Об отсутствии комплексов в момент переезда в Москву, о первом, что увидел в городе — приземлении самолета Руста на Красной площади, о рыночных девяностых — поре переделов, хаотичного и безвкусного строительства и ларьков.

Я родился…

В городе Запорожье, на Днепре. Городок простой и красивый, как счастливое детство. Потом бывал там неоднократно. Город славен своим проспектом Ленина — очень длинным и широким. Ну и ДнепроГЭС, разумеется!

Вырос во Львове…

Абсолютно европейский город. Красивый с узкими улочками и каменной, далеко не московской, многовековой плиткой. И вкус мой воспитан был именно на католической архитектурной культуре, которая преобладала там.

Переехав в Москву, не чувствовал себя провинциалом в столице…

Еще и фору давал всем! Я приехал такой модник: во Львове же было много фарцовщиков — рядом Польша. Поэтому какие комплексы?! Но сейчас, видя свои фотографии, понимаю, что был далек от совершенства — меня уже тогда начали покидать волосы, но главным моим достоинством были глаза, они горели. Жизнь манила меня. Гормональный фон был что надо.

Поэтому, когда я попал в Москву, она меня сразила!

Как я оказался в Москве…

С Москвой случилась интересная история. Отца перевели работать в столицу в министерство, поэтому я сразу после армии переехал и оказался студентом МИРЭА на Юго-Западе.

По должности отцу была положена квартира. И нам предложили квартиру самого Немировича-Данченко на Тверской, рядом со знаменитым Елисеевским магазином. Но она была не очень большая в отличие от нашей львовской, красивой и возле парка.

Отец был достаточно простым и неискушенным человеком, хоть и главным инженером, затем заместителем министра радиопрома, но из рабочих, выходец из народа. Следующий вариант ему предложили в Черемушках — квартира в новостройке. Поскольку она была больше и ближе к моему институту, родители там поселились. Но они не могли предположить, что через год я разверну свою судьбу и окажусь в театральном — и поступлю в институт имени того самого Владимира Ивановича Немировича-Данченко.

Первое впечатление от Москвы…

Дистанции огромного размера! Скалозуб был прав…

У отца была служебная машина, он дал мне водителя — езжай посмотри город. Первое, что я увидел — самолет на Красной площади. Это был Руст — он только-только приземлился, еще двигатель работал. «Какой крутой город, — подумал я, — авиатехника уже садится в центре Родины!» А когда узнал, что это было, то понял — я в гуще событий.

Тусовались…

В «Молоке», одном из неформальных клубов Москвы, несли там дежурства от университета. Я слушал много музыки — мы же во Львове были близко к Польше, поэтому в видении жизни я был продвинутым пареньком. В музыке отдавал предпочтение многим стилям…  Хеви-метал, нью-вейв, хотя и панк-роком баловался — до сих пор послушиваю Sex Pistols.

Еще в МИРЭА познакомился со студенческим театром. А затем открыл для себя Вахтанговский: «Три возраста Казановы» в исполнении Юрия Яковлева, Евгения Князева и Елены Сотниковой. Я начал почитывать стихи. Атмосфера театральной жизни меня невероятно вдохновила.

Из «Молока» свернул в сторону КВН: я любил веселить, нежели эпатажничать. Год моей жизни был очень насыщенным: родители не успели сообразить, что происходит, когда появилась Школа-студия — мое  необычайное везение.

Студенчество…

Мы работали с утра до ночи. К перелому событий в виде перестройки я отнесся довольно спокойно и скептически. Я же состоял в Коммунистической партии Советского Союза. И отец у меня был партиец, честный человек, не взял ни одной взятки в жизни, кстати. Глядя на нашу сегодняшнюю жизнь, я по-прежнему равнодушен к тому времени перемен — считаю, что мы пали жертвой грандиозного подлого обмана.

Прощаться с той прекрасной страной мне, молодому человеку, занимающемуся любимым делом, совсем не хотелось. Какие баррикады? Жизнь сама была похожа на странный театр с очень бесполезным и тяжелым репертуаром — я предпочитал классику в учебном театре.

Четыре года Школы-студии были монастырем, где я особо не тусовался, а работал по 16 часов в сутки. Я же был слабым звеном — меня взяли на испытательный срок. Я не выговаривал половину алфавита, украинский говор — мне нужно было бороться за выживание на своих творческих баррикадах.

Львовяне похожи на москвичей…

Очень много общего — умные, интеллигентные и культурные люди. Но Москва — самобытное место, оно было таким изначально, испокон веков. А Львов был то польский, то австрийский, то наш, СССР. Люди все время крутились на месте и не знали, куда смотреть — направо ли, налево ли. Это проблема всех окраин. При этом, конечно, это город искусства, который всегда тянулся к западной культуре.

Стоит сказать, что в советское время Львов ценили по достоинству.

Московские районы…

Я много снимаюсь в городе — езжу по объектам. Часто попадаю в «Москва-Сити» — город становится поднебесным. И это прекрасно, что Москва сочетает свою исконную красоту с современной высотной архитектурой: древнюю кладку и сталь со стеклом, каменную мостовую и современный тротуар.

Играя врача скорой помощи, снимаюсь на окраинах. Конечно, я не люблю стоять в пробке на Третьем кольце и меня тянет ближе к Садовому, но и новостройки превращаются в уютную красоту. Артисты — существа, которые запросто приспосабливаются. Поэтому если снимаюсь где-то на окраинах, уезжаю ночевать неподалеку, чтобы утром не сталкиваться с трафиком.

Москва меняется…

Сколько я здесь живу, более 30 лет!..  Конечно, я помню Москву не семидесятых, но восьмидесятых — это было прекрасное время. Москва казалась больше, наверное, потому что машин было меньше. И я был молод.

Затем были рыночные девяностые…  Пора переделов, хаотичного и безвкусного строительства, ларьков, перетяжек и бесконечных рынков.

Сейчас город стал красивым, что говорить. Я бы особо ничего не менял. Мне нравится, что с ним происходит. Хотя как воспоминание поставил бы в центре Москвы хотя бы один ларек. Музеем.

Москвичей стало маловато. Мне их не хватает.

Город стал отдельным государством, таким огроменным…  Раньше я ездил по памяти и гордился, что знаю весь центр — всю Москву наизусть. Времена изменились, я превратился в человека с навигатором. Но иногда все равно могу подсказать таксисту или водителю, куда свернуть, чтобы побыстрее.

Московские адреса…

Мы с супругой долго жили, снимая квартиры — путешествовали по всей Москве: и на Китай-городе, и на Фрунзенской набережной — мы откусили самые вкусные куски города. Все выбирали, где в будущем осядем, и осели в двух местах — в районе Университета и на Смоленке, где моя первая собственная квартирка. Я к ней привык — она маленькая, удобная, скромная. Как молодость…

Но живем и за городом, на Истре — для детей. Они у нас «крестьяночки». В Москву — по праздникам.

Любимые театры…

Я люблю Моссовет — там гримерка есть, фамилия моя написана…  Во МХАТе судьба не сложилась, хотя он и был родным. Родимым даже. Но после института в Художественный театр не пригласили. А вот театр имени Моссовета…  Туда мы, кстати, захаживали студентами к Сергею Юрскому, сидели у него на репетициях, дружили. Помню наши походы, специальные приглашения (так просто в театр было не попасть), таблички на гримерках Ростислава Плятта и Фаины Раневской…

Спектакль «Загадочные вариации»…

Это загадка, которую мы каждый раз сызнова разгадываем на глазах у изумленных зрителей! Антреприза, но очень нестандартная для этого определения. Комбинация, честно говоря, не укладывается в классическое понятие мобильного спектакля на легкую тему, традиционного для отечественной антрепризы: Эрик Шмитт — автор пьесы, наш режиссер Владимир Мирзоев, да и мы — актеры…  Но мне не привыкать — моя театральная судьба связана с театром «Театральное ателье» Эльшана Мамедова, с которым мы прошли 20-летний путь из множества спектаклей, поставленных Виктором Шамировым. Где мы все были соавторами. Поэтому антрепризу как свободное и независимое художественное произведение люблю и ценю.

«Загадочные вариации» мне нравятся всем, начиная от пьесы и заканчивая актерским составом: Григорий Сиятвинда, мы давно мечтали поработать вместе, как и были обаятельно знакомы с Ольгой Ломоносовой. Насколько актеры могут дружить, мы близки к этому.

О чем спектакль? Для меня это спектакль о победах над торжествующей посредственностью…  Мы играем очень интересных и умных людей, я — Нобелевского лауреата по литературе, Григорий — музыканта, Ольга — красоту и грацию. Конечно, мы фарсанули (от «фарс») — надо знать Владимира Мирзоева: он дал нам и поиграть, и покривляться, и вкусить прелесть красивого умного текста, который мы адаптировали вместе — все-таки пьеса переводная. Причем не просто заучивали текст, а благодаря таланту, опыту и уму режиссера присваивали его себе. Когда спектакль разыгрывается — это неповторимое наслаждение купания в словах, пространствах и ситуациях.

Такая свобода производит особенное впечатление на зрителя. «Загадочные вариации» будто золотистая рыбка, которая вылетает из воды на берег, но не паникует, не хватает ртом воздух, а наслаждается солнечными лучами, ликует и радуется, а потом хитрым образом ускользает в финале опять в море. Что это было? Как такое возможно?

Следующую Нобелевскую премию я бы присудил…

Нобелевскую премию во всех областях я бы присудил всем врачам. Всем, кто был на передовой эти годы: биологам, хирургам, терапевтам, медсестрам, врачам скорой помощи. Они герои нашего времени: те, кто работал с вакцинами, бессменно дневал и ночевал в «красных зонах». Доктора, которые ходили на работу не как на работу, а как на службу. На службу человечеству. Во имя его спасения. И московским врачам низкий поклон. Я тоже был спасен ими — благодаря им я играю «Загадочные вариации»…  Кстати, и театр когда-то тоже именовали службой. И старые актеры работали не в театре, а «служили на театрах». Разница в буквах небольшая, но, поверьте, разительная!

Спектакль «Загадочные вариации» состоится 31 января и 14 февраля на сцене театра Моссовета

Фото: из личного архива Гоши Куценко