Лауреат Нобелевской премии — организация «Врачи без границ», основанная в 1971 году во Франции группой врачей и журналистов, пришла в Россию в начале 1990-х. Заместитель медицинского координатора «Врачей без границ» Алексей Никифоров рассказал «Москвич Mag» о работе с бездомными и больными туберкулезом.

Как вы начали работать во «Врачах без границ»?

Я работал врачом в больнице №56, из-за реформ ее уже нет. Обыкновенная городская больница, где я был заведующим терапевтическим отделением. Поскольку территориально больница находилась рядом с Павелецким вокзалом, а вокзалы всегда места скопления бездомных, то если кому-то из них требовалась госпитализация, скорая помощь везла в ближайшую больницу — нашу.

В начале 1990-х «Врачи без границ» как раз начали работать в Москве. Ко мне пришла глава миссии и попросила меня поработать с ними. Я спросил: «Почему вы пришли именно ко мне?», а она ответила, что я, наверное, единственный завотделением, который не орет на бездомных и соцработников.

Когда ко мне попадал бездомный, он был для меня исключительно пациентом. Да и чаще всего я встречался с ним в отделении, когда он уже прошел душ — для меня это был обыкновенный пациент в обычном халате, единственная разница, что у него могли быть расчесы от чесотки. Да и Павелецкий район в 1990-е годы был очень пролетарским местом, поэтому мытый бездомный от обыкновенного пролетария ничем не отличался.

С чем чаще всего тогда привозили бездомных?

В тот момент кошмар что творилось с продажей алкоголя. Больше половины пациентов у меня оказывались с алкогольной полинейропатией — среди этих пьющих людей только каждый пятый был бездомным, а остальные были обыкновенные пролетарии с ближайших предприятий, которые, к несчастью, выпили какую-то гадость, в результате чего стали плохо ходить. Поэтому для меня как врача не было особой разницы, бездомный пациент или нет.

Единственное, с бездомными часто возникали социальные проблемы в процессе выздоровления: если у человека нет документов, а он нуждается в какой-то социальной дополнительной помощи, в пенсионном обеспечении или в переводах в другие медучреждения, становилось трудно. А куда человека девать? По-человечески я не мог выписать бездомного на улицу, но при этом не мог держать его у себя бесконечно. И именно такие вопросы помогали решать «Врачи без границ».

В Москве тогда были и другие неправительственные организации, например «Сестры матери Терезы», которые могли забрать к себе таких пациентов. Они даже организовали в Измайловском районе свой приют для безнадежных пациентов — предполагалось, что там человек мог с достоинством провести свои последние дни. Но они так хорошо за ними ухаживали, что практически все начинали выздоравливать.

Какие административные вопросы помогали решить бездомным «Врачи без границ»?

Наш социальный работник помогал устроить выздоровевших пациентов в хоспис, в государственные дома инвалидов и подобные социальные учреждения. Он занимался поиском места для тех, у кого не было документов, помогали их восстанавливать. Мы договаривались с некоторыми стационарами, что мы им поставим, скажем, перевязочные средства и докупим лекарства, а они за это будут принимать бездомных, которых мы отправим к ним из нашего медпункта. Мы в медпункте в первой половине дня принимали пациентов с экстренными проблемами, а если какому-то бездомному нужна была госпитализация, то договаривались со стационаром, а во второй половине дня развозили пациентов на нашем микроавтобусе по стационарам.

Нашей принципиальной позицией было оказывать помощь именно гражданам Российской Федерации (хотя и иностранцам не отказывали), которые по закону имеют право на помощь, но в связи с законодательством на тот момент они не могли ее получить. Среди пациентов было много бывших заключенных, которые по выходу из мест лишения свободы не получали паспорт, а только справку об освобождении. Поэтому я как социальный работник, а потом уже и как руководитель социальной службы занимался тем, что писал письма в различные инстанции. Письма я писал регулярно, и, кажется, в конечном итоге это возымело результат: если в начале только 15–20% бездомных из бывших заключенных приходили с двумя документами, то когда мы заканчивали свою работу, уже 90% освободившихся имели на руках паспорта.

Я писал обращения в РЖД по вопросам транзитных бездомных, которые оказались в Москве без денег и без документов и не могли вернуться домой. Я сам придумал форму, где писал, что такой-то попал в трудную жизненную ситуацию, убедительно просим от имени организации «Врачи без границ» помочь ему добраться до дома, и ставил печать. Потом узнавал, что с моей справкой люди добирались на перекладных электричках чуть ли не до Владивостока.

Готова ли Москва была содействовать вам в помощи бездомным?

Нашей задачей было, чтобы в Москве появилась служба, которая бы оказывала медицинскую и социальную помощь человеку. Почему этим не могли заниматься «Врачи без границ» бесконечно? Мы как организация все-таки оказываем экстренную помощь. Поэтому мы всячески поддерживали идею создания медико-социальной службы в Москве — на это ушло девять лет. Мы дошли до заместителя Лужкова Шевцовой и объяснили ей, что Москва — центр российской вселенной, здесь скапливаются всякие люди, поэтому необходимо создать доступный амбулаторный медико-социальный пункт для бездомных. В это время в Москве были созданы дома ночного пребывания. И так их появилось штук пять — они назывались центрами социальной адаптации. Но там были свои подводные камни, которые мы пытались преодолеть — в этой ночлежке предоставлялись койки только бывшим москвичам, то есть бездомным. Надо было доказать, что они имеют право на место под солнцем на территории Москвы. В некоторых ночлежках к этому указу относились либерально и пускали всех. Постепенно эта служба развивалась, и в департаменте соцзащиты Москвы появился первый в России отдел помощи бездомным. На кабинете даже было написано «Руководитель отдела помощи бездомным гражданам». То, что я ненавижу и против чего мы всегда боролись — обтекаемые формулировки: каждое слово имеет вес. И в этом случае «лицо без определенного места жительства» — это клеймо, которое позволяет вышестоящим инстанциям уйти от решения вопроса, перекладывая решение на плечи самого, что называется, субъекта. Ведь быть «без определенного места жительства» — его личный выбор: пусть определяется с местом жительства, тогда мы будем решать его проблему.

Мы всячески поддерживали идею создания медико-социальной службы в Москве — на это ушло девять лет.

Наша цель — чтобы помогали именно бездомным. Мы везде говорили: должно быть утверждено — нет «лиц без определенного места жительства», есть именно бездомные. А раз они без дома, то откройте Конституцию Российской Федерации — там написано, что человеку обязаны помочь в плане жилья.

Также мы поддерживали идею того, что должна быть стационарная амбулаторная служба помощи бездомным. Надо отдать должное, что московский департамент здравоохранения был достаточно либеральный и в экстренных случаях, даже когда мы перестали заключать джентльменские соглашения с различными стационарами, чтобы они брали наших пациентов, было выпущено специальное постановление департамента здравоохранения, что в экстренных случаях госпитализация доступна всем. Но когда ввели страховую медицину, это перестало работать так слаженно.

Для создания первого амбулаторного пункта помощи бездомным я написал от имени «Врачей без границ» письмо Лужкову, перед этим оно попало в Мосгордуму, где его прочитала Стебенкова и воодушевилась идеей, что такая служба должна быть. После этого я написал письма руководителю департамента здравоохранения Москвы, руководителю милиции Москвы, санитарной службы Москвы и каждому депутату Московской городской думы. Мне ответили почти все депутаты и некоторые официальные лица. Я собрал все эти ответы и вновь направил письмо Лужкову, в котором говорилось, что все заинтересованные ведомства и депутаты говорят о том, что надо создать амбулаторный пункт помощи бездомным. И это сработало! Вышло постановление мэра Москвы о необходимости создания подобной службы в составе департамента здравоохранения, правда, после этого постановления здание для пункта строили еще лет пять.

Плюс Лужков ввел надбавки за работу с бездомными в социальных учреждениях, а в учреждениях здравоохранения этого не было, и я добился того, чтобы медицинских сотрудников тоже касались эти надбавки.

Пункт медицинской и социальной помощи бездомным довольно неплохо функционировал где-то до 2020-го, а потом эту службу сделали подразделением соцзащиты.

Где располагался пункт помощи, когда вы только начинали свою работу?

Нам выделили помещение на территории санитарного пропускника на Красногвардейском бульваре. Нам отвели три комнаты, что позволяло, когда к нам приходил человек с улицы, направить его сначала в душ и продезинфицировать вещи в соседнем крыле, а потом нам вести социальный прием и оказывать медицинскую помощь. Все, что касалось санитарной обработки, оплачивала Москва, медицинская и социальная помощь предоставлялась «Врачами без границ».

Возможность организовать санитарную обработку была очень важна — по ее прохождению выдавалась бумажка, которая позволяла обратиться в Красный Крест или получить социальную помощь. Сама обработка очень простая: выдавался шампунь от педикулеза, организовывался жесткий душ, а вещи, в которых пришел бездомный, пропаривались.

Сколько пациентов приходило в день в ваш пункт?

Бывало, и пятьдесят. А за все время — десятки тысяч.

Как бездомные узнавали, что существуют «Врачи без границ», к которым можно обратиться?

Мы старались везде, где можно, говорить о существовании нашего пункта, распространяли листовки в больницах и милиции. А так действовало сарафанное радио. Мы же работали не только в этом медпункте — были охвачены все вокзалы. У нас было два мобильных автобуса, один работал, скажем, на Комсомольской площади, а второй — полдня на Курском, полдня на «Павелецкой». Вообще мы смотрели, на каком вокзале больше всего бездомных, туда и ставили автобус. У Курского, например, был сквер (там теперь ТЦ), где обитало множество бездомных. В микроавтобусе была бригада: врач и медсестра, готовые помочь, а сам автобус зазывал опознавательными знаками.

Устраивали ли «Врачи без границ» социальные кампании, которые объясняли людям, что бездомным нужна помощь?

Я горжусь нашей последней, самой активной кампанией — «Помогите замерзающему». Это был пик нашей работы. Стояла очень холодная зима 2002 года, департамент здравоохранения тогда публиковал каждый день статистику, сколько народу было госпитализировано с обморожениями, а сколько замерзло насмерть. На основе этой статистики мы провели акцию: купили микроавтобус, с помощью наших друзей-рекламщиков создали плакат со стилизованным лежащим в сугробе снеговиком, на плакате можно было менять в окошках цифры, сколько человек замерзло в Москве с начала зимы и за эту ночь. Мы разместили плакат домиком на машине, а в окошках каждый день обновляли данные.

Пресс-конференцию провели прямо на улице при минус 20. И намеренно продержали журналистов на улице полчаса, чтобы поняли, как себя чувствуют бездомные.

Автобус стоял прямо перед окнами кабинета мэра Москвы, рядом с Юрием Долгоруким: тогда было много частных парковок, и мы заплатили владельцу этой за месяц вперед. По разным причинам этот автобус постоянно двигали куда-то в сторону, но мы его возвращали на место. Плюс мы распечатали листовки «Помогите замерзающим», которые раздавали на улице: там были номера, по которым можно обратиться, если увидите замерзающего. Замерзают не только бездомные — замерзнуть может кто угодно, например сердечник, которому стало плохо, а на него никто не обратил внимание.

Потом мы провели огромную пресс-конференцию — организовали ее на территории нашего санпропускника. Решили провести ее прямо на улице — в этот день было минус 20. Намеренно мы продержали журналистов на улице полчаса — они все возмущались, почему мы не начинаем. И в какой-то момент я вышел и сказал: «Вы побыли здесь полчаса — хорошо себя чувствуете? А люди так живут месяцами». В общем, дали толчок к пониманию ситуации. Реакция была положительная.

В конечном итоге это сподвигло общественное мнение и понимание вышестоящих, что неприлично, если ты называешься европейским городом, чтобы люди замерзали на улицах. Мы требовали, чтобы на ночь открывали входы в метро, где бы могли греться бездомные, если им совсем некуда идти. И потом мы добились, чтобы бездомных пускали в ночлежки — сдвиги произошли.

Сейчас в России работает программа «Врачей без границ» по борьбе с туберкулезом, да еще и в Архангельске. Почему так?

Это исторический для «Врачей без границ» и России проект — мы начали работать с туберкулезом в 1995 году. Тогда главный врач Мариинской тюремной больницы в Кемеровской области Наталья Вежнина за свои деньги прорвалась на какую-то международную конференцию в Европу, где объявила, что устала хоронить своих заключенных — они умирают каждый день. После этого глава нашей миссии сделал запрос во ФСИН, и нам разрешили посетить эту больницу. Так был открыт проект по лечению лекарственно-чувствительного туберкулеза в пенитенциарной системе. Сейчас нужные препараты первого ряда стоят вообще копейки, но тогда были проблемы с медицинскими поставками. А туберкулез — болезнь, на которую надо воздействовать как минимум тремя-четырьмя современными препаратами. Сейчас лекарственно-чувствительный туберкулез лечится за шесть месяцев. Когда мы начинали работать в Кемеровской области, то брали на лечение только пациентов, отсиживающих длинный срок, чтобы контролировать ситуацию до их освобождения.

Потом мы развернули программу и в Новокузнецке — нашей главной задачей было наладить именно систему диагностики и лечения. Почему была такая вспышка туберкулеза в пенитенциарной системе? Потому что, попадая в тюрьму, необследованный человек сразу же отправлялся в общую камеру, где на следующий день было уже несколько заразившихся туберкулезом. И мы пытались наладить раннее выявление больных туберкулезом, попадающих в систему ФСИН.

Затем заканчивается война в Чечне. Мы оказываем помощь беженцам и вдруг выясняем, что в Чеченской Республике огромная заболеваемость туберкулезом. Мы открыли проект по восстановлению фтизиатрии в Чеченской Республике, потому что во время войны там осталось только 12 врачей и ни одного целого ПТД.

За последние 20 лет в России была проведена огромная работа по снижению уровня заболеваемости туберкулезом. Если вы посмотрите статистику, количество пациентов уменьшается, но за 2022 год в России было выявлено почти 45 500 новых случаев.

Почему сейчас «Врачи без границ» работают именно в Архангельске? Когда мы выполнили свою задачу в Чеченской Республике и российское здравоохранение сделало свою огромную работу по лечению туберкулеза по всей стране, заболеваемость начала снижаться. Но один из принципов «Врачей без границ» — донесение до пациента лучшей помощи, той, которую рекомендуют международные эксперты. В России до сих пор используются протоколы лечения туберкулеза с множественной лекарственной устойчивостью длительностью от 18 до 24 месяцев, при этом первые восемь месяцев могут применяться инъекционные препараты. То есть пациент в течение восьми месяцев получает ежедневные болезненные уколы, а помимо этого в течение двух лет еще принимает пять-шесть разных препаратов. Было доказано, что с появлением новых современных препаратов лечение лекарственно-устойчивого туберкулеза может быть сокращено до тех же сроков, что и лечение лекарственно-чувствительного туберкулеза — всего до шести месяцев.

В 1999 году после получения Нобелевской премии президент организации «Врачи без границ» заявил, что значительная часть премии будет потрачена на разработку новых эффективных подходов к лечению социально значимых заболеваний. Мы проводили в течение пяти лет в трех странах клиническое исследование шестимесячных безынъекционных режимов лечения туберкулеза с множественной лекарственной устойчивостью. Около 600 человек прошли курс лечения. Девять из десяти пациентов были излечены. В 2022 году ВОЗ рекомендовала использовать этот подход во всем мире. Теперь этот протокол уже стал стандартом: сейчас практически во всех бывших странах Советского Союза применяется этот метод.

Мы начали сотрудничество с Архангельской противотуберкулезной службой в 2018 году: сначала просто предоставляли новые дорогостоящие противотуберкулезные препараты, а затем участвовали в совместном научно-практическом проекте по лечению туберкулеза с множественной лекарственной устойчивостью в течение девяти месяцев только пероральными препаратами.

Планируется ли экспансия программы в другие регионы, например в Москву?

Нет, этого не требуется, потому что российская служба фтизиатрии обладает достаточными ресурсами для лечения пациентов в масштабах страны. Наша основная задача — помочь российской фтизиатрии внедрить новые эффективные режимы лечения туберкулеза.

Удивительно в принципе существование вашей программы. Мне кажется, в России есть видимость победы над туберкулезом — нам всем делали в школе Манту. При этом сегодня туберкулез опередил по смертности даже СПИД/ВИЧ. 

Туберкулез — исключительно бич пенитенциарной российской системы или это все еще проблема всей страны?

Вероятности заболеть туберкулезом подвержена любая группа населения. Если человек находится в течение нескольких часов в близком контакте с человеком, у которого есть активная форма туберкулеза, он может заболеть. Но надо довольно долго и близко находиться рядом с больным. Когда меня спрашивают, можно ли заболеть туберкулезом в общественном транспорте, я отвечаю, что практически нельзя.

Чтобы заболеть, необходимо несколько факторов: не только наличие самого микроба, но и генетических сбоев, плохого питания, повышенной утомляемости — в общем, различных причин, определяющих истощение возможностей защиты организма.

Кстати, в тюремной системе сейчас одна из самых лучших ситуаций с туберкулезом — им стали хорошо заниматься, очень многие туберкулезные колонии расформированы.

Фото: Даниил Овчинников