Первую смерть в Москве я увидел в метро. Поезд остановился на станции «Фрунзенская». Двери открылись, прямо напротив лежал, прислонившись спиной к колонне, большой мужчина в кепке. Некрасивый и выбритый.

Лежал спокойно, даже уверенно. Бомжи и пьяницы спят тревожно и неуверенно, они знают, что их в любой момент могут разбудить. Этот знал, что его не разбудят. Рядом стояли врачи скорой помощи. Я понял, что мужчина мертв, когда к нему подошел полицейский с развернутым черным пакетом. Двери закрылись. «Следующая станция “Спортивная”», — сказал голос. И мы поехали дальше.

Тогда я почувствовал себя настоящим жителем мегаполиса: вот смерть, а вот я иду мимо. Думаю, уже пассажиры следующего поезда покойника не увидели. Был человек, нет человека.

С тех пор я не раз бывал на похоронах. Каждый раз, глядя на покойника, я давал себе слово не умирать в этом городе. Жить здесь еще можно, но умирать — нет. Это чудовищно дорого, чудовищно некрасиво и просто чудовищно.

Первый раз в Москве я оказался на похоронах самоубийцы. Родственники его не пришли. Пришли друзья, хотели открыть гроб, чтобы попрощаться. В морге у них попросили за это денег. Они отказались. Началось прощание, и работница морга в черной дутой жилетке сама завела унылую речь о покойном. Играло «Адажио» Альбинони. Потом была кремация.

Так москвичи становятся прахом, чтобы освободить место для новых москвичей.

Когда мы снимали в прошлом году фильм «Кислота», я оказался на Николо-Архангельском кладбище. Смена была длинной, поэтому, заскучав, я ушел на прогулку. И оказался возле колумбария.

Я никогда не забуду этот момент. Серую бетонную стену. И открытые ячейки. Открытые, потому что за них перестали платить. В тех местах, где когда-то лежал прах, теперь обитали какие-то фантастические предметы. Пакет молока, чудо-йогурт или маленькая елочка.

«Мерзость запустения» — библейская фраза, которая пришла тогда в голову. К мертвым в этом городе относятся как к отходам жизни. Поэтому кладбища так похожи на свалки. И с этим очень сложно бороться, ведь здесь вместе с покойниками лежит много криминальных денег. А деньги любят тишину.

Покойников в Москве, как и людей, очень много. Загробная Москва тоже не резиновая. Там тоже не любят «понаумиравших». Если приложить ухо к земле, то услышишь, как у Достоевского в рассказе «Бобок», голоса потусторонних москвичей. Интересно, они тоже жалуются на жизнь? То есть, на смерть. Хорошо ли там «живется» со Сталиным? И курьером Лениным, который соединяет Москву живых и мертвых.

Но я не хочу к вам. Хочу улететь в ручной клади, можно под видом хмели-сунели. Хочу наконец отдохнуть и развеяться. А вам с утра — на работу.