и уже через месяц такие пациенты начинают ходить. Сложнее дело обстоит с восстановлением речи и кисти. Эти функции восстанавливаются в последнюю очередь. Когда мы составляем план реабилитации, то обязательно учитываем, где человек живет, чем он занимался до болезни, что ему нравится делать. Мы задаем обычно не абстрактные упражнения с перестановкой конусов в тренажерном зале, а включаем пораженную руку или ногу в повседневную активность — она участвует в умывании, переодевании, готовке и так далее.
С чего начинается обучение ходьбе?
Все очень похоже на развитие ребенка. Вот сначала малыш учится держать голову, потом поворачиваться, ползать, сидеть, стоять, ходить. Здесь все то же самое. Начинаются занятия с обучения поворотам. Следующий важный этап — самостоятельно сидеть. Потом учимся вставать. Если пациент лежа может, толкнувшись ногами о кровать, поднять таз — физически ему хватит сил встать на ноги. Обучение ходьбе начинается с тренировки вставания с поверхностей разной высоты и удержания тела в вертикальном положении. При необходимости используются дополнительные опоры (трости, ходунки и роляторы).
Как вы работаете с пациентами, которые махнули рукой на свое восстановление?
Нужно понять, что важно для пациента, о чем он мечтает. У нас был Владимир Петрович, которого привезла на реабилитацию супруга. Он был закрыт, на коляске, ни с кем не хотел говорить, стеснялся своего вида и беспомощности. Мы просто стали разговаривать и спрашивать, что он любил делать больше всего. И глаза его загорались, когда он рассказывал о своей собаке. Команда поставила глобальную цель — Владимир Петрович к выписке сможет гулять со своей собакой. А до этого были промежуточные цели — сначала пройти в ходунках сто метров, тренировали скорость, выносливость. Дальше поменяли ходунки на трость. И вот подошли к этапу, что можно выходить на улицу. Тогда супруга прислала нам фотографии — сколько ступеней в подъезде, какие есть перила, как выглядят пороги. И мы стали тренировать ходьбу по лестнице и на улице со скандинавскими палками. Через месяц супруга прислала нам видео, как улыбающийся Владимир Петрович гуляет со своей колли.
А еще был Антон Львович, который мечтал сходить на рыбалку и приготовить уху своей внучке. И Алла Игоревна — она хотела снова играть на пианино. Нам нужно знать мечту пациента и направлять усилия реабилитационной команды в этом направлении. Тогда пациент верит и тоже становится мотивированным участником своего восстановления.
Я правильно поняла, что когда от вас ушел главный врач, вы решили не искать нового, а просто придумали другую форму управления клиникой?
Да, сейчас у нас медицинское правление. В него входят 12 человек. Это наши сотрудники (врачи, менеджеры, физиотерапевты, медсестры), за кого проголосовало большинство, и эти должности перевыборные. Мы, правление, собираемся и говорим о том, что бы мы хотели поменять и улучшить. Если раньше ответственность была на ком-то одном — дали предложение, а как оно там выполняется, уже не важно — то сейчас появилась персональная ответственность, она распределяется между членами правления. И я вижу, насколько это все стало теперь живо и интересно.
Как вы отличаете хорошего доктора от не очень хорошего?
При помощи системы интервью, конечно. Понять, приверженец он доказательной медицины или нет, достаточно просто. Спрашиваем, какими ресурсами доктор пользуется для принятия решений, и если он говорит: «Я звоню заведующему кафедрой», — это сразу «до свидания». Наблюдаем, как врач общается с пациентами, для нас это очень важная составляющая. Какие он делает назначения. У нас есть пул тренингов, которые наш врач должен обязательно пройти, не только медицинских, но и по общению с пациентом, это очень важно. Мы все этапы проговариваем с пациентами, что им предстоит пройти, задаем им вопросы, обсуждаем с ними их состояние, вместе с пациентами и их семьями принимаем решение. Некоторые тренинги я сама тоже прохожу, хоть я и не врач.
Какие новые технологии появляются в реабилитологии и как вы о них узнаете? Как они у вас внедряются? Или не внедряются?
В каждой области медицины постоянно происходят какие-то изменения, и один врач, даже самый гениальный, не может все контролировать и следить за всем. Мы культивируем у сотрудников и развиваем в нашей компании тягу к обучению, хотим, чтобы наши специалисты следили за новинками, чтобы у них был профессиональный азарт, чтобы они читали по-английски. Если кто-то из врачей хочет поехать на стажировку, обучение или конференцию, он сам ищет место, предлагает его, и мы его поддерживаем. Мы очень много учим сами, проводим много тренингов и семинаров, привозим программы.
Сейчас модный тренд в реабилитации — роботы-тренажеры. Здорово, конечно, что они появились, но без специалиста этот робот бесполезен.
Мы вкладываем в людей, а не в роботов. Вся энергия у нас направлена на то, чтобы человек заново научился двигаться, говорить и работать. И это не происходит с помощью тренажеров или роботов, точнее, не только с их помощью.
Мы создаем свою научную базу и выигрываем тем, что у нас нет бюрократии, у нас ни с кем ничего не надо согласовывать, науке работать с нами гораздо проще. Сейчас мы планируем исследовать тему «помолодевшего» инсульта, как интенсивность реабилитационной терапии влияет на восстановление в сенситивный период (первый месяц после инсульта).
Мировые исследования в основном посвящены теме помощи на раннем этапе, в первые 24 часа. Много исследований про стволовые клетки, пока, правда, эксперименты проводятся только на грызунах. Идея такая: введение стволовых клеток в первые часы после травмы может помочь при нарушении проводимости в спинном мозге. Разрабатывают и специальные наночастицы, которые будут активировать мозг.
Идет поиск методов лечения черепно-мозговой и спинальной травмы. Еще делают специфические исследования, например на тему соотношения рука—речь: если уделять больше внимания развитию моторики, будет ли улучшаться речь?
Вот еще интересная тема — зеркальная терапия. Это когда у человека работает только одна рука, он стоит перед зеркалом и представляет, что его вторая рука тоже действует — это помогает восстановить нейронные связи и обездвиженной руке быстрее включиться и начать работать. Еще недавно это была недоказанная методика, а теперь этим методом активно пользуются.
А как часто меняются протоколы лечения?
Нет единого протокола, есть протокол, как действовать, когда, например, у человека анемия, или сердечная недостаточность, или повторный инсульт.
Если отойти от медицинского аспекта, есть много социальных вещей. Вот, например, в рамках нашего курса лечения пациент может научиться делать какие-то необходимые действия. Но будет ли он это делать дома или в реальной уличной среде? Наша задача — научить его делать это все не только в нашем центре, но и в доме с лестницами и лифтом, в квартире — с туалетом, маленькой кухней и выходом на балкон через порог, ну и так далее. Он должен научиться жить самостоятельно, без поддержки психологов и врачей. Вот поступает лежачий пациент, и он начал ходить в нашем центре. Это не гарантия, что он будет ходить дома. А вернется ли он к своей деятельности? Сможет ли он гулять с собакой? Мы задаем себе эти вопросы и пытаемся получить на них ответы — это не просто список процедур. Какой шаг будет у человека дальше — вот это очень важно. Наша задача —попытаться изменить его мышление, чтобы он сам захотел себе помочь. Это ведь тоже вопросы реабилитации, и здесь возникает много вопросов к обществу.
Да, когда вокруг дружелюбная и доступная среда, людям после травм и инвалидам легче вернуться к нормальной жизни.
Безусловно, хорошо, когда есть удобные тротуары и пандусы, но в первую очередь все у людей в голове. Вот Флоренция, например, город, вообще не приспособленный для передвижения на коляске, да? Узкие улицы, брусчатка, высокие бордюры. Но в то же время стоит только прийти в какой-то бар или ресторан, где будет узкая дверь и несколько ступеней, тут же к вам бросится помогать пять человек, официантов, барменов, они поднимут эту коляску, вас, перетащат, поставят, куда надо, посетители помогут. У людей в голове нет никакого предубеждения, что вот пришел инвалид, это какой-то прокаженный, милостыню сейчас будет просить и надо от него держаться подальше. У нас к человеку на коляске боятся прикоснуться, словно он заразный. Мы будто первобытные люди — боимся навести на себя порчу, ну смешно. Наше общество в этом смысле очень невежественно, мы должны уже взрослеть и начинать что-то понимать.
Конечно, не дай бог с этим столкнуться, но что нужно знать простому человеку о процессе реабилитации?
Главное, реабилитация — это неотъемлемая часть лечения, это не просто какая-то необязательная опция для повышения настроения. Я сама два раза в неделю работаю в отделе госпитализации и принимаю звонки от потенциальных клиентов. Мне важно самой знать запросы от людей, что они ищут, как принимают решения, и когда я слышу, что вот у нас дорого, мы подождем пока, я объясняю, что какой бы центр они ни выбрали, главное, надо начать реабилитацию как можно скорее. Если у человека есть возможность восстановиться, то в первые полгода после инсульта или травмы. Если этот срок упустить, то шансы на восстановление постепенно исчезают. До сих пор в регионах, когда случился инсульт, выписывают домой с формулировкой — вы отлежитесь, а потом начнете восстанавливаться потихоньку. На самом деле человек теряет возможности. Это базовое знание, которое должны все уяснить. Если люди будут это понимать — уже большой прорыв.
Фото: из личного архива Анны Симаковой