Об акварельном Замоскворечье, о доме, где жили Катаев и Олеша, загнанности и полете московского темпоритма и нехватке районов с уникальным характером.

Я родился…

В Москве, в роддоме на Большой Пироговской. Вырос на Фрунзенской набережной, в желтом доме со шпилем, у реки. Когда мне было семнадцать, переехали на улицу Дружбы, в зеленый парк. Я там до сих пор прописан, и некоторое время назад после одного моего строптивого думского голосования квартиру подожгли, чудом не сгорели родители.

Сейчас живу…

Снимаю квартиру в центре, живу с семьей поближе к своей работе.

Люблю гулять…

Во дворе на Фрунзенской, вглядываясь в окна детства — чаще во сне…  Там есть одно заветное боковое оконце под толстым серым стеклом с зигзагом трещины, которую я видел еще совсем маленьким, из коляски. И вот эта молния в стекле до сих пор волшебно мерцает.

Мы жили на втором этаже: мой папа-священник хранил дома подпольные книги, венчал и крестил в тазу у себя в комнате, для этого плотно задергивали шторы, подтыкая под иконы на стене, а внизу на лавочке сидели старые большевики, участники еще Гражданской. Это были интереснейшие собеседники, лично знавшие Ленина, Сталина, Троцкого.

Двор был отдельным миром, отгороженным заслоном дома. Здесь сажали цветы и кусты. «Не ломайте сирень!» — кричал гневно Михал Михалыч, хромой заслуженный военный, имевший пистолет. А потом появились железные гаражи, по крышам которых мы с мальчишками скакали, очумев; двор заполнили горы мусора, то и дело вспыхивавшие кострами, а старики поумирали.

И вот я прихожу сюда — нет и тени прошлого, все прилизано и мертвовато, двор по-западному упакован в цветную резину. Но есть боковая часть дома, странные советские окна толстого стекла и на одном из них — злая любимая змейка трещины. Задираю голову, и сердце начинает биться учащеннее.

Любимый район…

Замоскворечье, все какое-то акварельное. Здесь пересеклись линии жизней моих родителей. Мама родилась в писательском доме в Лаврушинском переулке, а папа больше сорока лет служит на Большой Ордынке. Я все детство помогал ему — алтарником. Помню, как в храм повалили беженцы и бродяги…  А однажды разбойного вида мужик сорвал икону, спрятал под куртку и бросился на улицу. Я погнался за ним, и возле Марфо-Мариинской обители он обернулся, пронзив меня птичьим взглядом, и каркнул: «Спокойной ночи, малыши!» Потом я его уже не догнал…

Нелюбимый район…

Нет такого, вот правда. Мне приходилось подолгу жить на окраинах, и я успел проникнуться чарами тесно расставленных коробок. По мне, в этих местах есть особый уют.

Любимые рестораны и бары…

ЦДЛ (советский зал, вход с Большой Никитской) — здесь обычно малолюдно и спокойно, забредаю на травяной чай и пишу в ноутбуке. Еще «Клёво» на углу Петровки, время от времени едим там с сыном свежую рыбу.

Место, куда давно мечтаю съездить, но никак не получается…

Улица Жуковского (бывший Мыльников переулок), посмотреть на дом, где в 1920-е годы жили Катаев, Олеша и другие прекрасные литераторы. Значительная часть моей книги биографии Катаева «Погоня за вечной весной» отдана этому дому и тем уникальным письмам и заметкам его обитателей, которые удалось раздобыть.

Я много раз бродил по катаевским местам — от Одессы и Переделкино до его могилы на Новодевичьем. Но что-то непонятное удерживает пока от посещения этой улицы, до которой мне пешком идти 20 минут. Вот поделился, и решил: собираюсь, иду…

Меня в Москве можно встретить, кроме дома и работы…

Быстро шагающего вверх по Тверской от Думы в редакцию журнала «Юность», где я главред. Тоже, кстати, удивительно. Когда я написал книгу о Катаеве, он мне приснился, как будто мы плаваем под потолком в сумрачном рассветном коридоре редакции этого журнала, им придуманного, и он мне во сне энергично пожал руку. А спустя какое-то время позвонили именно из «Юности» и позвали к себе работать.

Мое отношение к Москве со временем менялось…

С годами узнаю ее лучше, погружаюсь в нее все глубже. Но не могу сказать, что лучше понял.

Москвичи отличаются от жителей других городов…

Москва — огромный дом, по выражению Марины Цветаевой. Сюда стекаются отовсюду. Но живущие здесь уже через неделю, наверное, после приезда приобретают особый темпоритм, в котором и загнанность, и полет.

В Москве лучше, чем в Нью-Йорке, Лондоне, Париже или Берлине…

Здесь — родные и друзья! И сны тоже о Москве. И таинственная трещина на стекле в доме на Фрунзенской — это тоже Москва, которая не отпускает.

В Москве мне не нравятся…

Пробки. Да много чем Москва не нравится! Суетней. Остервенелостью какой-то. Не скрою: хотел бы родиться в провинции и даже чувствую себя провинциалом, может быть, потому что отец и все его предки из деревни. Но и без Москвы уже я не я.

В Москве не хватает…

Четко выраженных, извините за выражение, нейборхудов. То есть развития характеров разных районов. Пространств со своей особенной атмосферой, где люди друг друга знают и поддерживают. Человечности, короче.

Если не Москва, то…

Подмосковье. Без вылазок на природу тяжко.

Моя следующая книга…

О нашем времени и юных людях. О московском старшекласснике в десятые годы этого века, оказавшемся между церковным и светским мирами. Книга о его приключениях и прозрениях.

Фото: Молли Таллант