В апреле этого года в московском ГУМе заработала галерея «ГУМ-Red-Line». К открытию был приурочен масштабный одноименный фестиваль. С тех пор на площадке сменяют друг друга персональные и групповые выставки лучших современных художников. До 19 ноября в рамках 8-й Московской международной  биеннале современного искусства в «ГУМ-Red-Line» можно увидеть работы Гоши Острецова из серии «Солнцеборцы».

Предыдущий раз привнести арта в это «святилище соблазнов» предлагала еще Раиса Горбачева, и случилось это тридцать лет назад, в 1989-м. Правда, идея супруги тогдашнего генсека была куда радикальней: закрыть магазин, «в котором нет ничего, кроме очередей», ради стационарной галереи.

Близкое соседство с оплотом торговли всегда смущало кремлевских небожителей. На пассаж посягали не раз: на его месте планировали возвести небоскреб, помпезный мемориал или на худой конец просто срыть. Войны шли нешуточные, не обошлось даже без человеческих жертв.

Утром 12 октября 1886 года в южном приделе Архангельского собора Кремля, прямо у гробницы Ивана Грозного, было обнаружено тело неизвестного мужчины в луже крови. Причина смерти сомнений не вызывала — четыре ножевые раны на шее. В руках покойный сжимал просфору и записку «Господь Спаситель, помилуй дух мой с миром». Один из причетников опознал в нем господина, который накануне вручил ему рубль и метрическое свидетельство на имя Петра Солодовникова. Попросил, чтобы на следующий день по этому человеку отслужили панихиду.

Скорое дознание установило, что произошло самоубийство, и несчастный действительно Петр Солодовников, купец 2-й гильдии. Его единственным доходом была ежедневная выручка от торговли ножевыми и галантерейными товарами в Верхних торговых рядах. Однако городская Дума вздумала их перестраивать, и в начале октября старые лавки начали ломать. Обремененный семьей купец потерял средства к существованию и впал в отчаяние.

Верхние торговые ряды, XIX в.

О происшествии трубили газеты: Солодовников был признан чуть ли не сакральной жертвой амбициозного проекта Думы. Тут, конечно, необходимо некоторое пояснение.

У Красной площади торговали всегда. Каменный Гостиный двор стоял здесь еще при Иване Грозном. Собственно, рядов было несколько — Верхние, выходившие фасадом на Красную площадь, Средние, занимавшие квартал между Ильинкой и Варваркой (в советские времена они были известны как Второй дом Министерства обороны, а сегодня переданы ФСО и находятся на реконструкции). От Нижних — от Варварки до Москвы-реки — и Теплых на Ильинке остались только воспоминания. Впрочем, когда в городе говорили «ряды», то имели в виду именно здание на Красной площади.

К XVIII веку лавки вконец обветшали, при Екатерине II затеяли было перестройку, проект разрабатывал сам Кваренги, но что-то пошло не так. Однако, как известно не только жителям Москвы, «пожар способствовал ей много к украшенью»: уже через три года после городской катастрофы 1812 года Кремль отделял от городского торга роскошный деревянный фасад с нарядным куполом авторства Осипа Бове. За тем, чтобы он выглядел презентабельно, следили в городской управе.

Верхние торговые ряды, XIX в., купол Бове

Все пространство рядов было исчерчено линиями или, собственно, рядами, от Завязочного до Суконного, от Широкого до Узенького. При этом наибольшей популярностью пользовался Ножевой, где торговали галантереей. Тамошние приказчики даже одевались «с претензией» — в котелки и брюки навыпуск, а по праздникам наряжались в цилиндры. Владельцы управлялись каждый в своей лавке, некоторые из которых были всего лишь шкафами с открытыми дверцами. Иные и вовсе не заморачивались — скажем, в Золяном ряду торговали «в лукошках без шалашей, не накрывся». Посреди неровно мощеного пола была устроена забранная досками сточная канава, куда сливались помои и нечистоты. Нравы тоже царили простые: случалось, продавцы поколачивали покупателей, если они, приценившись, уходили без покупки.

Ввиду пожарной опасности ряды не отапливались и не имели искусственного освещения. Торговали до наступления сумерек, и уже к трем часам дня торговля сворачивалась. Зимой наметало сугробы, от мороза замерзали чернила, и приказчики заливали проходы водой и гоняли для сугрева в «ледянку».

Уже в 1840-х годах ряды окончательно обветшали, и городская Дума признала их состояние аварийным. Москвичи сплетничали, что не последнюю роль сыграл конфуз с родственницей кого-то из депутатов: ее то ли засыпало обвалившейся штукатуркой, то ли она и вовсе провалилась в прогнивший пол. Однако к вопросу подошли с московской неспешностью — о перестройке судили-рядили не один год. Торговцев можно понять: никто не спешил менять устоявшийся порядок, да и кто когда доверял властям? Ряды жили по своему уставу.

Куда острее встал вопрос собственности, считавшейся еще нерушимой. Ее предлагалось обменять на ценные бумаги созданного под проект акционерного общества «Верхние торговые ряды». Собственников насчитывалось почти пятьсот, причем самая большая лавка превышала 150 метров, а самая мелкая не дотягивала и до двух. У кого-то вообще не сохранилось купчих на землю, у других она была оформлена на давно сгинувших родственников. Еще в одном случае земля находилась во владении какой-то московской церкви, в книгах которой сохранилась лишь запись, что 1813 году «с такой лавки поступило столько-то».

Большой суконный ряд

Спор хозяйствующих субъектов вышел нешуточным. В начале 1885 года Дума добилась, что «частные недвижимые владения», собственники которых не пожелают войти в состав акционерного общества, будут отчуждены в пользу города «для возведения необходимых публичных зданий» и при выплате компенсации, сообразной «достоинству имущества». А когда в конце того же года городским главой был избран Николай Александрович Алексеев, в купеческой среде началась паника.

Тогда-то и свел счеты с жизнью несчастный купец Солодовников, для которого лавка была единственным средством к существованию. Алексеева чихвостили в газетах, зачастую ему доставалось не меньше, чем нынешнему мэру, даром что был вроде как выборным и вообще москвичом в седьмом поколении. Зато богачом, и старшина мещанского сословия депутат Шестеренкин требовал: «Городской голова из своих средств должен покрыть все убытки торговцев, что ему как человеку богатому легко сделать».

Вдоль Кремлевской стены были поставлены временные железные павильоны — «балаганы», куда решили перевести торговлю на время строительства нового здания. Но покупатели туда шли неохотно, и купцы переезжать не торопились. Только к августу 1888 года, после того как две трети лавочников подали заявление о своем вступлении в акционерное общество, состоялось его официальное открытие.

«Шерер, Набгольц и Ко» из альбомов Н. А. Найденова. Временные торговые павильоны на Красной площади, 1888 г.

Устав АО утвердил сам царь. Старое здание рядов разобрали, кирпичи и бревна продавали с аукциона. Тем временем объявили всероссийский архитектурный конкурс. Проекты соревновались не под фамилиями разработчиков, а под девизами: «Сделал все, что мог», «Ум хорошо, а два лучше», «Не мудрствуя лукаво». Последнее название оказалось, пожалуй, наиболее точно: во главе угла лежала функциональность, и сразу было решено, что новое здание будет пассажем, соединяющим Никольскую и Ильинку. Ориентировались при этом на миланскую галерею Виктора Эммануила II. В результате все проекты оказались похожи, а первую премию получил москвич, профессор Академии художеств Александр Померанцев, предложивший «сложить» ряды из отдельных теремов, соединенных перекрытиями. За остекление перекрытий отвечал инженер Владимир Шухов. Дверей не было: застекленные проходы выходили непосредственно на улицы и Красную площадь.

Освящение и открытие новых рядов прошло 2 декабря 1893 года с необыкновенной помпой в присутствии великого князя Сергея Александровича с супругой. После молебна, на который привезли московские чудотворные иконы, включая Иверскую, устроили завтрак на двести персон — для главных акционеров. Пассаж был щедро украшен цветами и гирляндами, играло несколько оркестров. Поглазеть на невиданную красоту пришли 60 тысяч потенциальных покупателей.

Строительство новых торговых рядов, 1890 г.

Торговали лучшим из лучшего — от абрикосовского мармелада до жирардовского белья. Для подвоза товаров в подвале проложили железную дорогу. Здесь работали свои телеграф, аптека, банк, электростанция и даже зубоврачебный кабинет. Тут совершилось сразу несколько торговых революций, например впервые стали использовать ценники. До этого приказчики до ора торговались (забавно, но громче всех почему-то в Шляпном ряду). Однако куда важнее, что магазин стал, по сути, прообразом нынешних торгово-развлекательных центров. «В целях оживления торговли» в рядах выставляли картины и проводили музыкальные вечера. И приходили в пассаж целыми семьями, не только отовариться, но просто провести время.

В старых рядах фуд-корт был вынесен наружу: возле памятника Минину и Пожарскому торговала пирожковая биржа, а разносчики всякой снеди гнездились «в столбах», то есть под колоннадой портика. У Лобного места держали стоянку сбитенщики. И хотя в недрах рядов работала Квасная лавка, купцы предпочитали трапезничать на месте, за кипящим самоваром. После реновации в 1893 году в пассаже открылся ресторан «Мартьяныч». До того москвичи ходили по кабакам либо мужской компанией, либо с девицами, а в ресторане Петра Николаевича Мартьянова, занимавшем огромное помещение в подвале, обедали семьями.

Еще с начала XIX века на Фоминой неделе в рядах устраивали распродажи, по-московски «дешевки» — кое-кто, кстати, устраивал еще и «американские распродажи», на которых галантерею или книги продавали наудачу, в наглухо заклеенном бумажном пакете — в эти дни по городу можно было слышать рекламу:

Дома некогда готовить,
На дешевку жены мчат.
Пусть мужья не прекословят:
Ну к чему «домашний ад»?
Дело можно сделать проще:
Заказать, взяв кабинет,
Для жены, детей и тещи
У Мартьяныча обед.

Очевидно, Мартьянов был гением маркетинга. Например, к столетнему юбилею Гоголя составил специальное меню, куда входили грудинка «Бульба», каша из Диканьки и сладкие пирожки «Манилов». Ресторан был очень успешен, в праздники здесь собирались до тысячи человек. В годы Первой мировой он пережил немецкие погромы (в рядах покрушили магазины Эйнема и Цинделя), а когда в начале 1920-х выяснилось, что не переживет революции, одноименные филиалы были открыты в Париже и Харбине. А в Верхних торговых рядах в залах Мартьянова открылась столовая Наркомата продовольствия. В годы военного коммунизма это выглядело скорее насмешкой, чем преемственностью.

Верхние торговые ряды. Средний пассаж. Интерьеры, 1890-е гг.

В 1918-м лавки были национализированы, электростанцию в подвале затопило. В здание въехали всяческие комиссариаты и конторы, тресты, управления, от «Красного креста» до «Главмолока». Тут же, на углу Ильинки и Ветошного переулка, прописалась типография Совнаркома, задержавшаяся в ГУМе дольше всех, до 1995 года.

Коротким глотком свободы стали несколько лет НЭПа: в 1921 году Верхние ряды распахнули двери уже как «образцовая витрина нового государства». Пассаж получил новое название — модную по тем временам аббревиатуру ГУМ и логотип, который нарисовал родоначальник советской рекламы и дизайна Александр Родченко. Он отвечал за наружку, а слоганы сочинял тоже лефовец (и даже лидер «Левого фронта искусств») Владимир Маяковский. Одно время магазин даже рекламировали по городским громкоговорителям: «Комфорт — и не тратя больших сумм. Запомни следующую строчку: лучшие ковры продает ГУМ — доступно любому, дешево и в рассрочку».

Густав Клуцис. Инсталляция, 1928 г. Из книги М. Тупицыной «Клуцис и Кулагина»

Но уже через несколько лет НЭП свернули, а пассаж стал штаб-квартирой ни много ни мало Центрального исполнительного комитета, который располагался на выходящей к Кремлю первой линии. Здесь открылись ведомственные общежития и помещения Хозяйственного управления. Был обустроен и зал заседаний для проведения съездов.

Именно в большом зале ВЦИК в начале ноября 1932-го прощались с Надеждой Аллилуевой. Удивительно тут не то, что гроб выставили в ГУМе — москвичи уже привыкали называть его зданием ЦИКа — а решение хоронить вторую жену Сталина на Новодевичьем кладбище. После того как в 1926-м на Новом Донском построили первый московский крематорий, видных членов партии кремировали, а урну замуровывали в кремлевских стенах. Газеты писали: «От нас ушла еще молодая, полная сил, бесконечно преданная партии и революции большевик». О том, что она «верная подруга» товарища Сталина тоже сообщалось, но не всегда и без нажима. И решение хоронить Аллилуеву на кладбище — такова была воля родных — породило в Москве слухи, что ее чуть ли не отпевали.

Прощание продолжалось несколько дней, доступ народа был прекращен в полдень 11 ноября. В последнем почетном карауле стояли Каганович, Ворошилов, Микоян, Молотов. Потом подошел вдовец и, обхватив гроб, так зарыдал, что двенадцатилетний сын Василий не выдержал, повис на отце со словами: «Папа, не плачь». Выносили гроб под «Интернационал». Катафалк был запряжен шестеркой лошадей, которых форейторы вели под уздцы, за ними до самого кладбища шли сотни людей.

Выставленный в ГУМе гроб утопал в цветах, и после прощания те, что были в кадках, раздали местным жителям. Сегодня в истории пассажа сильнее всего удивляет именно то, что когда-то в нем жили — на антресолях второго и третьего этажей. Между тем в Москве, переживавшей бум «понаехавших» провинциалов, квартиры в пассажах были в порядке вещей.

Квартиры были преимущественно коммунальные, без всяких удобств. По утрам жильцы просыпались от топота посетителей, которые дежурили с ночи у входа и спешили занять очередь в редкие магазины, торговавшие тканями и канцелярскими товарами. Туалетом приходилось пользоваться общественным, заплеванным. Там же брали и воду. Новый сортир, причем с электрическими сушилками, открыли в подвале только в конце 1930-х. Вход стоил десять копеек, но местных жителей пускали бесплатно (и тут, конечно, грех не вспомнить, что «исторический» туалет с душем стал едва ли не визитной карточкой сегодняшнего ГУМа).   

Окна большинства квартир выходили под сводчатый потолок. Но несколько семей жили в торцевых комнатах с окнами на Ильинку, в 1935-м переименованную на несколько десятков лет в улицу Куйбышева. Она имела статус правительственной трассы, и жильцам мешали выезжающий из Спасских ворот спецтранспорт да цокот копыт конной милиции. В «красные дни календаря», когда первые лица Страны Советов приветствовали подданных на Красной площади, жильцам не дозволялось принимать гостей, а в их квартирах дежурил милиционер: площадь по всему периметру держали под прицелом снайперы и был приказ стрелять любого, кто покажется в окнах.

Уже в 1936-м началось преобразование ЦИК в Верховный Совет, наркоматы — спустя десять лет они будут переименованы в министерства — перевели в разные столичные здания. А первая линия ГУМа уже с конца 1930-х зажила в режиме полной секретности. Шушукались даже, что после 1938 года, когда НКВД возглавил Лаврентий Берия, здесь располагались его аппарат и один из личных кабинетов. Так или иначе, но именно из ГУМа диктор Всесоюзного радио Юрий Левитан передал о безоговорочной капитуляции Германии. А уже через два года здание решили снести, а на его месте возвести монумент Победы.

На самом деле советский ковш завис над пассажем уже во второй раз, что позволило падким на мелодрамы натурам утверждать: Сталин, мол, не любил ГУМ — как единственное место, где он плакал на людях. Еще в начале 1930-х журнал «Архитектура СССР» объяснял: «Снос здания бывших Верхних торговых рядов — этого низкокачественного произведения архитектурного безвременья и возведение нового громадного сооружения — штаба социалистической индустрии — должны усилить и архитектурно обогатить значение Красной площади в комплексе новой Москвы».

Здание Наркомата тяжелой промышленности. Проект. И. Фомин, П. Абросимов, М. Минкус, 1934 г.

Красную площадь планировали превратить в огромный проспект, объединив в одно пространство с Китай-городом, где должен был появиться величественный Народный комиссариат тяжелой промышленности. В те годы этот наркомат, ведавший всем на свете, от военной промышленности до химии, считался одним из самых влиятельных.

Архитектурные проекты будущего колосса если и могли с чем-то соревноваться, то только с советской утопией Дворца Советов. Например, братья Веснины предлагали построить четыре 160-метровые башни, которые соединялись бы переходами на высоте тридцатых этажей, чтобы наркомам было удобно ходить в кабинеты друг друга. Однако после смерти Григория Орджоникидзе, возглавлявшего Наркомтяжпром, его решили разукрупнять и в дальнейшем министерство планировали разместить в восьмой высотке в Зарядье. Ее, к слову, не построили, на готовом фундаменте возвели гостиницу «Россия», и сейчас территорию топчут посетители парка «Зарядье».

Проектировщики монумента Победы фантазию тоже не сдерживали. Архитектор Саркис Нанушьян предлагал установить на Лобном месте Трибуну побед русского народа в 1500–1945 годах. А скульптор Сергей Меркуров собирался использовать Сенатскую башню…  как постамент. Но задумки так и остались на бумаге. 5 марта 1953 года умер Сталин. Часть венков, присланных на его похороны, выставляли на всеобщее обозрение на первом этаже ГУМа.

Реконструкция ГУМа в 1953 году

Новая эпоха, как и прежние, поспешила превратить главный универмаг страны в витрину своих будущих свершений. Поспешила буквально: уже 25 декабря, на следующий день после расстрела Берии, пассаж на станции метро «Имени Л. М. Кагановича» распахнул двери как «самый большой и самый лучший» советский магазин. Оба эти события срифмованы в столичном фольклоре благодаря острослову Александру Раскину, написавшему в письме Лидии Чуковской:

Не день сегодня, а феерия,
Ликует публика московская.
Открылся ГУМ, накрылся Берия
И напечатана Чуковская.

Обновленный пассаж стал любимым проектом министра торговли Анастаса Микояна. Прежде всего была проведена масштабная реконструкция пассажа. Что удивительно, с оглядкой на прошлое. Так, вновь запустили фонтан, заложенный в центре пассажа в 1906-м (еще в начале 1930-х на балкончике над ним играл духовой оркестр). Изначально его чаша была круглой, но в 1953-м выложили новое восьмиугольное основание из красного кварцита. Восемьдесят пять жильцов ГУМа еще не успели съехать в дальние новостройки, а в кабинете директора уже повесили карту СССР, на которой отмечалось, откуда в магазин поступают товары. На следующие десятилетия его официальным девизом стали слова: «Все, что требует желудок, тело или ум, — все человеку предоставляет ГУМ».

Из славной летописи — приезд летом 1959 года модного дома Christian Dior. Двенадцать манекенщиц сопровождал совсем молодой Ив Сен-Лоран. От этого визита осталась фотосессия Говарда Сохурека, для которой манекенщицы позировали не только на Красной площади, но и в ГУМе. На родине члены делегации получили свои «полчаса в месткоме», чтоб не вздумали «жить там сдуру, как у нас». Девушкам рекомендовали взять в поездку сигареты, помаду, косметику и детективный роман, а также принять к сведению, что в СССР нельзя купить виски. Призывали не отказываться от предложенной сигареты или рюмки — это будет воспринято как грубейшее оскорбление. Ну и не брать с собой брюк — не поймут.

Приезд летом 1959 года модного дома Christian Dior, фото: Говард Сохурек, Life

Собственный отдел мод ГУМа был открыт еще в 1954 году. Местное ателье и тогда было не всем по карману, тем более что шили из своих дорогих материалов, а наценка на обслуживание составляла 70%. Другое дело — демонстрационный зал, где приобщиться к кутюру после денежной реформы 1961-го стоило всего пятьдесят копеек с носа. При этом позволялось не только глазеть, но и зарисовать понравившиеся модели. Неудивительно, что в лучшие времена показы, проходившие исключительно под серьезную музыку, посещали до тысячи желающих в день.

Задолго до наступления эры тотального дефицита появилась и легендарная двухсотая секция, которая изначально обслуживала лишь членов Политбюро, делегатов партийных съездов и иностранные делегации. Чтобы получить представление об избранности, достаточно одной легенды. Говорят, космонавт Юрий Гагарин смог получить туда только одноразовый пропуск. А случилось это в 1961-м, практически одновременно с присвоением ему звания Героя СССР. Позже дисциплина упала, но и годы спустя в статусе постоянного гостя отказали, например, члену Президиума Верховного Совета Расулу Гамзатову.

Скрывался этот «рай изобилия» в глубине отдела «Ткани» за скромной табличкой «Стол заказов» (отдельный вход был и со стороны Красной площади). На дверях находился пост милиции, где проверяли удостоверение и пропуск. Впрочем, была в ГУМе и еще одна потайная дверь, в помещении сборной кассы. В этой секции продавали товар «улучшенного ассортимента» покупателям уважаемым, но попроще. Равно как существовали в пассаже элитное спецателье по пошиву обуви и гумовские столы заказов — продуктовых при гастрономе и по каталогам Внешторга. При таком изначально сегрегированном отношении к советским гражданам даже удивительно, что ГУМ никогда не закрывали, пусть и ради почетных гостей. Например, Никсон в свой визит в Москву ходил по магазину хотя с охраной, но среди других покупателей.

А простым смертным приходилось давиться в очередях, превратившись со временем в героев анекдота, хоть о другом, но не менее популярном магазине: «Десять дней, которые потрясли “Детский мир”? Ответ: очередной съезд колхозников». По официальной статистике ГУМ посещали двести тысяч человек в день. Рассказывали даже, что когда гумовские очереди увидел один из директоров крупных западных универмагов, он чуть не прослезился: «Если бы в моем магазине было столько народа, я был бы самым счастливым человеком на свете!»

Секция головных уборов

Наверное, каждая московская семья сохранила в своей хронике историю, связанную с гумовскими покупками. Не зря наравне с «гостями столицы» томились в очередях, за что получили прозвание «гуманистов». А чего стоят милицейские облавы у того самого подвального туалета, где шла бойкая торговля с рук. Или такие колоритные персонажи, как «утюги» — фарцовщики, высматривавшие платежеспособных иностранцев с верхней галереи.

Вспоминать можно бесконечно. Ограничусь лишь тем, что в 1972-м ГУМ вновь попытались закрыть. На одном из заседаний Политбюро секретарь ЦК и серый кардинал Михаил Суслов заявил, что «торжищу не место рядом с Мавзолеем» и лучше бы открыть на его месте какую-нибудь галерею. Генсек Брежнев находился в отпуске, но именно его семья спасла ГУМ. По одной легенде дочь Галина, «клиентка с трудной фигурой», как раз справляла себе шубу в гумовском ателье и, услышав на очередной примерке, что пошив сворачивают, донесла отцу. По другой — работники ателье сами ей позвонили и нажаловались. В любом случае вернувшийся Леонид Ильич был подготовлен семьей и с места в карьер заявил: «Какой-то дурак выдумал превратить ГУМ в кунсткамеру». Вопрос замяли. Здание в неорусском стиле со сдвоенными башенками на фасаде и ажурной крышей опять в который раз вышло победителем.

Фото: Фотохроника ТАСС, pastvu.com, альбомы Н. А. Найденова/elib.shpl.ru, time.com/photography/life