Художник, участник ритм-секций групп «Звуки Му», «Кино» и «Поп-механика» рассказал «Москвич Mag» о своих столичных годах, дружбе с Щекочихиным и художественном проекте, сделанном в психбольнице.

В 1983 году…

Я годы плохо запоминаю. Знаю, что родился в 1966 году. Этого мне вполне достаточно. Также помню, что Советский Союз прекратил существование в 1991 году. Об этом мне сообщила жена тогдашнего министра иностранных дел Эдуарда Амвросиевича Шеварднадзе в Лос-Анджелесе во время моей выставки в университете Южной Калифорнии. Отчиталась как Председателю Земного шара, когда я находился под потолком — на лестнице устанавливал антимаятник с элементами скульптуры Веры Мухиной «Рабочий и Колхозница» 1937 года производства — это была инсталляция «Дональдеструкция». В тот момент мне сказали, что приехал Шеварднадзе и сейчас проходит обследование у врача, а жена тем временем гуляет по кампусу. Она зашла и сообщила мне о конце нашей великой родины — Союза Социалистических Республик. Царствие ему небесное!

И об этом — о постсоветском отчаянии — ваш проект «Крымания»?

Это имеет отношение к экологии коллективного психического пространства. «Крымания» о душевных травмах — состоянии эмоциональной сферы человека, которого подтолкнули на дорогу невроза, а там и до психоза недалеко.

Кто вас подтолкнул к идее воплощения художественного проекта в стенах психбольницы?

Если кто-то кого-то подталкивает, то сейчас считается, что это Отец наш Небесный, а раньше — ЦК КПСС. Меня иногда подталкивал Тимур Новиков, а иногда — Сергей Курехин. Оба, к сожалению, отказались от проживания в условиях земной гравитации, поэтому с тех пор меня никто не подталкивает.

О проекте — не все то художественное творчество, о чем вы так думаете. Пребывание в психиатрической больнице может быть олицетворено нами как произведение искусства. Оно формируется на грани взаимодействия автора произведения и потребителя знаков. Это особая точка, когда воедино совпадает желание экстраполировать некий внутренний опыт — именно об этом проект «Крымания», связанный с тем, что группа профессионалов (я, профессор Самохвалов, Виктор Мазин, директор музея МАК в Вене Петер Ноевер) провозгласила определенного свойства термины, которые были с радостью восприняты мировым художественным сообществом, к которому Россия, к счастью, имеет очень опосредованное отношение. С проектом «Крымания» появились такие понятия, как, например, «синдром навязчивой репрезентации» — необходимость выражения внутренних констант путем внешних обстоятельств — объектов на выставке. Достаточно сумасбродная идея: некие неиллюстрируемые процессы — завывание души и пение сердца — мы попытались показать с помощью двухмерных произведений, висящих на стене.

Кто вас в больницу-то пустил?

Еще за 20 лет до этого мы, журнал «Кабинет» (Курехин, Мазин, Новиков и компания), начали совместную работу с Крымской ассоциацией психиатров, психотерапевтов и психологов под руководством профессора Самохвалова. Очень интересной была эта ассоциация до того, как распалась в силу объективных обстоятельств.

А слово какое удачное и провидческое — «Крымания»!

Повезло. Лучше только — «Дональдеструкция», относящееся к другой выставке. И «Крымания» слово хорошее, и время его появления — 1995 год. Некоторые люди выпрыгивают за рамки конъюнктуры и, к сожалению, чуть-чуть опережают события. Это и называется авангард.

Все-таки вернусь к тому, с чего хотела начать. В 1983 году происходит то, что обычно выпадает из вашей биографии — переезд в Москву.

В то время мы познакомились с Сережей Ануфриевым, Никитой Алексеевым и Александром Кайдановским, дефинировалось взаимодействие того, что тогда начинало становиться московским концептуализмом в широком диапазоне.

В Москву я переехал и расселился у бас-гитариста «Звуков Му» Александра Давидовича Липницкого (Царствие ему небесное!) в известном рок-салоне на Каретном ряду (позже — в его доме на Николиной горе). На Каретном ряду не только проживал, но и ежедневно репетировали с Петром Николаевичем Мамоновым.

У меня появился целый круг друзей-художников — в то время мы очень сблизились с Сережей Борисовым, фотографом — «Студия 50А», которая превратилась в один из центров неофициальной культуры в Москве наряду с выставочным залом на Малой Грузинской. Там открылось полноценное посольство ленинградского искусства в Москве. В то время мне посчастливилось подружиться с более старшими художниками — прежде всего с Анатолием Зверевым, Владимиром Немухиным, Лешей Тегиным, Владимиром Яковлевым, Павлом Пепперштейном и с огромным количеством молодых художников того времени, которые впоследствии превратились в группу «Детский сад».

Но в 1989 году «Поп-механика» стала ездить с гастролями по всему миру, поэтому было принято решение вернуться к Тимуру и Курехину в Ленинград — как мы уже и делали, объединять концерты с выставками, показами и превращать сцену в метанарратив, где происходят невообразимые вещи. Всякое барахлишко было подобъединено в единую систему и таким образом ездило по миру. Но потом наша чисто художественная деятельность с Тимуром начала занимать большую часть времени, и мы стали гораздо меньше участвовать в «Поп-механике», а гораздо больше в другой деятельности — проводить выставки Клуба друзей Маяковского, группы «Новые художники» и наши двойные с Тимуром, одной из таких стала выставка «Тимур—Африка» в галерее Тейт города Ливерпуля, во время огромного выступления «Поп-механики» в Сент-Джордж-Холле.

Сейчас в Москве я бываю более или менее регулярно и постоянно. Все очень нравится, все очень позитивно — любимые места, любимые люди, которых, к сожалению, с каждым годом становится все меньше. Александр Давидович Липницкий, мой партнер по ритм-секции любимой группы «Звуки Му» и учитель по древнерусскому искусству, утонул — соответственно, у меня уменьшилось пространство вибрирующей Москвы. Соловьев скончался…  Все постепенно аннулируется. Иногда езжу на выставки поглядеть, хочется быть в курсе столичной жизни.

В Москве вы же еще работали вместе с Щекочихиным. Расскажите, как это было — при галстуке в Госдуме?

Юрий Петрович Щекочихин — мой товарищ. Мне было интересно, потому что он сильно отличался от всего депутатского корпуса того времени, к тому же был писателем. В чем-то он был искренен, во всяком случае, в своей неокончательной уверенности в том, куда он движется.

Для меня Госдума и структура деятельности Щекочихина представлялись завершенной конструкцией — у него был отдел журналистских расследований, который занимался достаточно серьезными вещами. Из всего того, что происходило, меня интересовали достаточно субъективные вещи — научно-исследовательские подходы. Каждому депутату присылаются тысячи писем, особенно такому, каким тогда был Юрий Петрович Щекочихин — хотя, наверное, сейчас его никто не помнит. Представьте себе граждан, которые пишут письма в малоизвестные им инстанции — это люди со специальным поведением и мышлением. В кабинете Щекочихина, который был заместителем председателя комитета безопасности Государственной думы Российской Федерации, накапливалось достаточное количество странных писем. Люди задавались более сложными вопросами и задачами, чем те, с которыми мы имеем дело обычно. Например, кто-то пишет: «А вот мне кажется, что где-то далеко-далеко отсюда существует такой же, как и я, но абсолютно другой», — очень серьезный и важный вопрос. Такой тип концептуального мышления мне близок. У меня нет разделения на нехудожественную и художественную часть человека.

Благодаря Щекочихину мне удалось сделать несколько очень интересных работ — в его кабинете собиралось огромное количество всяких необычных людей. В то время, как вы понимаете, шли неприятные чеченские войны — помимо майора Измайлова можно было встретить представителей ГРУ и других специальных подразделений Минобороны. С этими ребятами было интересно побеседовать — они находились на переднем крае взаимодействия России с мировым терроризмом. В результате этого взаимодействия появилось множество интересных работ, одну из них я показывал в музее Гуггенхайма в Бильбао — фильм о нападении на колонну «Ярыш-Марды». Довольно трагическая история чеченской войны. Обычно эти материалы я обозначаю в названии как совместную работу с Щекочихиным.

Иногда Юрий Петрович просил меня выполнять некоторые поручения. Так, однажды я был направлен на заседание российско-итальянской комиссии по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Я пригласил с собой моего дорогого друга Виктора Пелевина. Это было очень интересное заседание. Ведь Пелевин в человеческой среде бывает редко, тем более в Госдуме. А тут — заседание…  Пелевин тщательно конспектировал выступление итальянского руководителя. Пытливый читатель может обнаружить в одной из книг Виктора Олеговича много интересного и важного об этом заседании.

Почему вы согласились включиться в политсистему?

Надежда на то, что в результате форм взаимодействия с властью мы могли бы прийти к интересным прогрессивным решениям в сфере культуры, никогда не покинет нормального здорового человека.

Как Председатель Земного шара я контролирую поведение теплокровных в гораздо более широком диапазоне взаимодействий, чем это может показаться. Я, конечно, не являюсь креветкой-богомолом и не обладаю таким зрением, как у нее: ни ультрафиолетовым, ни инфракрасным, ни поляризованным…  Тем не менее ответственность за жизнь двуногих восьмидырных существ на планете Земля висит на таких, как я — с полной ответственностью мы готовы ввязаться в любую войну, залезть в любую дыру ради маленького ничтожного существа. И если у меня есть возможность с кем-то переговорить и переубедить, то, безусловно, эти действия будут производиться, тем более у меня на родине. Мой русский язык состоит из Иванушки-Дурачка и Пришвина, который сказал, что его Родина — «Капитанская дочка».

Очевидно, что ближайшие несколько лет культура не будет предметом обсуждения. Как вам слово «арт» взамен «искусства»? Или «инлайтмент» вместо «просветления»? Такие фамилии, как Есенин и Хлебников, будут под запретом, став анахронизмом. Столичные прибамбасы и близость к олигархии отражаются в поведении всех особей, как ни крути.

Москва — место, где трансформируется любая субстанция: где грузин Иосиф Виссарионович превращается в русского Сталина. Не удается настоящим художникам и творческим людям удержаться в рамках творимой действительности. И слава Богу. А то бы такого наворотили — все бы церкви превратили в танцевальные залы и дискотеки.

Мы, провинциалы, Москву очень любим — как только есть возможность побыть там подольше, то обязательно ею пользуемся. Но существует не одна, и не две, а десять «Москв»: Москва — столица Якутии, Москва — столица Санкт-Петербурга.

В области искусства и творчества важно понимать, что без традиции и линии преемственности не может что-то проявиться на фоне поколения мальчиков и девочек, у которых самозародилось нечто. В этом и прошлом месяце мы попрощались с художниками группы «стерлиговцы» (Стерлигов был прямым последователем Малевича) — люди, искусство которых абсолютно не прочитывалось на фоне той среды, которую создают руководители культурного ареала РФ. Я не вижу в ближайшее время столь крупного и существенного национального и традиционного русского феномена, как «стерлиговцы». То, что есть сейчас — попытка передразнивать западные культурные феномены.

Раньше были попытки, которые свойственны деятельности ленинградских авангардистов. Возьмем в пример Сергея Курехина и Тимура Новикова как способ закрепиться на территории русского авангарда, а не кривляться, как это делают некоторые художники, готовые рисовать, как на Западе — тема хорошая, но была отыграна в XI−XIII веках, после прихода христианства, и дала хорошие плоды в лице произведений искусства постдионисийсского свойства. Будем надеяться, что новые Дионисии появятся не из Византии, а из глубин необычных регионов — Якутии и Бурятии, где сегодня происходит очень серьезный пассионарный скачок, явления искусства.

Откуда такой интерес к Северу? Балабанов же тоже увлекался якутами — «Реку» снять пытался.

От понимания, что такое душевный человек, что такое — благородный, в конечном итоге правильный и настоящий. У них своя система ценностей и понятийный аппарат. Самое главное — они внедрили в культуру механизмы, которые гарантированно воспроизводят их культурные коды.

Вы сказали, что сегодняшним мальчикам и девочкам неоткуда самовыродиться. А вы 40 лет назад благодаря кому появились?

Благодаря кому появилась наша любовь к искусству и творчеству?

Группа предателей родины под влиянием Запада решила создать на территории Советского Союза враждебную форму творчества. Были изучены материалы, после чего собрана подрывная группировка, которая находилась в поле особого внимания КГБ СССР. Группа активно контактировала с западными дипломатами, после чего осуществляла подрыв социалистической идеологии, в связи с чем нас курировал отдел по борьбе с идеологическими диверсиями, которым на тот момент руководил товарищ Коршунов, он же — Кошелев.

Мы прекрасно видим, что даже при живых ветеранах переписываются события Второй мировой войны. Точно так же читаю с радостью, как люди, не имевшие отношения к культурным событиям, пишут о них. Они об этом даже не читали, просто выполняют социальный заказ непонятно кого. Но это весело.

Никто не вспоминает, что тот же Новиков — глубоко православный человек. От этой его богоизбранности ничего не осталось — даже серии работ, посвященной Серафиму Саровскому — все это вычеркнуто из его биографии.

Ну раз вы говорите, что мы знаем не подлинную историю «Новых художников», то, пожалуйста, предметнее расскажите, как было на самом деле.

Были проекты, которые мы развивали с Тимуром Новиковым и в которых в разное время участвовали разные группы граждан — было понятно, что создается международный конгломерат. Если говорить о формальных размерах группы, то они в большей степени ассоциируются не с названием «Новые художники», а с понятием «Поп-механика».

Самих «Новых художников» лучше перебирать по пальцам. Тот же Гурьянов очень поздно начал заниматься искусством — дотого был барабанщиком группы «Кино». Увидел, что Тимур Новиков с Бугаевым и еще какими-то отщепенцами помимо того, что в «Поп-механике» занимаются творчеством, еще и осуществляют художественную деятельность — делают выставки. Юрочка тоже попросил Джоанну [Стингрей] привезти краски и нарисовал первую работу под названием «Водитель трактора».

То есть раньше городские художественные проекты были едины?

Да! Это единая культурная среда города Ленинграда-Петербурга.

Недавно у нас состоялся очень детальный разговор с крупнейшим физиком-теоретиком Томмазо Каларко о кафе «Сайгон» и энергетических потенциалах неофициальной советской культуры. То микроскопическое пятно на карте, где развивался ленинградский андеграунд, рассматривать очень интересно, а изучать — крайне необходимо. Именно в то время формировались база и фундамент свободы, мысли и воли — они привели к трансформациям, которые пережило общество. Не было никакого свободного мышления Ельцина, а было — Тимура Новикова и особенно — Сергея Курехина.

Все искали особые формы взращивания культурных грибов в условии советских запретов. Желание обладать информацией — священная корова советского андеграунда. Другое дело, о какой информации идет речь — религиозно-мистической, экономической, национально-этнической или, в конце концов, лингвистической. Сегодня мы видим совершенно противоположную ситуацию — зацикленность культурных феноменов. Все можно описать двумя словами: первое — коллаборация, а второе я забыл. Мы наблюдаем самоинфицирование русской культуры враждебными вирусами.

Город Петербург на 90% состоит из английских вывесок — вы англичан на улице видели? Что за существа производят эти вывески и воспроизводят обстоятельства? Сегодня рисуется такая картина, что если мы все напишем на английском, то автоматически перенесемся на Запад, что подводит нас к мысли, что Запад — это хорошо…  Такова парадигма сегодняшнего состояния культуры. И никто не занимается объяснением того, что мы можем выйти на сверхадекватный уровень мгновенной трансформации и обретения всем обществом сверхмышления и сверхспособностей. Но все, к сожалению, проходит мимо.

С чего все началось и как все продолжалось — тема большая. Эти обсуждения можно начать на территории фильма «Асса», но все опять закончится разговорами о доверенном лице президента.

Проект «Асса» интересен тем, что в нем мы имеем дело с совокупностью проявлений творческих потенциалов большого числа людей, объединившихся в работе. В конечном итоге люди пришли к очень интересному пониманию объединения потенциалов, таким образом каждый взаимно укрепил рядом стоящего. Людей над проектом работало гораздо больше. И если в оконцовке остается Цой, Соловьев, Говорухин и Гребенщиков, то на самом деле все заслуживают огромного внимания: и Павел Тимофеевич Лебешев, и Сергей Шутов — его редко упоминают, но он сделал очень много.

Некоторые последствия этой культурной действительности существуют до сих пор: в Центре Курехина, в Русском музее, Третьяковской галерее — несколько живописных произведений, созданных в рамках деятельности «Поп-механики» и «Ассы».

У меня есть 15-минутный ролик, предвосхищающий продолжение за много лет до того, как Соловьев снял «2-Асса-2». Он писался в деревне Костырино, где в психбольнице очень любил бывать английский композитор Брайан Ино, о чем он однажды написал статью в газету «Гардиан».

Хочу напомнить принципиально важный момент нашей беседы: мы общаемся на остове руин человечества. Если завтра все не превратится в радиоактивный дымящийся тип свалки, то очень хорошо. Но большая вероятность, что это произойдет, тоже есть. Сегодня мы вправе переоценивать достижения искусства и творчества, соответственно, их и будем созерцать с позиции существования двух культур: бюрократической и той — где живут и эволюционируют свободные художники, которые не ставят перед собой вопросов, а пытаются совершенствовать себя и свое сознание, чтобы разобраться в происходящем в постоянно изменяющемся мире. Первая ласточка — выставки, курируемые Тихоном Шевкуновым.

Раз такое дело, то попрошу вас поделиться с широкими массами зарисовкой из музея Гуггенхайма, где президент столкнулся с новым искусством. Мне кажется, это прекрасно обобщает все сказанное.

Мы — единственное и первое поколение россиян, которое стало частью мирового сообщества; и мы же, скорее всего, последнее. Но мы эту функцию отработали на сто процентов — доказали, что русские могут быть полноценной частью культуры планеты Земля (гордимся своей культурой и частью мировой цивилизации, но с определенными оговорками). Я рад, что нам с друзьями выпала историческая миссия от лица русского народа осуществить эту мировую интеграцию в конце XX века, которая за всю историю человечества была наиболее открытым моментом. Сегодня с полной ответственностью можно сказать, что желанием увидеть все народы обнаженными в порыве танца, как на картине Матисса, были 1990-е годы. Да, в России немножко кровавые, с усадкой по миллиону человек в год, но мы все были голые и все танцевали. Этот процесс закончился. Теперь мы одеты, но не в национальные костюмы, а в химзащиту и хаки.

Иду ли я во власть в надежде, что это на что-то повлияет? И да, и нет, безусловно. Хочется всегда донести важные нюансы и аспекты. Однажды такой момент будто бы сложился, когда в Нью-Йорк на выступление в связи с 60-летием ООН приехал президент Путин.

Была подгадана выставка «Россия!» (1200 лет русского искусства) — собственно говоря, главным событием которой было присутствие на ней президента. И мне посчастливилось с Путиным пройти от и до конца по ракушке музея Гуггенхайма, наблюдая за тем, как президент внимательно смотрит на быстро пролетающую тысячелетнюю историю: от красивейших икон — к «Бурлакам» и «Сталину у гроба Ленина» — до работ «Новых художников». В какой-то момент к президенту подбежала женщина: «Владимир Владимирович! Я внучка Маяковского, хочу вам что-то сказать». В результате вместе мы поднялись до самого последнего этажа, где висели наши с Тимуром работы. И только было Путин подошел к произведению Тимура Новикова «Аэропорт», как из лифта вышел помощник директора «Эрмитажа» Пиотровского Ник Ильин, буквально схватил в охапку Владимира Владимировича и утащил его в кабинет Томаса Кренса — на тот момент директора фонда Гуггенхайма, которого за эту выставку с поста на всякий случай сняли.

Никто не ожидал, что выставка русского искусства будет настолько популярна — вокруг музея Гуггенхайма очередь обернется парочкой колец. Но, во всяком случае, желание объяснить, что в культуре и искусстве встречается не только попса и официоз, важно.

Фото: Сергей Николаев, из личного архива Сергея Бугаева