В майские праздники много шуму наделала история омского министра здравоохранения Мураховского, который заблудился во время охоты и три дня считался пропавшим без вести.

Каждый год в центре Москвы исчезает около 400 человек. Всего же в Московском регионе пропадает около 15 человек каждый день. Подробности рассказал координатор поискового отряда «ЛизаАлерт» Олег Леонов.

Где чаще всего пропадают в Москве люди?

Самые опасные с этой точки зрения — лесные массивы Подмосковья, Новой Москвы и спальные районы: Бутово, Марьино. Где больше всего живет людей, там чаще всего они и теряются. В центре Москвы взрослому человеку практически невозможно заблудиться — здесь нет лесов. Значит, в центре возможны только две типичные для города ситуации:

— человеку стало плохо на улице. Соответственно, он уехал по скорой в одну из больниц, в какую — просто надо найти;

— человек стал жертвой мошенников. Например, они его заманили в какую-то квартиру, там чем-нибудь напоили. Финал, как правило, тот же — либо больница, либо, к сожалению, морг. То есть это тоже поиск человека в лечебных учреждениях.

В последнее время появился еще один типичный пример. Когда человек внезапно теряется в центре, родственники нам звонят в панике, просят начать поиски, в этот день в Москве проходил какой-нибудь несанкционированный митинг, и, соответственно, мы понимаем, что где-то после полуночи он найдется.

В пределах Третьего кольца, по моим оценкам, каждый год пропадает около 400 человек. Несколько десятков — навсегда, остальных в том или ином виде находим.

Вы имеете в виду, не только живых?

Да. В основном это туристы — приехали посмотреть Москву и тут с ними что-то произошло. И это либо больница, либо морг. Москвичей среди этих пропавших меньше половины.

Из жителей центра в основном теряются два типа: подростки-бегунки, которым захотелось приключений, и пожилые люди с деменцией, которые вышли из дома и потеряли память. И если подростки рано или поздно возвращаются, то пожилые, забывшие, как их зовут и где они живут, оказываются сначала в больницах, а потом в психоневрологических интернатах.

А почему их там никто не ищет?

Как это не ищет. Ищут. Ищут родственники, подключаемся мы. Но проблема как раз в том, что найти в больнице человека, который не помнит имени, очень сложно. В приемном покое его могут записать как угодно, а потом нам говорить, что человека, которого мы разыскиваем, у них нет. 

Неужели в больницах такие черствые люди? 

Нет, просто это всегда человеческий фактор. Врач в приемном покое ориентируется на те записи, которые сделали его коллеги из предыдущих смен. А там может быть что угодно. Допустим, какая-нибудь бабушка, которую забрали с улицы, говорит, что ее зовут Иван Петров, и врачи вынуждены ее так и записать в журнал. Попробуй потом найди.

Неужели нет какой-то общей базы таких странных пациентов?

Есть, но доступ к ней есть только у полицейских, примерно у одного на отдел. А у него есть рабочий день, выходные, другие дела. Кстати, базу неизвестных пациентов предложили создать именно мы на одной из встреч волонтеров с Владимиром Путиным. Он эту идею поддержал, но реализована она была совсем не так, как мы предлагали и как нужно, чтобы обеспечить поиск людей с ментальными нарушениями.

А почему тогда у вас нет в нее доступа, если это ваша идея? Еще и Путин поддержал. 

Потому что эту базу сделали внутри служебной системы МВД, куда даже не каждый полицейский может зайти, не говоря уже о волонтерах. Формально они отчитались президенту, что поручение выполнено, база создана. Но пользоваться ей невозможно. Нам обещали доступ, но где-то в 2022 году. Сколько за это время людей окажется в интернатах, страшно представить.

Главная опасность в городе — потеря памяти, а в лесу — отсутствие координат.

Мы просим, сделайте открытыми для всех хотя бы общие приметы — примерный возраст, внешний вид, одежда, из какого района забрали. Это ведь в разы упростит нам задачу. Отмалчиваются.

А почему в интернатах их не ищете?

Мы ищем всех, когда есть хоть какой-то шанс. Но тут никто нам не скажет, в какой именно интернат перевели такого человека. Это может быть другой регион страны. А в сами интернаты нас никто не пустит — только родственников. И не все из них готовы колесить по стране в поисках бабушки или дедушки. Хотя даже в этом случае шансы на успех очень маленькие. В общем, какая-то патовая ситуация.

Вы с ней часто сталкиваетесь?

Не сказать, что часто, в основном нам, конечно, стараются помочь — и сотрудники скорой, и полицейские. Но пока нет нормативной базы, это как повезет. Мой первый «глухарь» именно такой — дедушка вышел из дома в Мытищах, и через сутки его след потерялся. Видели по камерам, как он ходит между домами, пытается найти свой, а потом двигается вдоль парка. И все. Так и не нашли. Самый вероятный сценарий, что его забрали по скорой, а он не смог назвать свою фамилию — она у него довольно сложная для произношения: Непомелуев. Соответственно, когда мы обзванивали больницы, у них пациента с такой фамилией не оказалось, а потом его перевели в какой-нибудь ПНД.

Многих вы не нашли?

Ну лично я четверых. Это из почти тысячи поисковых операций, в которых я участвовал сам. Помню, конечно, каждого. А вообще за десять лет отряд нашел более 93 тыс. человек, при том что в отряд за это время поступило более 110 тыс. заявок на поиск. Сейчас мы каждый год проводим где-то 30 тыс. поисков, и это число растет. В этом году за неполные четыре месяца поступило почти 10 тыс. заявок на поиски пропавших.

А почему не всех находят? Есть какие-то общие проблемы с поиском?

Ну совсем обобщить их не получится, конечно, но в целом главная опасность в городе — потеря памяти, а в лесу — отсутствие координат. Самое обидное, когда у потерявшегося есть телефон, оператор его видит, но нам сообщить не может — закон о персональных данных. И пока подключается полиция, пока все эти межведомственные взаимодействия проходят, у человека разряжается телефон. А зимой в лесу вообще счет идет на часы.

Мураховский вышел только на третий день.

Ну, как я понимаю, там несколько другая ситуация была. У него все-таки была техника, снаряжение. А мы говорим о людях, которые пошли по грибы на несколько часов и заблудились.

Какие еще проблемы есть у поисковиков?

В Москве очень большая проблема с парковками — люди приезжают на ночные поиски и вынуждены платить за парковку 380 рублей в час. Просили Ликсутова: сделайте для наших постоянных машин бесплатную парковку — ноль эмоций.

Бомжей никто не регистрирует. А ведь среди них есть не только убежденные бродяги, но и наши клиенты. Мы предлагаем как-то их сортировать, и тех, кто не помнит, как оказался на улице, добавлять в базу потерявшихся.

Страховка. Нас постоянно кусают клещи во время поисков. Лечимся за свой счет. Хотя что мешает чиновникам обеспечить всех участников поисковых операций хотя бы страховкой на такие случаи? Например, мы регулярно проводили в школах уроки безопасности, рассказывали ребятам, как не потеряться в лесу и что делать, если все-таки потерялись. Закон о просветительской деятельности лишает нас этой возможности. Ну и так далее.

Что вы собираетесь делать, чтобы как-то изменить ситуацию?

Продолжать искать потерявшихся. Мобилизовывать людей на поиски — чем больше человек участвует в операции, тем лучше. Встречаться с представителями власти — депутатами, руководством МВД, руководителями сотовых компаний, министрами, говорить о своих проблемах. Вода точит камень.

Фото: из личного архива Олега Леонова