Москвич

Он стоит один ночью во дворе, широко расставив руки. Он улыбается и хочет обниматься. Но никто не обнимет его. В лучшем случае его сфотографируют, в худшем — оставят мокрое место. Это снеговик.

Кроме дорог, парков, автостоянок и дизайн-кода Москве нужна еще одна штука. Ее нельзя привезти, заказать студии или выбрать в «Активном гражданине».

Когда меня спрашивают, чем занимаются в частных театральных школах, я рассказываю об этом так.

Каждые пару недель я вижу во френдленте пост: кто-то переезжает или кто-то сдает квартиру.

Я хочу написать хоррор. Москва, конец 2018 года. У торговых центров торчат страшные елки в сыпи уродливых игрушек, толпы людей с остекленевшими глазами стоят в магазинных очередях. Они покупают страшное нечто, которое называют салатом. И распродажные конфеты, тоже страшные.

Этим летом я наблюдал такую сцену. Центр Москвы. На остановке толпа народа высматривает автобус. Отдельно от всех, на проезжей части, стоит человек. Это мужчина, он довольно прилично одет и брит налысо. На бедрах его черная борсетка, в руке черный же портфель. Мужчина вытянул голову на длинной шее. Он кричит.

Несколько лет назад я жил в Бабушкинском районе. И вот, возвращаясь однажды домой, я увидел на столбе табличку: «Здесь в среду с 15.00 до 16.00 производится сбор макулатуры у населения».

Я называю его «тоннель смерти». Идя по нему, я вспоминаю популярную в 1990-х книгу Реймонда Муди «Жизнь после жизни». В ней рассказывалось о том, что происходит с душой после выхода из тела. Так, во многих интервью люди, пережившие клиническую смерть, говорили, что их душа летела через бесконечный тоннель…

Я пишу этот текст в Мещанском суде Москвы, где слушается дело Кирилла Серебренникова. За последние полтора года я мог бы стать экспертом трипэдвайзера и «рекомендовать» столичные суды.

Пару лет назад в Барселоне я встретился с другом Сашей в центре города, чтобы прогуляться. «Зайдем в Барселонский университет? Там красиво. Хочешь посмотреть?» Хочу, сказал я.

Первую смерть в Москве я увидел в метро. Поезд остановился на станции «Фрунзенская». Двери открылись, прямо напротив лежал, прислонившись спиной к колонне, большой мужчина в кепке. Некрасивый и выбритый.

Однажды друг попросил приютить его товарища-иностранца в квартире, которую я тогда снимал.

У меня есть карта «Тройка». И у вас она, скорее всего, есть тоже. Это карта для проезда на метро. Ведь я не собираюсь покупать машину.

«Какой тебе показалась Москва?» — спросил я однажды у простого тагильского парня. «Огромная…  красивая…  — ответил он и, подумав, добавил: — Бессмысленная какая-то».

В каждом городе мира — своя погода. Но в Москве погода больше, чем погода.

На второй день после переезда в Москву со мной произошла одна история. Я встретился в метро со своим старым другом. Кольцевая линия, кто-то встал, мы сели. Проговорили одну станцию, никого не замечая, как вдруг над нами возникла женщина:

Приехал друг из Барселоны. Сидим говорим. О чем? Конечно же, о Москве. И вот среди общих мест этого разговора возникает одна очень точная мысль.

В конце сентября на фестивале «Движение» в Омске покажут мой фильм «Красный день».

Откуда в Москве деньги? Я задался этот вопросом, когда впервые приехал сюда много лет назад. В те времена «Рабочий и Колхозница» еще не стояли на музее, а располагались гораздо ниже. Так низко, что можно было рассмотреть их лица и даже расслышать голоса. Представьте, однажды я услышал, что они говорят… Возможно, это все бред голодного мозга, но мне удалось завести с ними разговор. Передаю его по памяти — хотите верьте, хотите нет.