В день своего 200-летнего юбилея Колумб Замоскворечья об источниках сюжетов для своих пьес, меняющемся московском купечестве и особом укладе «страны», что лежит прямо против Кремля, по ту сторону Москвы-реки.

Я родился…

31 марта (12 апреля по новому стилю. — «Москвич Mag») 1823 года в Замоскворечье, в доме диакона церкви Покрова Богородицы в Голиках.

Отец мой Николай Федорович окончил Московскую духовную академию, но выбился из семинаристов в чиновники и служил стряпчим. Также он был страстный книгочей и для своего времени человек весьма просвещенный и культурный. За всю жизнь он собрал довольно внушительную библиотеку.

9 апреля 1820 года Николай Федорович обвенчался со скромной и пригожей Любовью Ивановной Саввиной, дочерью просвирни и пономаря. В роду моем было много священников. Позже отец усердною службою получил потомственное дворянство.

Мои братья и сестры — все младшие, никто из детей, родившихся прежде меня, не дожил до года. Беременная мною матушка поклялась, что если родится сын, назовет его именем Александр, символизирующим силу и мужество. Я вырос крепеньким.

Мои московские адреса…

В Голиках мы прожили три года, потом переехали в собственный дом в Монетчиках, где изрядно умноживший свои капиталы отец купил землю.

После нашего отъезда участок этот приобрел издатель Сытин и построил там свою знаменитую типографию. Мы же поселились на Житной улице, на самой окраине Замоскворечья. В те годы я уже учился в Московской губернской гимназии, что на Волхонке.

После смерти матери отец женился вновь. У своего тестя Андрея Ивановича фон Тессина он купил настоящую дворянскую усадьбу на Воронцовом Поле, в Большом Нововоробинском переулке. Потом долгие годы я жил и на Волхонке, и на Тверской, но крепкая связь с Замоскворечьем осталась навсегда.

В 1840 году я подал прошение о принятии на юридический факультет — не столько из желания продолжить династию, сколько по настоянию отца.

Провалив экзамен по римскому праву и уйдя из университета…

Я получил должность присяжного стряпчего в Коммерческом суде на Моховой. Именно здесь мне открылись «бездны» обмана и человеческой низости, небывалой изобретательности ума ушлого купечества и их стряпчих, уловки их избалованных сынков — и рядом с этим, хоть и реже, внезапные озарения благородства, душевной красоты. Иногда даже судья не слишком глубоко вникал в суть дела, я же внимательно выслушивал все стороны и прилежно вел записи. Что ни дело — то комедия! Как говорится, в хорошем хозяйстве ничего не бросают, потому всякая дрянь пригодиться может.

Не побывав в этой передряге, пожалуй, не написал бы своего «Доходного места», да и многих других пьес.

Мне пришлось уволиться со службы…

После успеха моей комедии «Банкрот, или Свои люди — сочтемся».

Один из самых ценных для меня отзывов о ней принадлежит писателю Владимиру Федоровичу Одоевскому, который сказал: «Если это не минутная вспышка, не гриб, выдавившийся сам собою из земли, просоченной всякою гнилью, то этот человек есть талант огромный. Я считаю на Руси три трагедии: “Недоросль”, “Горе от ума”, “Ревизор”; на “Банкроте” я поставил номер четвертый».

Однако столь блестящее начало литературного пути стало и началом моих мытарств. Едва разошлась книжка «Москвитянина», в которой были напечатаны «Свои люди — сочтемся», как московские купцы, впоследствии, сколько это ни удивительно, преданнейшие поклонники моего таланта, обратились к генерал-губернатору Закревскому с жалобой на то, что «автор пустил мораль на целое сословие». А государь император, прочитав пьесу, написал: «Напрасно печатано, играть же вовсе запретить!»

Поставили «Банкрота» на театре лишь 11 лет спустя, уже после смерти Николая I.

Москвичи отличаются от жителей других городов…

Пока не видишь других людей, так и свои хороши кажутся; а как сравнишь, так на свое-то и глядеть не хочется. Да разве кругом нас люди живут? Волки да овцы. Волки кушают овец, а овцы смиренно позволяют себя кушать…  Что еще в нас нехорошо, так это недостаток деликатности.

О праздниках в Замоскворечье…

Когда у нас за Москвой-рекой праздник, так уж это сейчас видно. Во-первых, потому узнаешь, что услышишь густой и непрерывный звон. Во-вторых, потому узнаешь, что по всему Замоскворечью пахнет пирогами.

В четыре часа утра все порядочные люди, восстав от сна, идут к обедне. От обедни все идут домой чай пить, и пьют часов до девяти. Потом купцы едут в город тоже чай пить, а чиновники идут в суды приводить в порядок сработанное в неделю. А в Замоскворечье начинаются приготовления к поздней обедне —  там вы увидите и франта, и купчиху mille colorum (одетую пестро. — «Москвич Mag»). Потом улицы пустеют, и тишина водворяется; в это время чиновники и купцы возвращаются из городу, все обедают, отдыхают до вечерен. В четыре часа по всему Замоскворечью слышен ропот самоваров; Замоскворечье просыпается и потягивается. После вечерен люди богатые (то есть имеющие своих лошадей) едут на гулянье в Парк или Сокольники, а не имеющие лошадей целыми семействами отправляются куда-нибудь пешком; прежде ходили в Нескучное, а теперь на Даниловское кладбище. А если праздник зимой, так проводят время в семействе. Общества совершенно нет, в театр не ездят. Разве только на святках да на масленице, и тогда берут ложу и приглашают с собой всех родных и знакомых.

Ложатся спать в девятом часу, и в девять часов все Замоскворечье спит. По улице нет никого, кроме собак. Извозчика и не ищите.

Об отношении купеческого сословия к современной моде…

У нас никогда по моде не одеваются, это даже считается неблагопристойным. Мода  — постоянный, неистощимый предмет насмешек, а солидные люди при виде человека, одетого в современный костюм, покачивают головой с улыбкой сожаления; это значит: человек потерянный. Будь лучше пьяница, да не одевайся по моде. Не только у нас за Москвой-рекой, да и в остальной-то части Москвы не все понимают, что мода есть тот же прогресс, хотя чисто фактический, бессознательный, а все-таки прогресс. А попробуйте убедить в этом, так вас сочтут за вольнодумца и безбожника…  Хотя, виноват: вы увидите часто купца в костюме времен Грозного и рядом с ним супругу его, одетую по последней парижской картинке.

Московские новые русские…

Московское разбогатевшее купечество гораздо менее развито, чем европейское. Особенно несчастливы в этом отношении представители богатой московской буржуазии. Отцы и деды этого поколения разбогатели в то время, когда образование купечества считалось не только лишним, но и неприличным. Мало того, богатые купцы считали свободу от науки привилегией своего сословия, льготой, особым счастьем. Дети получили в наследство, вместе с миллионами, некультивированный мозг, еще неспособный к быстрому пониманию отвлеченностей…  Явилось поколение, вялое умственно и нравственно. Когда умерли отцы, дети поспешили внешне сблизиться с Европой, т.  е. переняли там платье, домашнюю обстановку и некоторые привычки и обычаи. К счастью, есть много купеческих семейств, которые, продолжая быть русскими, заботятся более об умственном и нравственном образовании, чем о подражании Европе. Но первые виднее, заметнее, потому и являются представителями купеческой аристократии. Потеряв русский смысл, они не нажили европейского ума; русское они презирают, а иностранного не понимают.

Москве нужно больше театров…

В народе, начинающем цивилизоваться, публика прибывает не единичными лицами, а целыми поколениями. Огромное большинство публики в Москве осталось без театра, и именно той публики, для которой русские драматические представления стали насущною потребностью.

Для учащейся молодежи и хорошо образованного общества среднего достатка посещение театра стало почти невозможно вследствие дороговизны мест. За неимением театра, московские купцы, чтобы провести без скуки вечер, принуждены возить гостей своих из одного трактира в другой. Да и если б ремесленнику в праздничные дни был выбор между удовольствиями, то, конечно, большая часть их предпочли бы пьянству доступный театр.

О Москве…

В Москве все русское становится понятнее и дороже…  Москва — город вечно обновляющийся, вечно юный, через Москву волнами вливается в Россию великорусская народная сила.

О патриотизме…

Всякий человек, что большой, что маленький, — это все одно, если он живет по правде, как следует, хорошо, честно, благородно, делает свое дело себе и другим на пользу, — вот он и патриот своего отечества. А кто проживает только готовое, ума и образования не понимает; действует только по своему невежеству, с обидой и с насмешкой над человечеством, и только себе на потеху, тот мерзавец своей жизни.

Я желаю москвичам…

Или я стар и глуп стал, или все перевернулось на свете — ни чужой собственности, ни честности не стало, воровство перестали называть воровством!

Мне все говорят, что я нетерпим, что от этого я много теряю. Да разве нетерпимость недостаток? Разве лучше равнодушно смотреть на все мерзости, которые постоянно кругом тебя делаются? От равнодушия недалеко до порока. Кому порок не гадок, тот сам понемногу втянется.

Коли ты честный — не водись с бесчестным, не трись подле сажи — сам замараешься.

Использованная литература: А. Н. Островский: Пьесы, «Записки замоскворецкого жителя», «Замоскворечье в праздник», «Записка о положении драматического искусства в России в настоящее время»; Алла Сорокина «Колумб Замоскворечья. Театр Александра Островского», Вячеслав Пьецух «Русская тема».

Фото: Сергей Левицкий