Кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник Института русского языка им. В. В. Виноградова Ирина Левонтина в разговоре с Екатериной Шергой объясняет, что московская речь не портится — она меняется.

Ирина Борисовна, представим себе жителя Москвы, который заснул, ну, допустим, лет тридцать назад, а потом вдруг проснулся. Что больше всего его поразит в современной речи? Что такое произошло, чего мы сами, может быть, не замечаем? Например, знаменитое московское аканье. Впечатление, что его стало меньше? Или просто в других местах стали меньше окать?

Если говорить об аканье как о специфической манере растягивать «а» в первом предударном слоге, да, стало меньше. Это раньше москвичей дразнили: «С Маасквы, с Паасада, с Каалашнаго ряда». Телевидение, радио уже давно унифицируют речь. Но какие-то особенности остаются. Например, старая московская манера произносить «чн» как «шн». Я так говорю, я не могу даже произнести «булочная». И мои дети тоже говорят «булошная». А «коришневый» не говорю. Хотя я знаю людей, которые так произносят, но это уже старшее поколение.

Совсем исчезает это «дожжи», «снех», то, что раньше называли речью актеров Малого театра.

Да, это тоже норма, которая почти ушла. Например, слово «шары», которое произносится как «шыры». Это можно услышать очень редко и только в речи людей старшего поколения, это уже совсем остаточные явления. Видите, я говорю «остаточные», а не «остатошные».

Меняется грамматика. Например, в последние годы стало возможным нанизывание именительных падежей. «Актимель малина-клюква». «Пемолюкс-гель-сода-эффект». Еще лет тридцать назад это было немыслимо, никто бы не понял, о чем речь. Сказали бы «малиново-клюквенный кефир».

Вместо «что» говорят «то, что». «Извините то, что я опоздал». Еще лет десять назад можно было утверждать, что перед нами молодежный сленг. Но сейчас молодежь, которая так говорит, уже выросла! Вот еще конструкция из двух глаголов, которая еще недавно была невозможна, а сейчас это активно употребляемое сочетание. «Ты меня достала орать!» «Она меня замучила советовать». Так на наших глазах происходит изменение грамматики.

Как язык меняется благодаря соцсетям? Понятно, что непрерывно появляется масса новых терминов: «банить», «троллить», «лайки». А что еще произошло?

Они, например, очень сильно стимулировали развитие письменной речи. Нам трудно сейчас это себе представить, но раньше многие люди, закончив школу, вообще ничего не писали! Ну разве открытку родственнику пару раз в год или анкету во время приема на работу. Для общения существовал телефон.

Реальный уровень грамотности людей мы смогли увидеть только благодаря интернету!

То есть человек, если его профессия не была связана с письмом, если он не был, например, бухгалтером или учителем, нередко почти утрачивал этот навык.

Да, на почте можно было встретить людей, даже не очень старых, которые, оформляя подписку на газеты, просили кого-то рядом: «Дочка, помоги мне!» И дело было не в плохом зрении, а в том, что им было трудно и непривычно выводить буквы.

А сейчас огромное количество текстов создается людьми, которых мы раньше не видели и не слышали. Москвичи всех социальных слоев все больше живут в интернете, общаются в мессенджерах, комментируют в соцсетях. Поэтому приходится слышать жалобы: «Интернет испортил русский язык! Из-за соцсетей наступили времена безграмотности!» А это не язык испортился, это мы видим реальный уровень грамотности людей, который раньше был скрыт от наших глаз. Но увидеть его мы смогли только благодаря интернету!

Ну и потом есть явления, которые сами по себе возникают в ходе интернет-коммуникации. Например то, что пишут капслоком, иногда без знаков препинания, ставят смайлики. Потому что устная и письменная речь — они совершенно разные. А речь, которую мы видим в мессенджерах — она устно-письменная. Это тоже очень важное изменение бытования языка, просто кардинальное. Произошло оно совсем недавно, и масштаб последствий не до конца осознан. Если мы посмотрим на речь в интернете, мы увидим, что она, хотя технически остается письменной, при этом пытается перенять черты устной речи. Ну, например, капслок соответствует громкости. Я встречала даже выражение «Не повышай на меня шрифт!». Или то, что пишут без знаков препинания. Ведь когда мы говорим, у нас тоже непрерывный поток речи. Поэтому сплошной текст, без разбивок на фразы, без точек и запятых, как бы его имитирует. Я уже не говорю, что мы ставим смайлик так же, как в устной речи мы что-то сказали бы и улыбнулись, чтобы это смягчить. В интернете часто общаются люди малознакомые. Когда мы разговариваем в своем кругу, мы понимаем, где говорим серьезно, где шутим, где иронизируем или на что-то намекаем. Но когда нас читает посторонний человек, он этого не улавливает. И мы ставим эту рожицу, которая или улыбается, или плачет, или подмигивает.

И я в последнее время сама себя ловлю на том, что когда пишу серьезный текст для научного издания, то хочется иногда поставить смайлик, чтобы намекнуть, что здесь ирония, что эту фразу не надо понимать слишком серьезно.

«Русский язык убивают!», «Мы его изуродовали!» — это жалобы, которые постоянно приходится слышать. Как говорят в сериалах про врачей, «мы его теряем». Слишком много новых слов, новых оборотов. Зачем нам они, если худо-бедно раньше обходились?

Жизнь меняется, и живой язык должен ей соответствовать. Не меняются только мертвые языки. Кроме того, чтобы почувствовать язык совершенно своим, каждому поколению хочется его так немного расшатывать, что-то творить с ним. Особенно часто это касается, например, оценочных слов. Некоторые из них входят в речь и потом удачно сохраняются. Например, «клевый»или «классный». Они появились очень давно. А есть слова, которые побыли-побыли с нами и уходят, остаются маркерами своего времени.

Ну, скажем, в шестидесятые годы слово «законно» использовалось в значении «хорошо». Если помните фильм «Доживем до понедельника», там один из героев подслушивает у двери директора, дверь открывается, бьет его по голове, и он, потирая ушибленное место, говорит: «Законно приложили!» Современный подросток даже не поймет, что это значит. Потому что он сейчас не использует слово «законно» в значении «здорово». Зато говорит так, чтобы выразить удивление: «Это вообще законно?» Не в смысле соответствия Уголовному кодексу, а в значении «как же так?».

Ловлю себя на том, что когда пишу серьезный текст для научного издания, то хочется иногда поставить смайлик, намекнуть, что здесь ирония.

Сейчас есть слово «огонь» в значении «здорово». Но и оно уже не последнее, ему на смену идет «космос». Хотя, казалось бы, есть слова «хорошо», «отлично». Зачем их еще множить? Но хочется, чтобы было слово, которое принадлежит именно твоему поколению. Что из этого останется, что уйдет? Невозможно предугадать. Язык сам рассудит, что ему нужно.

 Например, как-то очень быстро увяли и поблекли слова, связанные с эстетикой нулевых годов. «Випы» во множественном числе. Жуткое выражение «красивые люди» — не в смысле физической красоты, а в значении «знаменитые и успешные». Помню открытие какого-то ресторана на Рублевке, когда вдруг распорядитель изменился лицом и скомандовал: «Всем освободить проход! Сейчас пройдут красивые люди!» И мимо прошел…  Жириновский со свитой и парой охранников. А сейчас, если читаешь «на пафосную вечеринку пришли гламурные модели и много випов», от всего этого веет архаикой. Это, как бы сейчас сказали, «пыльные вчерашки».

Кстати, интересна судьба самого слова «вечеринка». У Пушкина в одном из прозаических отрывков говорится: «Все мы…  двадцатилетние обер-офицеры, были влюблены, многие из моих товарищей нашли себе подругу на этих вечеринках». То есть это было светское мероприятие, менее торжественное, чем бал. Потом этим словом стали обозначать более демократическое, простонародное развлечение. И, наконец, в позднесоветское время оно практически вышло из употребления. Его можно было встретить только в переводных романах из жизни миллионеров — частные вечеринки на яхте. Продвинутая молодежь семидесятых годов говорила, например, «сейшен».

А в девяностые это слово обрело второе дыхание, и сейчас появились модные вечеринки, пляжные вечеринки…

 Ретровечеринки, ЗОЖ-вечеринки, этновечеринки, эмоджи-вечеринки, ЛГБТ-вечеринки, байк-вечеринки…

Редкий случай, когда слово вновь стало широко употребляться и почти победило в конкурентной борьбе слово «пати», хотя последнее еще держится. А вот слово «сейшен», раньше обозначавшее модную и неформальную тусовку, потерялось и почти исчезло. У слов, как у людей, своя судьба, иногда неудачная, иногда удачная, они стареют, портятся, иногда обретают второе дыхание.

И, как людей, иногда их ненавидят…  Особенно сильное раздражение вызывают иностранные заимствования. Считается, что есть русский язык, великий и могучий, завещанный нам предками. А сейчас это бесценное наследие начали портить. К человеку, который употребляет в речи слова «фактчекинг» или «гаджет», иногда относятся так, словно он подошел в Третьяковской галерее к «Девочке с персиками» и пририсовал ей усы.

Двести или сто пятьдесят лет назад были те же дискуссии с абсолютно теми же аргументами: «Зачем Белинский насаждает ужасное слово “субъективный”? Какой кошмар, язык гибнет!» Но когда такие слова появляются и входят в моду, это свидетельствует о том, что появилось какое-то важное явление, для которого не хватает терминов.

Тот же «гаджет». В нашей стране впервые с этим словом познакомили широкую публику еще в 1967 году, когда на экран вышел фильм «Фантомас разбушевался», и герой Луи де Фюнеса демонстрировал пальто, в которое была вшита искусственная рука на пружинке, объясняя: «Это называется “гэджет”!» Но поскольку в жизни гэджетов, а также гаджетов не было, слово так и осталось диковиной вплоть до наших дней. А теперь оно стало повсеместно использоваться, потому что для него пришло время.

И многие не понимают, зачем оно, когда в русском языке есть слова «устройство», «приспособление». Но в слове «гаджет» есть эмоция. Восторг перед тем, что такая маленькая штучка такая умная, так много всего может и умеет. Это новый вид удовольствия, возникший после прихода технической цивилизации, когда человек покупает, скажем, новый телефон и начинает смотреть, какие у него есть функции. А устройством может быть что угодно. Турбина электростанции тоже устройство.

 То есть, когда появляются новые, заимствованные слова, это не означает, что некие варвары портят язык? Это значит, что он меняется сам, как очень тонкий, чувствительный, самонастраивающийся инструмент.

Невероятно! Невероятно чувствительный! Язык чувствует изменения в жизни, которые люди сами еще не осознают, которые они только через несколько лет поймут. А язык на них уже реагирует. Поэтому на Западе давно существуют, а теперь появились и у нас списки «слов года». Только в Англии, например, этим занимаются профессионалы, работающие над созданием больших словарей, а у нас — группы энтузиастов. В позапрошлом году одним из слов года стало слово «хайп», по поводу которого было много шума.

 Много хайпа.

Люди возмущались: «Есть же “ажиотаж”, “шумиха”! Зачем еще это слово?» Но «хайп» означает немного другое. Ажиотаж, но такой внезапный, происходящий с невероятной быстротой. Мы живем в эпоху, когда на много порядков изменилась скорость распространения информации. Человек написал, нажал кнопочку, и новость, правдивая или нет, или новое слово, или фотография идет к его читателям, они это распространяют, новость становится достоянием миллионов, это создает совершенно новую информационную среду, которая меняется за доли секунды.

Над «летчиком» когда-то смеялись, как мы смеемся над былой попыткой заменить «галоши» «мокроступами».

Язык чутко реагирует на такие важные и глубокие изменения. Может быть, слово «хайп» скоро уйдет. Но даже если и так, оно уже сыграло свою роль, оно транслировало некие новые смыслы, новые идеи.

Есть слова, чаще всего иностранные, которые используются некоторое время, потом напрочь исчезают, к большому облегчению любителей языковой чистоты, а спустя поколения выныривают вновь, уже в другом качестве. Слово «курсор» в дипломатическом языке XVII века означало «гонец, посланник». Нам дико читать в мемуарах, что государь император подарил кому-то, по-моему, поэту Жуковскому, в знак расположения ноутбук. Это слово означало небольшую тетрадку для написания слов, было вытеснено французским «блокнотом», а теперь вернулось совсем в другом значении.

Невозможно предугадать, почему одни слова остаются, а другие уходят. Иногда это происходит почти случайно. Посмотрим на слова «летчик» и «авиация». Над «летчиком» когда-то смеялись, как мы смеемся над былой попыткой заменить «галоши» «мокроступами». Смеялись-смеялись, но слово прижилось и почти вытеснило слово «авиатор». Зато в паре «авиация» и «воздухоплавание» как раз наоборот — «воздухоплавание» практически ушло, а «авиация» осталась. И «субъективный» остался, потому что нужного слова не было в русском языке.

В важнейшем для русской культуры документе — указе Елизаветы Петровны об основании Московского университета огромное количество иностранных слов, которые сейчас уже практически не используются: «конфирмовали», «авантажи», «апробация». Им на смену пришли отечественные аналоги: «согласились», «преимущества», «испытание».

Да, шансов, что останутся два слова — родное и иностранное — с абсолютно одинаковым значением, очень мало. Вот этого язык не любит. Либо одно из слов исчезнет, либо у него разовьется другое значение или другой стилистический оттенок.

 Получается, что язык, подобно Мировому океану, способен заниматься самоочисткой. Слова, которые ему нужны, он оставляет. Прочие же безжалостно вымывает. То есть ему вообще ничего не угрожает…

Есть главная, самая большая опасность для любого языка. Это когда на нем не говорят и не пишут. Но русскому языку она, к счастью, не грозит.

Фото: Карина Градусова