О местах, где в семидесятых под залог паспорта давали ящик пива, о будущем Москвы, которое описано у Вадима Панова в «Анклавах», и о том, что будет с музеем-«тарелкой» АЗЛК — проектом, которым занялся ABD architects.

Я родился и вырос…

В Москве на улице Жуковского, в доме 9, в здоровенной коммунальной квартире, которая занимала пол-этажа. Самое смешное, что в этом же доме, но только на первом этаже до сих пор живет Миша Хазанов (Михаил Хазанов — действительный член Международной академии архитектуры. — «Москвич Mag»). На Чистых прудах и Красных Воротах, у бабушки с дедушкой по отцовской линии, прошли мои первые два-три года. Потом они переехали на Сиреневый бульвар, в Измайлово.

Другая бабушка жила в Лиховом переулке. Это сад «Эрмитаж» и, соответственно, тоже совсем московская история — гигантская коммунальная квартира: большая комната с эркером.

Но какую-то часть своей юности я провел в Волгограде, куда родителей отправили по распределению. Поэтому Москва для меня — летний город: школу закончил — и к бабушкам в Москву.

Когда мои родители вернулись в Москву в 1970 году, то у нас случился опыт жизни в Фили-Мазилово, довольно хулиганском районе близ метро «Пионерская». После мы недолго жили около Дербеневской набережной. А потом студенчество закончилось, и началась взрослая жизнь.

Студенчество…

Существовало несколько заведений, популярных у студентов-архитекторов. Первое — это «Гадина», полуподвал на Рождественском бульваре. Она жива до сих пор, но тогда была просто столовой с очередным номером. Там была тетя Валя, которая под студенческий билет давала 12 бутылок пива в кредит, а паспорт можно было заложить за целый ящик — 24 бутылки. Там все время происходили всякие забавные события, поскольку рядом был МАХУ (Московское худучилище). Студентов оттуда называли, я извиняюсь, махуистами — они тоже ходили в «Гадину». Были и драки, и в милицию нас забирали. Но поскольку в МАХУ учился мой близкий товарищ, которого я знал еще по художественной школе, то в конечном итоге мы наладили взаимоотношения между МАРХИ и МАХУ, а противостояние, которое длилось многие годы, закончилось.

Другое место находилось в Сандуновском переулке — называлось оно «Полгоры». А активное третье — «Яма», известная и сейчас, на углу Столешникова и Большой Дмитровки. Четвертым было «Три ступеньки», угол Пушкинской улицы и Рождественки. Вот они, места боевой славы.

Что еще входило в наш ареал? Конечно, «Узбекистан», в который мы входили с заднего входа. Делали диплом на Трубе и, соответственно, через территорию, где находились корпусы Трубы, проходили к входу на кухню «Узбекистана». Там за смешные деньги можно было купить какой-нибудь жратвы: остатки, а не объедки плова и лагмана, чебуреки; приходили туда с большой кастрюлей и набирали еды за копейки. Так мы питались во времена подготовки диплома, это был 1978–1789 год.

Диплом мы делали вдвоем с Никитой Бенуа. Мы были на кафедре интерьеров, которая тогда только возникла, и мы были первыми. Многие хихикали и называли ее кафедрой разрезов — фасадов-то не было. Диплом готовили на тему «Молодежный центр на Арбате» — приблизительно в той зоне, где в какой-то момент появилась стена Цоя. Но я Арбатом не очень болел: когда я работал у Алексея Эльбрусовича Гутнова (советский архитектор, теоретик архитектуры и градостроительства. — «Москвич Mag»), мы занимались пешеходной зоной, и тогда слово «Арбат» надоело до ужаса.

Оценивая сегодняшнее состояние Арбата…

Все это живет. Может быть, не очень красиво стареет, но живет. Популярность места не снизилась, а наличие дублера в виде Нового Арбата и коротких рокадных развитых связей позволило всему району получить новую жизнь. Это туристическое место, которое, конечно, стало несколько уступать Никольской после мундиаля. Но и хорошо, что в Москве есть несколько таких активных историй, как в свое время Кузнецкий Мост с Неглинкой и Пушечной. Все это проектировалось еще тогда, в Институте Генерального плана — мы активно двигали тему пешеходных улиц. Рассматривалась следующая история: Кузнецкий Мост — Петровка — Столешников, а после 1991 года добавился Камергерский, и зона стала более широкой. Очень хотелось довести эту пешеходную историю до Лубянки, но правоохранительные органы всегда выступали против: слишком много людей — сложно контролировать и наблюдать. Поэтому до сих пор сохранилась следующая транспортная схема: мы можем пройти по Рождественке, повернуть налево и подняться по Кузнецкому Мосту, а часть от Рождественки до Лубянки осталась непешеходной.

Принцип работы советской стройки и формирования архитектуры того времени…

Когда я окончил МАРХИ, оклад был 90 рублей, а инженер МИСИ, который учился на год меньше, приходил в тот же «Моспроект» и получал сразу 125 рублей. В закат советского периода были очень слышны отголоски хрущевского давления, когда просто зачистили весь Союз архитекторов и все привилегии, которые были у него — раньше общество серьезно относилось к профессии.

Как все выглядело? Был головной институт — «Моспроект-2», он занимался центром: Кремль, Минобороны, Новый Арбат — все крупные проекты, которые оставили неизгладимое советское впечатление на облике центра Москвы. Был и «Моспроект-1» — жилье и все, что вокруг центра, за пределами Бульварного кольца. В «Моспроекте-1» существовали территориальные мастерские, а в них были главные архитекторы, которые одновременно были и творчески, и экономически, и политически ведущими людьми; каждый из них контролировал свою территорию — зону ответственности, на которые была разделена вся Москва. И если ты работал в мастерской, которая занималась востоком, то на западе тебе было делать нечего — тебя туда никто не пускал. Все базовые решения принимались не без партийного участия: естественно, горком КПСС оказывал определенное влияние на стройку. Может, в чем-то и была польза, но мне, честно говоря, больше нравится нынешнее состояние, когда нет жесткой привязки и в принципе позиции и возможности архитектора в городе определяются тем, что он на самом деле собой представляет, а не тем, что его так или иначе назначили по партийной̆ линии, как это было на исходе советского времени. Все-таки немножко раньше баланс между творческой активностью и нейтральностью взглядов соблюдался больше, хоть всех и старались загнать в партию, и отсутствие партийного билета достаточно жестко ограничивало возможности, в том числе и профессионального, не говорю творческого, роста — формат проектов, в которых человек может претендовать на руководство бригадой или мастерской.

Хотя сейчас снова есть попытка правительства вновь объединить все в одну систему. С одной стороны, есть тенденция к формированию проектных групп и институтов, но с другой — во всем мире всем известно: талантливую публику, которая может и хочет что-то сделать, не получится загнать под одну систему — им проще плюнуть и уехать, заняться поэзией̆ и искусством, как Вознесенский и Данелия, которые тоже в свое время оканчивали Московский архитектурный институт.

Работа с Лужковым…

Я и мои коллеги сразу по окончании института делали попытки самостоятельно работать, потому что 90 рублей оклада по тем временам были сегодняшними 30 тысячами — ни о чем. Естественно, мы пытались работать в художественных комбинатах, что было достаточно распространено: вся монументальная пропаганда в виде гигантских мозаик, выколачиваний из бронзы и скульптурных объектов (например, стел с фотографиями передовиков производства) была продуктом не проектных институтов, а художественных монументальных комбинатов, где архитектор, сотрудничая с художниками-монументалистами или со скульпторами, подрабатывая, делал такую фигню. Как только в 1987 году было принято постановление о возможности создания кооперативов, в том числе и в области проектирования, мы тут же открыли первое бюро, которое называлось просто «Архитектурная мастерская». Почему-то нам разрешили делать только проекты реконструкции и реставрации существующих зданий, а на проектирование нового разрешений не было. И мы добились встречи с Юрием Михайловичем Лужковым, который в то время курировал агропромышленный комплекс и, соответственно, кооперативное движение ввиду того, что в традиционном советском сознании кооперативы — это потребсоюз, консервы и всякие кабачки. Он принял нас в час ночи в здании, которое находится недалеко от угла Боброва и Милютинского переулков, по-моему, оно имело какое-то отношение к Олимпийскому комитету. Мы пришли, объяснили, что к тому моменту у нас уже было восемь лет практики за плечами, и, соответственно, мы выросли и просим дать нам разрешение заниматься не только реставрацией и реконструкцией, что вообще-то сложнее, чем новое проектирование (сейчас реставрация требует специальной лицензии Минкульта, плотного взаимодействия с департаментом культурного наследия). Изложив нашу просьбу, мы получили довольно странный ответ: «Рация на танке». Я сказал Юрию Михайловичу, что, честно говоря, не понял. И он объяснил, что есть такой анекдот: прапорщик, стоя перед танком, объясняет новобранцам его устройство:

— Вот это гусеницы, вот это башня с пушкой, вот топливный отсек, а здесь на танке установлена рация.

Один интеллигентного вида солдатик спрашивает:

— А рация на лампах или полупроводниках?

Прапорщик повернулся, грозно посмотрел на солдата и как заорет:

— Повторяю: рация — на танке!

И, получив такой отлуп, мы ушли. Но спустя некоторое время, уже даже организовав другое бюро, нам все-таки предоставилась возможность самостоятельного проектирования новых зданий.

Реставрация…

Спартаковская, 13, и площадь Елоховского собора — наш первый проект, который был сделан в соответствии с лицензией. Довольно много мы занимаемся реставрацией до сих пор. Хотя и не говорим, что это наша основная специализация, но проекты возникают довольно часто: и Кузнецкий Мост, 12, и «Метрополь», а сейчас заканчиваем на Софийской набережной Mandarin Oriental, где есть новая часть, а есть реставрационная.

Долгое время мы занимались восстановлением храма Космы и Дамиана в Старых Панех. Вся эта история длилась 20 лет: проектирование и научно-исследовательская работа полностью финансировались нами самими, а реставрационные работы финансировали епархия и китайгородский приход. Особой специфики во взаимодействии не было: деньги — они что такие, что такие, их всегда не хватает.

Двадцать лет — это не так долго…  Вы же знаете, что большое количество храмов просто не восстановлено. Этот храм, построенный в XVI веке, первый раз был подвергнут реставрации в 1924 году специалистом Шуховым, который его восстановил, но не совсем корректно, с одной главкой — может быть, не хватило денег. В результате мы выяснили, что там было две главки: Косма и Дамиан, так что мы вернулись к первоначальному образу. Тогда с нами работал Валерий Николаевич Павлов, который, к сожалению, уже ушел в иной мир.

Девяностые…

Девяностые были интересными. Это время становления и осознания новой парадигмы жизни, когда ты сам определял то, что должен делать и как это надо воплощать в жизнь. Было упоительно, но в то же время и опасно. Однажды, когда сотрудник нашего бюро в сердцах нахамил клиенту, даже приехала бригада на разборки. В это время мы много работали для одной крупной корпорации, и руководство попросило свою службу безопасности помочь нам разобраться в сложившейся ситуации. Было весело: полный двор, забитый джипами…  Поговорили. Ребята оказались нормальными. Я присутствовал на разборках: меня позвали, я объяснил, в чем проблема: заказчик не платит, а что-то требует, но да, наш сотрудник повел себя некорректно. Важны две вещи: показать, что ты не боишься и что ты вполне адекватный персонаж. Все посмеялись, потом подозвали меня и его: «Ты (показывают на меня) заплатишь 2 тысячи долларов, а ты (на него) больше здесь не появляйся». Так все закончилось. Да, безусловно, кого-то убили в то время. А что, сейчас не убивают?

Тогда ты был абсолютно в праве говорить то, что ты думаешь, и делать то, что ты считаешь важным. А взаимодействие с теми или иными силовыми структурами — любое время и эпоха имеет специфику этих взаимоотношений. Может, кого-то и сильно пинали, но ты всегда мог нормально договориться, и тогда к тебе относились с большим уважением как к профессионалу.

Архитектурный образ Москвы…

Я бы не сказал, что Юрий Михайлович оказал существенное влияние на создание этого нового образа. Но при нем был заложен ряд таких решений, как «Сити», продолжилось развитие пешеходных структур. Безусловно, застройка была достаточно хаотичной.

Да, тогда ресурс имел значение, но к архитекторам относились лучше, чем сейчас. Во-первых, были общественные советы, на которых выступали и архитекторы — авторы проекта, и архитектурное сообщество в виде академиков, и сам Юрий Михайлович либо Владимир Иосифович Ресин. Сейчас крупные проекты все же обсуждаются у Сергея Семеновича, но в основном инициатором является инвестор: уровень его возможностей, его ресурса, в том числе политического и финансового — все зависит от способности быстро или не очень организовать встречу, где будут приняты те или иные решения.

Московские изменения…

Декларируется много правильных и полезных вещей, как, например, реновация. Люди в XXI веке живут в жутких, но милых сердцу хрущобах: если человек вырос в собачьей конуре, то он будет считать, что эта конура — лучшее жилье. Хорошо, что мы от этого уходим.

В любом случае основное базовое решение развития мегаполиса принято, оно осмысленно и понятно. Мегаполис позволяет с меньшими затратами оказывать влияние на жителей, держать их под контролем. Любая рассредоточенность населения приводит к росту самостоятельности взглядов и минимизации контроля со стороны властей. Это очевидно. В советское время эта проблема решалась тотальным крепостничеством: колхозами и совхозами, где у людей забирали паспорта и они, по сути дела, становились крепостными. Поэтому в современной реальности мегаполисы концентрируются; они будут расти вверх, чтобы уменьшать издержки по транспорту. И это абсолютно нормально — от роста вверх никуда не денешься. Высотные здания ориентируют тебя в пространстве: где деловые центры, там и происходит человеческая и социальная активность. А дальше идут идеи социального благоустройства, качества среды. Конечно, можно говорить, что было бы неплохо повысить пенсии, а не класть плитку: индивидуально люди бы радовались, но крупные городские проекты, которые реализуются, действительно имеют эффект и для гостей, и для жителей.

Есть совершенно прекрасный трехтомник Вадима Панова «Анклавы», где описана такая версия развития цивилизации, когда крупные корпорации отделились от государств, выделили свои территории: есть Российская Федерация, а есть анклав Москва со своими границами и законами, не зависящими от РФ; уровень плотности населения в анклавах в сотни раз больше, чем в обычных государствах, но это компенсируется стопроцентной свободой бизнеса, очень высоким уровнем образования, и, естественно, полная свобода приводит и к большому количеству негатива — преступности и землячествам. Мало того, что это достаточно захватывающее произведение детективного плана, это еще и основной фон, где описывается будущее — 2050-е годы. Он написал это 15 лет назад, и я боюсь, что во многом он прав. Жуть какая!

Сравнивая постройки ABD architects с европейской архитектурой…

Я не ставил себе сверхзадачи стать великим архитектором. Мне всегда было интересно создать команду единомышленников и работать на достаточно высоком профессиональном уровне. По поводу наших проектов: все, что мы делали, как получилось, так и не получилось. Уровень строительных технологий в 1990–2000-е, когда было реализовано много наших проектов, был очень и очень низок, даже несмотря на иностранных подрядчиков, которые активно участвовали в процессе. Поэтому когда ты сравниваешь то, как строят в Австрии, Германии и Англии, и цены, по которым это происходит, то там все совершенно по-другому: уровень затрат на проектирование и подготовку в десять раз выше, а уровень стоимости строительства, при том что качество в три раза выше, на таком же уровне, как у нас. Потом становится понятно, что их прибыль возможна в пределах 10%, где 3–5% — обыденность, а 7% — счастье.

Скоро в Москве появится…

К сожалению, качественная и хорошая архитектура априори во всем мире — 5% от того, что строится. Все остальное — мейнстрим. И с этим очень сложно бороться. Поэтому из великих историй, появившихся в Москве, мне нравится то, что сделано «Сити», что будет развиваться «Большой Сити» и что планируется еще один высотный кластер «Южный порт» — некая децентрализация и формирование новых высокоплотных образований, которые снимут напряжение, приходящееся на центр. Это основная идеология, которая, на мой взгляд, разумна и правильна.

Нереализованных проектов ABD architects…

Полно! Реализуется, дай бог, 10% из того, что разрабатывается. Происходит это по абсолютно различным причинам: где-то проект остановился из-за кризисов, а потом люди не нашли финансирование и не смогли убедить банки и инвесторов, и практически завершенный проект уже пять лет лежит, а площадка стоит, и ничего не происходит. Такого много.

Например, нами был сделан большой проект: угол Можайского шоссе и МКАД — правая сторона. С левой мы построили так называемые в народе «Зеленые холмы» — офисный центр Western Gate, а Western Gate-2, который был полностью спроектирован, 80% рабочей документации было сделано, но грянул кризис 2014 года, и все: прекращение инвестиций и развития.

После 2014 года в течение шести лет в Москве офисных зданий не строили вообще: сначала был очень большой коэффициент свободных площадей — все говорили, что «Сити» пустует и нужно строить жилье, которое и правда строишь да продаешь. Коммерческая архитектура замерла — это действительно был очень тяжелый̆ для нас период. А в течение последних трех лет этот дефицит в конечном итоге оформился в достаточно большую проблему. В это же время происходит переориентация производственных циклов — начали очень быстро развиваться IT-компании. Растут они настолько стремительно, что диву даешься — за год в два раза! Например, сейчас одна из крупнейших российских интернет-компаний ищет новые помещения, но не может ничего найти: в настоящий момент им нужно 200 тыс. кв. метров, а через пять лет потребуется еще 50. Огромный дефицит помещений.

В свое время было принято очень правильное решение запретить государственным корпорациям финансировать и строить себе штаб-квартиры, это действовало на всех, включая «Газпром». Поэтому башню «Лахта» в Петербурге строил не «Газпром», а «Газпромнефть», после чего продала ее «Газпрому».

Как водитель…

Я просто зверею от узких дорог — часто просто идиотских решений, появившихся в связи с нашим тотальным благоустройством. Умом я понимаю, но выглядит это так, как будто над нами издеваются. Но если рассматривать эти решения не как потребитель, а как регулятор процесса движения, то становится понятно, что если условно сделать здесь две полосы для поворота, то на следующем светофоре пробка будет в два раза больше. Вопрос в том, чтобы все сравнивать. С быстротой реагирования у нас проблем нет.

Хотят ли освободить город от машин? Во всем мире въезд в центр делается сначала платным. Например, в Лондоне начали с 5 фунтов, а сейчас пришли к 12–13 — пересчитайте в рубли, впечатляет. Но это сделано умно: с 6 вечера до 6 утра вы въезжаете бесплатно, то есть если вы приезжаете в ресторан, на шопинг или в театр, то ничего не платите. Кстати, в центре Лондона дороги еще меньше приспособлены для передвижения, чем у нас. Но система отлажена прекрасно: не заплатил сегодня 8, завтра приходит 16. Там быстро учат. И у нас приняли эту технологию: штраф 5 тысяч, если остановился на дольше чем 5 секунд. И уже начинаешь думать: может, лучше сходить пешочком. Это вопрос внутренней культуры: 10 раз по 5 тысяч, и у многих уже нет денег на месяц — не каждый может платить такие штрафы. Хотя разговоры про культуру и уважение вообще ничего не стоят по сравнению с тем, что вас просто начинают штрафовать. И, естественно, помимо штрафов должна быть социальная справедливость: резидентские парковки, льготы для пенсионеров.

Транспортный налог у нас платится независимо от того, ездит человек или нет. Хотя он должен быть зашит в стоимости бензина: ездишь — платишь, не ездишь — не платишь, ведь в гараже у тебя может стоять коллекционный Porsche Carrera.

Мне нравится…

Внимание к паркам и набережным тоже очень позитивно. А недовольные будут всегда. К сожалению, часто народ делает на этом хайп. Мы начали достаточно часто сталкиваться с местными оппозиционерами-охранителями в последнее время. Например, сейчас мы делаем реконцепцию «Технополиса “Москва”» в районе Текстильщиков, и там есть «тарелка» (в прошлом музей АЗЛК. — «Москвич Mag») — тоже, в общем-то, помоечная история, которая стоит не на месте и которую абсолютно невозможно использовать. В проекте концепции развития «Технополиса» на месте этой «тарелки» встанет отель, а с тем, чтобы сохранить и усилить дух места, делается новый, более осмысленный проект музейных пространств коммерческого и социального использования (в том числе и для АЗЛК), где образ этой «тарелки» как рефлексия на прошлое восстанавливается в новом качестве и новой форме. Что плохого?

Надо отдать должное некоторым поступкам Собянина: возвращаются все липы, которые были зачищены при Юрии Михайловиче ввиду экспериментов с реагентами, которые завершились тем, что кончилось озеленение города. То, что делается во времена Сергея Семеновича — позитивное явление. На Садовом кольце и Тверской появились деревья — то, что раньше всегда было, и то, что я хорошо помню из детства и студенчества. Они пытаются соблюдать баланс: с одной стороны, что-то закручивая, а с другой — добавляя. И справедливо, что рейтинг Москвы как города для человека повышается довольно быстро. Правда, при этом стремительно возрастает количество видеокамер с возможностью вычислить вас в любой момент — едете вы куда-то, идете или лежите под кустом.

Меня беспокоит…

Я считаю, что у нас довольно слабый контроль за лихачами — мрачнейший бич, когда ездишь и гуляешь и думаешь: откуда они появляются и так чудовищно себя ведут? Это проблема Мары Багдасарян, и она требует системного решения. Неприятно, пока эти люди абсолютно неподконтрольны.

Есть проблема в виде отсутствия организованных и удобных парковок в центре: подземных или встроенных. Конечно, они снижают уровень качества потребления. Стрит-ритейл, который всегда работает на образ города, пребывает в полуобморочном состоянии — к витринами просто не подойти, ведь просто невозможно нигде припарковаться…

Мои московские адреса…

Около десяти лет я жил на Патриках, на Спиридоновке. И всегда хорошо относился к этому району: там и Союз архитекторов, и до Москомархитектуры недалеко; это всегда было достаточно архитектурное место. День проходил так: утром ты идешь в Москомархитектуру, вечером — в Союз архитекторов, а дом — посередине.

Последние десять лет, несмотря на все крики, что там никого нет и она пустая, я живу на Остоженке, и мне нравится. Чудный, замечательный, очень тихий и спокойный район.

Любимые и нелюбимые районы…

Важно, чтобы при развитии районов, которые люди ценят и любят, соблюдался баланс граждан, девелоперов и политиков.

Традиционно мы как архитектурное бюро всегда старались работать на северо-западе, западе и юго-западе. Происходящее на востоке всегда оставалось за пределами внимания. У нас там даже работ никаких нет, кроме одной. Это характерно: западные районы всегда более чистые, что связано с планетарным действием: Земля вращается таким образом, что преобладающая роза ветров сдувает все с запада на восток. Поэтому практически всегда на востоке формировались промышленные районы, а на западе — районы более высокого уровня и класса. Ничего политического в этом нет. Ввиду того, что мы в основном занимаемся коммерческой архитектурой, то и уровень цен делится на два: первый — север, северо-запад, юг, юго-запад, центр; второй — восток, он всегда ниже и особо качественных проектов там никто не делает: массовое жилье и прочее.

Люблю гулять…

Излюбленный маршрут прогулки в 10–15 километров: вдоль реки со стороны Фрунзенской — «Музеон» — Горького — Нескучный — Воробьевы горы и обратно через Третье кольцо по набережной. Но когда в эту воду посмотришь, то понимаешь, что даже в гидрокостюме не полез бы туда. Город планирует улучшать качество набережных и развивать городской водный транспорт. Это хорошо. Река в городе всегда приятна.

Кто такой москвич…

Довольно сложный вопрос. Говорят, в Москве 20 миллионов. Но самый точный подсчет формируется на основании объема фекальных масс. Так вот, по ним нас тут 30 миллионов, а не 12, как нам рассказывают. И кто из них москвичи? Кто? Если больше половины — это люди, которые приехали.

В моей семье переезд по линии отца состоялся с 1918 по 1922 год. А по линии матери предки были здесь и до революции: мой прадедушка работал у известного промышленника Цинделя, который создал мануфактурную группу в районе Дербеневских набережных: химзавод, стекольное производство.

Очевидно, что москвич — это тот, кто живет здесь долго, адаптировался и понимает ценность города; тот, кому просто повезло в жизни. (Смеется.) Все-таки есть большая разница: за сто километров от Москвы уже другая жизнь и, как многие говорят, другая страна. Чего не скажешь про Европу — там, если ты отъехал сто километров от Вены, уровень и качество такие же, если не выше. Там меньше беженцев.

К 30-летию ABD architects…

Пока мы чувствуем себя вполне комфортно: есть работа, есть определенное признание и некая перспектива. Что будет дальше — сказать трудно. Это туманно не только для профессионалов-архитекторов, но и для всех.

Основная мечта и желание — чтобы когда мы входим в проект, все было реализовано с максимальным нашим участием и качеством.

Фото: из личного архива Бориса Левянта