«Вор сказал: “Райкин!” и тихо ретировался» — отрывки из автобиографии Константина Райкина

В издательстве «Бомбора» выходит автобиография народного артиста России, режиссера, профессора, худрука театра «Сатирикон» Константина Райкина «Школа удивления. Дневник ученика». Это теплые воспоминания о родителях, великом Аркадии Райкине и Руфи Райкиной-Иоффе, детство, путь к сцене и становление актера, редкие фотографии и рассказы о встречах с легендами — Марселем Марсо, Иннокентием Смоктуновским, Петром Фоменко и другими. Секретами мастерства делится актер, жизнь и работа которого, как пишет сам Константин Райкин, всегда были переплетены. «Москвич Mag» публикует отрывки из книги.

Котя Райкин

Когда я родился, мне долго выбирали имя, никак не могли определиться. В какой‑то момент мой дедушка, мамин папа Марк Львович Иоффе, сказал: «Ну вот кто у вас в театре духовный предводитель?» Родители ответили: «Ну Станиславский, Константин Сергеевич… » Вот так, похоже, я и получил свое имя. Папа, мама, сестра Катя всю жизнь называли меня Котей. Некоторые близкие друзья обращаются ко мне так до сих пор.

Первые детские воспоминания — зрительные, они связаны с родителями — с лицами, с нашей собакой Кузей — это был королевский пудель, черный, большой. Врачи не разрешали мне какое‑то время его трогать…  И вот мне нельзя, а я так хочу. Я к нему обращаюсь, говорю: «Кузя, Кузя, мне не разрешают тебя гладить… »

Я вообще помню себя с очень раннего возраста. Кровать с сеткой защитной — значит, я был еще совсем маленьким. Помню, как мне делают укол. Страшно. Все обещают, что больно не будет, а оказывается, наоборот. Позже мама мне рассказывала, как им с папой было стыдно, потому что я повернулся и спросил: «Вы знали, знали, что мне будет так больно?!»

Я вырос очень терпеливым: уколы мне делали в несметном количестве. У меня, например, был фурункулез во время съемок, и меня кололи по многу раз в день. И позже бывали неприятные медицинские экзекуции. Я научился терпеливо и стойко это переносить. Но вот в детстве…  Помню, как у меня берут кровь, и я врачей пинаю страшно, отбиваюсь от них прямо всерьез, не даюсь, меня скручивают…

Мы живем в нашей коммунальной квартире на Греческом проспекте в Ленинграде. Таврический сад недалеко. Дом наш я хорошо помню. Большая генеральская квартира, ставшая коммуналкой, в которой, кроме нас, еще девять семей соседей. У нас две комнаты — столовая и спальня. Есть еще маленькая кладовка около общей кухни. То есть, формально говоря, у нас три комнаты: две обычные и вот эта половинка хозяйственная, нежилая. Огромная общая кухня, на которой готовят все наши соседи. Я их всех тоже хорошо помню. Детская память очень цепкая. Денисовы…  Маленькая девочка Катя с мамой. Моя Катенька, сестра, тоже с нами, она в школу ходит.

Самое интересное, что относительно недавно я нашел эту квартиру, зашел в нее. А соседи, почти все, так там и живут, не хотят разъезжаться. Такая вот привычка к коллективизму. Дом этот находится недалеко от Большого концертного зала «Октябрьский». Это неожиданно как‑то для меня выяснилось. Я же много раз там выступал и вдруг понял, что Греческий проспект — вот он, прямо тут же…

Я в 1950 году родился, а с 1953‑го, после смерти Сталина и даже незадолго до нее, стали возвращаться люди из лагерей. Один наш сосед, кажется, Татаринов, был прокурором. Жил с женой в нашей коммунальной квартире. И вот однажды кто‑то из обвиненных этим прокурором вдруг вернулся и решил, видимо, с ним посчитаться. Спас этого прокурора папа. Он встретил в квартире человека, одетого как‑то нехорошо. Тот спросил насчет Татаринова, а потом, узнав папу, очень быстро ушел. На моей детской памяти два случая, когда отец своей популярностью выправил острую ситуацию.

Дело в том, что туалет в этой коммунальной квартире был один на всех. И вот ночью папа в пижаме, идя в уборную, вдруг увидел какого‑то постороннего человека, входящего в квартиру. Это был квартирный вор, который вдруг сказал: «Райкин!» и тихо ретировался. Мне эти истории то ли мама рассказывала, то ли сестра Катенька.

Я очень рано понял, что папа у меня особенный, знаменитый, что его все знают и любят. Еще ребенком я застал расцвет его славы. Папу в то время уже по телевизору показывали. А телевизор такой — с линзой, соседский, у нас своего тогда не было. Я пристально следил за тем, как папа играл, как вокруг играли артисты. Всегда внимательно смотрел, воспринимал и впитывал. А когда родители говорили мне: «Мы идем на работу», я не понимал, что это значит. Я считал, что работа — это какое‑то другое дело, не то, чем занимаются папа и мама на сцене. В моем детском воображении работа выглядела так: приставная лестница, по которой родители взбираются и потом спускаются. Почему я так решил, не знаю. До сих пор отчетливо вижу этот образ. Работа представлялась мне физическим действием, смысла которого я не понимал.

Возвращение родителей с работы — одно из сильнейших чувственных воспоминаний моего детства. Приходили они всегда поздно (спектакль начинался в восемь вечера и шел три часа). Лифт в нашем доме всегда было слышно. Я не спал, ждал: всегда последний лифт — это родители. Позже них никто не ездил. Их приход был для меня освобождением от многочисленных детских страхов.

Я был очень впечатлительным ребенком, боялся темноты: «Собаку Баскервилей» на протяжении нескольких лет не мог дочитать — такое сильное она производила на меня впечатление. Я так пугался, что становился в кровати в оборонительную позу на четвереньки и, накрывшись одеялом, стоял так в темноте, пока родители не приезжали. Позже я узнал, что это самая главная защитная поза. Мне даже лежать было страшно.

Когда родители возвращались, они брали меня к себе в кровать, я ложился между ними, и это было самым счастливым состоянием. Потом я узнал, что, когда ребенок между родителями засыпает, для него это лучшее ощущение защиты и покоя.

<… >

Коллекция ароматов

Для меня обонятельная информация очень важна — она связана с ассоциациями, с фантазией. Хотя я совершенно не неженка. Я, например, неплохо отличаю хорошую пищу от плохой, но, грубо говоря, могу есть все что угодно, мне более или менее все равно. Так же и с запахами: если будет пахнуть дурно, я легко это переживу. Конечно, мне не нравится, когда пахнет плохо, и нравится, когда хорошо. Но я запросто могу отключить внутри себя эту программу. У нас в стране культура запахов не на высоком уровне, поэтому надо уметь отключать тонкость восприятия в этом вопросе.

Так получилось, что к моим семидесяти пяти годам у меня в шкафу скопились духи, и сейчас там около тысячи флаконов разнообразнейшего дизайна с ароматами буквально со всего света. Наверное, какие‑то из них уже давно испортились, у духов ведь тоже есть срок годности. В этом шкафу есть духи, связанные с конкретными ролями.

Не могу сказать, что нарочно коллекционировал их, как‑то все это само собой вышло. Многое мне дарили, что‑то я покупал сам, довольно придирчиво выбирая. Когда‑то я позволял себе пробовать разные ароматы в большом количестве.

Но со временем мой нюхательный вкус очень сузился. Мне сейчас вообще очень мало что нравится, в том числе большинство дорогих парфюмов. Предпочитаю холодные, деликатные ароматы. Поэтому я не люблю, когда актеры, не спросив друг у друга, начинают чем‑то настырным душиться перед спектаклем. Иногда эти их ароматы бывают для меня невыносимы, и тогда я даже говорю своим артистам об этом.

А бывает наоборот: на спектаклях возникает негласный обонятельный сговор. Например, в «Р» мы как‑то здорово совпали друг с другом обонятельными вкусами. Каждый из нас на этот спектакль всякий раз пахнет одними и теми же парфюмами. В «Р» по запахам подобрались люди схожих изысканных вкусов.

Мне сейчас очень трудно подобрать духи в магазине. Я с трудом поясняю, что мне нужно, приносят совершенно не то. Я даже пробовал составить собственные ароматы, есть сейчас такая услуга. Провел в таком салоне часа три, мы составляли со специалистом какую‑то композицию, много говорили о жизни. Такого рода беседы в этом деле необходимы, ведь это очень тонкие вещи — подбор ароматов. И все же из этой затеи ничего примечательного не вышло, отдельные ароматы мне нравились, но, соединяясь вместе, они не срабатывали. Но, признаюсь, идя туда, я и не ждал, что из этого что‑то получится, иначе парфюмерное дело оказалось бы очень простым занятием, а ведь это совершенно не так. Духи делаются долго и кропотливо.

Иногда я что‑то примечательное унюхиваю на ком‑то и тогда спрашиваю, а что это такое. Но так бывает крайне редко, ведь запахи — очень деликатное, интимное дело.

В связи с моей коллекцией ароматов вспоминается один случай. Однажды ко мне пришел Марк Григорьевич Розовский и стал читать написанный им стихотворный вариант «Парфюмера» Зюскинда, с тем чтобы я взялся это либо играть, либо ставить. Встреча происходила в моем старом кабинете «Сатирикона», где и стоял этот огромный шкаф с флаконами.

Текст Розовским был сделан мастерски, но я понял, что не буду этим заниматься, и очень вежливо и уважительно отказался. Марк Григорьевич был явно расстроен, мы стали прощаться. Он встал и внезапно увидел этот шкаф с парфюмами. «А это что?» — спрашивает. Я говорю, что это мои парфюмы, открываю дверцы. А шкаф большой, в нем три многополочных отсека, заполненных флаконами, сам шкаф выше человеческого роста. Розовский посмотрел и воскликнул: «А вот и декорация!» — и расстроился еще больше.

А вот в связи с Зюскиндом есть другая история. Когда я приехал в Германию с гастролями «Контрабаса», мне принесли написанную его рукой записку. Я храню ее до сих пор. В ней Зюскинд извиняется передо мной за то, что не сможет быть на нашем представлении, потому что никогда не ходит на спектакли по своим произведениям — очень стесняется.

Джанна / Эрик / Флай

Я очень люблю собак. Они сопровождают меня всю жизнь. Сейчас у нас на даче живет огромный алабай Джанна. Добрая, нежная и контактная, преданная и трогательная с нами, но при этом свирепый и агрессивный пес по отношению к незнакомым. Алабай — это среднеазиатский волкодав. По своему генотипу это сторож, охранник территории.

Джанна долго время жила в компании немецкой овчарки Эрика. В 2024 году он, к сожалению, умер, был уже довольно старым псом. А я очень хочу, чтобы собак было две. Они живут на воле, на улице, у них есть два просторных вольера. И поэтому относительно недавно мы взяли Джанне друга, маленького Флая — немецкую овчарку двух с половиной месяцев. Очень активный и позитивный пес. Сегодня вот прогрыз мне дырку в тапке, и теперь у меня через нее просвечивают пальцы.

<… >

Константин Райкин лично представит свою книгу 7 декабря на книжной ярмарке non/fiction в «Гостином дворе». 

Фото: Константин Райкин «Школа удивления. Дневник ученика», 2025 г., «Бомбора»