Первого мая Галерее Солянка исполняется 30 лет. О том, как она менялась за это время, «Москвич Mag» рассказали два директора: бывший — Федор Павлов-Андреевич, и нынешний, назначенный в конце прошлого года — Катя Бочавар: о соседке с топором, о хакерах, включающих на выставке гей-порно, и о планах соответствовать новому формату улицы Забелина и открыть в галерее кафе и коворкинг.

Федор Павлов-Андреевич:

«Солянке», как мы между собой ее называем, 30 лет. До нее, по свидетельству художника Германа Виноградова, в этом пространстве был ЖЭК. В нем Герману дали комнату в подвале, где он сделал свою мастерскую. Мы эту тему продолжили, приглашая перформансистов и прочих практиков современного искусства, чтобы они делали живые работы, получая наше пространство в качестве временной студии. Катя Бочавар — большой в этом энтузиаст, уверен, что она продолжит студийную тему.

Слово «государственный» появилось с моим приходом. Раньше «Солянка» считалась муниципальной и была в подчинении у управления культуры ЦАО. Это было культовое управление!

Вообще-то я никогда и не собирался быть директором музея. Мне совсем не казалось, даже в те, сравнительно еще благополучные времена, что художник должен работать на государство. Я был занят увлекательным делом: паковал чемоданы, чтобы переехать в мою любимую страну на букву Бр. Но когда неожиданно умер мой отец, Борис Дмитриевич Павлов (осенью 2009-го), то Ромуальд Ромуальдович Крылов (тогда он был начальником управления культуры ЦАО, начавший много чего интересного в центре города — это он, например, был крестным отцом музея Оли Свибловой) позвонил и сказал: «Ну что, Федь. Если не ты, то я ни за что не ручаюсь».

Мне было важно, чтобы дело моего отца продолжалось, и я понял, что да.

Так появилась наша новая «Солянка», которая сначала просто продолжала быть главным анимационным гнездом в этой стране, придуманным и свитым моим отцом.

До него у «Солянки» была история, за которую я не отвечаю: директор все время делал себе ремонт, оборудовал в кабинете душевую кабину, мраморную уборную и еще раскладывающийся черный кожаный диван. Мой папа туда даже особенно и не заходил: он любил проводить время среди людей. Этот кабинет мы оставили как раритет из начала 1990-х. Кожаный черный диван! Говорят, того директора даже потом ненадолго сажали в тюрьму.

Когда папа был директором, я всегда был рядом с ним и старался чем мог быть полезен. Галерея бурлила, потому что аниматоры — самые веселые люди на свете.

Он сделал много крутых выставок, от Хитрука и Норштейна до Шварцмана и Котеночкина.

Все они сидели в галерее ночами: Норштейн, Алдашин, Лара Малюкова — весь анимационный народ, отсматривали фильмы на фестиваль «Крок» или в Суздаль, искали новые имена, ругались, мирились, делали анимацию живой.

Были отличные выставки Хамдамова, готовить которые Рустам приходил тайком (он же все время прячется). Был отличный Феллини с его эротическими рисунками — Ирина Александровна Антонова отказалась их показывать, а Борис Дмитриевич сделал из этой выставки целую сагу — очереди стояли. Cazzo и феллиниевские богатые груди правили бал, народ был в восторге.

Бориса Дмитриевича все обожали, он был смеющаяся борода, называл женщин не иначе как «рыбочка». Так однажды появилась на «Солянке» и Катя Бочавар. В первый раз она пришла сюда в 2005 году, когда приехала в Москву вместе с куратором Сашей Лерман из Нью-Йорка, делать выставку под названием T[here] New York.

Это были художники круга Джеффри Дейча (культовый американский арт-дилер и куратор 1990-х и 2000-х. — «Москвич Mag») — Swoon, полароидный гений Дэш Сноу, который потом выбросился из окна, черный большой Санфорд Бигерс. Они пришли на «Солянку» и говорят Борису Дмитриевичу:

— Хорошая у вас галерея, просторная такая. А вот эта дверь куда ведет?
— Ой, в подземелье.
— А ключ есть?

Он принес большой ржавый ключ. Открыли. Там — замершее царство 1980-х: катакомбы, лабиринт комнат с паутинами и капаньем талых вод с потолка, своды XVII века, брошенные «Запорожцы», нетронутая качалка с рыжими от старости весами и гантелями, покрытый плесенью плакат Шварценеггера — календарь на 1988 год на стене.

Вот это все досталось ньюйоркцам. Как же они визжали от восторга! Это была эпоха, а не выставка.

Потом Ромуальд Ромуальдович помог Борису Дмитриевичу «пробить» подвалы (официально оформить. — «Москвич Mag») — так появилась «Соль» — подземелье «Солянки». С тех пор там выставки соседствуют с призраками. А всего лишь случайно открыли дверь — и вот. Бочавар тоже была среди этих первооткрывателей, так что ее история с «Солянкой» началась именно тогда, в 2005 году, а теперь продолжилась директорством.

А вот местные жители в восторге от галереи не были. Периодически приходила соседка сверху с топором, предлагала разрубить дверь и спрашивала, не вызвать ли психоперевозку. Но самый смешной случай приключился недавно.

У нас шла выставка в «Соли», называлась «Материя ужаса». Когда технический директор проверял, все ли на выставке в порядке, он обнаружил, что на одном из экранов, где вообще-то была видеоработа молодого художника, красуется нарядное гей-порно с несколькими участниками. То есть, видимо, смотрительница отвернулась, и кто-то залез в программное оборудование. Через неделю повторилось то же самое, причем энтузиаст был подкован технически, так как сумел найти запрятанный хард этого видео.

А примерно пару месяцев спустя на улице у входа в галерею ко мне подошел немолодой человек:

— Так. Вы тут у нас кто? Директор галереи? Значит, слушайте сюда. Я председатель жилищного товарищества, и у вас в галерее будет выставка исторической фотографии нашего микрорайона, сопровождающаяся детскими рисунками.
— Ну вряд ли уж так вот прямо она будет.

Он, меняясь в лице:

— Ты, пидор, понял? У тебя тут извращения и говно вместо искусства. Я на тебя в органы заявлю, понял?

На этих словах я ушел.

Вообще делать «Солянку» мне всегда было очень интересно. Я с самого начала сказал, что это будет artist-run space — пространство под управлением художника — история, в которой мне не пришлось бы врать себе или делать проекты, совсем чуждые моей природе. Другой вопрос, что найти деньги на то, что моей природе было близко, оказалось задачей практически нереализуемой. И так, усложнив себе судьбу до предела, но одновременно обезопасив себя от бесконечных фотовыставок детей депутатов, живописи любовниц олигархов и экспозиций приходского рисунка «Наш район глазами паствы», я стал в ужасе думать, как же быть. И думал до конца своих девяти с лишним лет на «Солянке».

Катя Бочавар:

В первый раз я оказалась на «Солянке» в 2005 году. Это была моя первая галерея, я делала выставку T[here] New York, которая и привела меня из Нью-Йорка в Москву. Сейчас странно тут ощущать себя в качестве директора.

Тогда Федя предложил мне курировать эту выставку, но я даже не понимала, что это слово означает. Я стала одним из художников, а куратором позвала свою подругу Сашу Лерман, и мы были единственные русские в проекте, все остальные участники были иностранцы. Самое сильное впечатление на меня произвела художница Swoon, у которой сейчас огромное количество последователей, а тогда она только начинала делать свои легендарные граффити. Сейчас она уже их не делает, и когда я приезжаю в Нью-Йорк и вижу на зданиях работы в ее стиле, я понимаю, что это не она, а ее фанаты.

В 2005-м я увидела ее работы в первый раз. Она вырезала из бумаги невероятных персонажей и наклеивала на стены. Когда Swoon попала на «Солянку», пройдясь по ней, она поняла, что не находит здесь себе места и не может здесь выставляться. Тогда тут все было немного по-другому: синие стены, другие полы — выглядело помещение не больно-то стильно. Куратор была в замешательстве, потому что было непонятно, что теперь делать и куда девать большое количество привезенных из Америки работ. На дверь под лестницей обратили внимание случайно. Борис Дмитриевич объяснил, что это подвал, и мы попросились его посмотреть. В 1980-х там была автомобильная мастерская, и когда мы туда спустились, обнаружили невероятный брошенный мир, где валялись грязные сапоги, висели портянки, телогрейки, календари с девушками на стенах, обломки автомобилей, инструменты — дико колоритное место. Когда Swoon это увидела, она сказала: «Вот место, которое мне подходит, где мои работы будут прекрасно выглядеть». И она действительно сделала из этого места пещеру — инсталляция была очень красивая. После этого подвал был адаптирован под выставочный зал.

Борис Дмитриевич был удивительным человеком, мы дружили. Я иногда просто так заходила на «Солянку», мы болтали, ели принесенную мной черешню, смеялись. Однажды мы созвонились, и он сказал, что спускается в метро и перезвонит мне через несколько минут. Через 15 минут Федя прислал мне СМС: «Папа умер». Это было очень странно. Оказалось, что я была последним человеком, который с ним разговаривал. Он спустился в метро, упал на платформе и умер.

После него директором стал Федя, теперь — я.

Сейчас у Феди были свои резоны, чтобы уйти. Вообще изначально я его уговаривала стать директором, он не очень-то хотел. Но я счастлива, что он согласился. Потому что тогда в Москве вообще было мало современного искусства, никто не открывал центры здесь и там, и «Солянка» сослужила большую службу в популяризации арта. А современное искусство в «Солянке» появилось именно с приходом Феди, потому что до этого здесь, как во всех районных галереях, выставляли картины — похуже, получше, показывали мультфильмы, проводили встречи с мультипликаторами (собственно говоря, это такая же галерея, как на Ходынке или Песчаной, только «Солянка» не вошла в объединение выставочных залов: Федя не захотел).

Федя был директором девять лет, его отец — десять лет. Это большой кусок его жизни, и, конечно, ему было совершенно не все равно, в чьи руки перейдет галерея. Поэтому я здесь и появилась. Он предложил мою кандидатуру Александру Кибовскому (глава депкульта. — «Москвич Mag»), а тот меня уже знал по выставке «Здесь и сейчас» в Манеже и возражать не стал.

За последний год сильно изменилось пространство возле галереи: улица Забелина превратилась практически в новые Патриаршие. Подряд открылись самые модные бары и рестораны в городе — Bambule, Black Swan, Pizza 22 cm. И следующая дверь — галерея. Так что мы можем рассчитывать на интерес со стороны и этой публики. Раньше «Солянка» была только выставочным пространством, а скоро у нас откроются книжный магазин, кафе и коворкинг, концертный зал и мастерские для художников. Большое пространство мы отдаем Петру Айду, где он будет экспериментировать с шумами. Это исторический проект, в котором он хочет физически воссоздать шумовые машины от Средних веков до современных. Будем заниматься самиздатом и малотиражной литературой. Выставки все равно будут, но я надеюсь сделать из «Солянки» «японский музей»: хочу использовать каждый сантиметр этого пространства, чтобы здесь постоянно все менялось и двигалось. Хочу привлечь молодых художников и студентов.

К счастью, сейчас все понимают, в том числе и чиновники, что искусство — это не только выставки. Искусство действительно стало инструментом коммуникации. Посетители хотят общаться на языке искусства с произведениями, художниками и друг с другом, а не только смотреть на то, что делают другие.

Фото: пресс-служба Галереи Солянка