В Москве случилось кошмарное. Просто чудовищное. Пошатнулся древний город, поблекли купола ХХС, покосился Иван Великий, от горя высохли Патрики. Что случилось? Возник памятник Есенину. Работы скульптора Григория Потоцкого.

На самом деле не памятник. Просто скульптура. Называется «Ангел русской поэзии». Стоит во дворике музея. Почти никто его не видел, но по сети разошлись фотографии. И понеслось. Вот он, вестник погибели великого города — этот ужасный Есенин. Все москвичи забыли о Беларуси, коронавирусе, Трампе. Все обсуждали только Есенина.

Москвич — он человек беспокойный. Нервический. Страстный. Когда житель Перми или Гуся, допустим, Хрустального ночью ложится и спит безмятежно — москвич уснуть не может никак. Он шарит по сетям-новостям: что там в городе еще учудили, его не спросив. Какую устроили каверзу? И если не находит совсем ничего — уверен, просто хорошо каверзу замаскировали. А потом она ка-а-ак выпрыгнет!

Москвич — он всегда недоволен. Москвич — это состояние перманентной истерики. Все новое москвич принимает так, будто ворвались Наполеон с Тохтамышем и разрушили милый патриархальный уклад.

Помню, начали сносить хрущобы. Вот те ветхие пятиэтажки, которые предназначены были служить лет двадцать всего. Спасибо, что простояли гораздо дольше. Те домишки, где можно было, сидя на кухне, дотянуться рукой до серванта в комнате, взять рюмки, гости пришли. Гости при этом сидели будто в автобусе в час пик. Нет, мило, конечно, уютно. Но в целом антигуманно. И в туалетах постоянно воняло плесенью, будто ты в склепе. Кстати, в туалете упитанный человек помещался с трудом.

И что же? Вместо того чтоб кричать «Ура, будет новое жилье и просторные туалеты», стали бубнить «Ах, милые наши хрущобочки, как без вас нам прожить? Зачем это все, мы же так уютно сидим тут на кухоньках».

Потом москвичи все-таки смирились. Покорились басурманам. Так и быть, стали жить в квартирах, где просторные туалеты и на кухне помещается даже очень большой холодильник, и никто его не задевает плечом.

Но едва москвич завидит что-то незнакомое, как только замелькают люди в оранжевых робах — начинается вопль: «Нас хотят погубить! Срочно митинг! Срочно петицию!»

Близ дома у нас стали менять детскую площадку — года два примерно назад. Нет, я сам вырос на такой же, со скрипучими качелями и ржавенькой горкой. Я люблю ностальгию, пыльное детство, я бы сам вышел на митинг: «Не отдадим нашу ржавчину!» Но почему-то не вышел. А мамаши страшно бухтели, я ведь с дочкой гуляю, я же общаюсь с мамашами. «Вот настроят тут ужасов! — говорили мамаши. — Детям играть будет негде. Почему нельзя все оставить как есть?»

Я лишь плечами невнятно пожимал. Мамаши понимали: от этого прока нет, тряпка! А если я вдруг говорил, что будет неплохо, или сдуру хвалил какой-то новый проект — нет, лучше бы сразу в петлю. Как Есенину.

«Собянинская подстилка» — самое нежное, что я слышал от интеллигентных комментаторов. И было мне страшно обидно. От мэрии профиту мне вообще никакого, живу скромно, в однушке — и меня же еще и ругают, что продался мэрии. То есть Богомолову все ништяки, целый театр, а я как дурак с битой шеей. Хоть бы районный театральный кружок мне доверили. (На всякий случай: когда сносят и портят исторические здания и места, я совсем не ликую. Это свинство, алчность и гадость.)

Потом ту площадку отстраивали, дети были ужасно довольны. Но мамаши сразу не могли успокоиться и принять эти яркие горки с лесенками. «Ну не знаю, раньше как-то было нормально…  А теперь как-то не так».

Москвичу все не так. Явись сюда персонально Господь и скажи: «Будет рай и плюс теплое море», все закричат: «Пшел вон, с нимбом своим! Не порти нам жизнь!» И добавят что-то совсем неполиткорректное, может, даже антисемитское.

Москвичу угодить невозможно. Это такой психотип — москвич. Он вечно трясется, как старенький автомобиль одноименной марки. Заводится. Но не едет.

А теперь вернусь к Есенину с крыльями. Никто же ведь разбираться не хочет, что за памятник, надо просто глумиться-куражиться. Сделать из бронзовой скульптуры отбивную по-московски.

Ну, во-первых, лично мне он понравился. Хорошая пластика, очень живая. Динамика отличная — напряженная, драматичная. Это вам не терминатор Калашников, пугающий детей на Садовом кольце. Можно спорить насчет крыльев — чуть пошловата метафора, но не тут, и вообще я не арт-критик. Во-вторых — и это главное! — скульптура будет во дворике лишь до 1 ноября. Временно экспонируется. Выставлена к 125-летию «ангела».

Давайте скорее искать новый объект для ненависти, взволнованные москвичи. Этот уже не канает.