В Марьиной Роще я прожила первые 25 лет жизни. В обычной кирпичной пятиэтажке на Старомарьинском шоссе, с крошечной кухней и смежными комнатами-пеналами. Училась в обычной школе, самой близкой к дому.
Конечно, я время от времени бывала в центре — театрах, музеях, магазинах и даже иногда в ресторанах, но вообще лет до тринадцати жизнь моя мало выбивалась за пределы родного района. В музыкалку ездила на улицу Образцова — через дорогу от Бахметьевского автобусного гаража, гулять — в Останкино или на ВДНХ. А большую часть свободного времени проводила со школьными друзьями в соседних дворах, играя в прятки и вышибалы, прыгая в резиночку, гоняя с мальчишками вокруг гаражей.

Главным зимним развлечением были, конечно, коньки. Рядом с моим домом заливали как минимум четыре «коробки». Нечищеные тротуары были испещрены тонкими следами-черточками: из квартир выходили прямо в коньках. До любого катка — не больше пяти минут ходу. Качество льда там, конечно, оставляло желать лучшего, но и наши коньки от прогулок по асфальту не становились острее. Чехлами мы пижонски пренебрегали, как знаменитый хоккеист Бобби Халл — шлемом.

Раздевалка была только при самом большом и благоустроенном катке района — в парке Дзержинского на углу Сущевского Вала и улицы Советской Армии. Когда-то на этом месте было Лазаревское кладбище, на территории которого стоял «убогий дом» — морг для неопознанных трупов. В том ли самом доме (выглядел он достаточно старинным) располагалась раздевалка или это была более свежая постройка, не знаю. Но за этим местом определенно тянулся таинственно-криминальный шлейф: моя подруга авторитетно утверждала, что по ночам там работает бордель. Убийственным аргументом в пользу этой версии для нас, пятиклассниц, стала найденная кем-то в углу пачка кустарных порнофоток, какие втихаря продавали в электричках немые. К Фестивалю молодежи и студентов 1985 года парк обновили и приукрасили, и он обрел свое нынешнее название — «Фестивальный». Вскоре парк утратил общегородскую популярность. И недавние попытки сделать его модным общественным пространством успеха не имели.

После уроков мы порой заходили в церковь Нечаянной радости, которая стояла (и до сих пор стоит) рядом со школой. Без определенной цели — скорее, из любопытства и желания нарушить запрет. Хотя никто особо и не запрещал, но это само собой подразумевалось.

Помню, как незадолго до Пасхи первая учительница Анна Михайловна с иезуитской улыбкой спросила: «У кого дома красят яйца?» Класс ушел в глубокую несознанку. Руку подняла только простодушная рыжая Катя Бляхман. Прилетело и ей, и всей ее идеологически отсталой семье. Хотя старой грымзе Анне Михайловне было понятно, что яйца в семье Бляхман красят не по религиозным, а скорее по кулинарным или эстетическим соображениям.

Немало времени в детстве мы проводили у железной дороги, в которую практически упирался мой дом. Зимой с крутых склонов съезжали на картонках (никаких ледянок тогда не было) прямо к путям. Нам и в голову не приходило, что это опасно.

Через железку ходили в химчистку в самом конце Октябрьской улицы. Мне в обязанность вменялось сдавать в стирку постельное белье и папины сорочки. Их возвращали спрессованными и хрустящими от крахмала в свертках из серо-коричневой (крафтовой?) бумаги. Шерстяную и синтетическую одежду, купив специальный жетон, отправляли в «барабан» для сухой чистки. Аппарат крутился минут сорок, и за это время можно было пройтись по магазинам на Полковой: сначала шли в книжный, где был неплохой букинистический отдел (там был куплен первый Борхес и еще много чего из серии «Мастера современной прозы»), затем — в промтоварный (он был так себе и не выдерживал конкуренции с Марьинским универмагом). Химчистка эта все еще работает, лишь к названию прибавилась модная приставка эко-, и моя школьная подруга, женщина обеспеченная и живущая за городом, не изменяет ей по сей день.

Еще одно культовое место у железки — свалка цветных металлов под Шереметьевским путепроводом. Из найденных там сокровищ — гвоздиков, гаечек, пластиночек и проволок — мы мастерили украшения. И хотя мы были наглухо защищены железным занавесом от мировых трендов, лучшие современные образцы промдизайна свидетельствуют о том, что мысль наша развивалась тогда в правильном направлении.

Прямо по путям можно было дотопать до ДК завода «Станколит». Туда бегали смотреть фильмы категории «детям до 16». В придворном «Таджикистане», который в 1980-е отдали Аркадию Райкину под «Сатирикон», было строго. А добрые (или им просто было по фигу?) станколитовские билетерши пускали и на «Анжелику», и на «Укрощение строптивого», и на «Он начинает сердиться».

Кинотеатр «Таджикистан» — типовую стекляшку — в районе любили, открывшуюся вместо него поблизости угрюмую серую глыбу «Гавану» как-то сразу дружно возненавидели и прозвали мавзолеем. В начале 1990-х, как и во многих кинотеатрах, в «Гаване» открылись валютный магазин и какое-то игорное заведение. (Одной из первых покупок за доллары стала майка Reebok — неубиваемая вещь, она уже давно в «дачной ссылке», но за 25 лет не потеряла вида.) Теперь нет и «Гаваны», вместо нее уже несколько лет архитектурный ландшафт уродует «Планета КВН».

Пару лет назад, затеяв ремонт, мы временно поселились в моей родной квартире. Я долго не могла привыкнуть. И не только к квартире, вообще к Марьиной Роще. За 20 лет изменилось практически все — в своем родном районе я почувствовала себя чужой.

Панельные пятиэтажки снесли еще при Лужкове, вместо них выросли неуклюжие «человейники». Вместе со старой застройкой исчезли и все спортивные «коробки», так что катки уже давно не заливают. Хотя позаниматься спортом и побегать можно в сквере, который тянется вдоль железки.

Переход через железную дорогу теперь оборудован по всем стандартам — пупырчатый каучук, светофор со звуковым сигналом, ограждения. И от этой навороченной системы, наоборот, как-то страшно и невозможно отделаться от мысли, что, переходя дорогу, я рискую жизнью. На месте завода «Станколит» на Складочной вырос громадный одноименный торгово-офисный центр.

Давно нет и свалки. Вместо нее под мостом сделали разворот. Не самый удобный, потому что односторонний. А на противоположной стороне Шереметьевской стали строить супермаркеты: сначала «Бауклотц», после того, как он сгорел, «Рамстор», затем ТЦ «Капитолий» с «Ашаном», из которого с утра до позднего вечера в разные стороны тянутся вереницы людей, навьюченных зелеными пакетами. Рядом — словно издевка над нашими подростковыми дизайн-экспериментами — завод «Эстет» с ювелирной улицей в придачу.

Только в наших дворах жизнь, кажется, замерла. Соседи по-прежнему собираются бухнуть на лавочке у подъезда. Кто-то все еще развешивает белье во дворе. Под окнами какие-то мальчишки кричат: «Коля, выходи!» А над входной дверью сохранилась табличка «Ответственный по подъезду», где еще вполне отчетливо читается имя моего брата, вписанное кем-то из его приятелей-шутников.

Только скоро и наши пятиэтажки пойдут под снос. Жители, застывшие в этой сказочной Обломовке и ни разу за полвека не сделавшие в своих домах даже косметического ремонта, вдруг очухались и дружно проголосовали за реновацию.

Фото: pastvu.ru