В издательстве «Слово» вышла новая книга журналиста и писателя Марка Григоряна «Ереван. Биография города», в которой он показывает совершенно незнакомый Ереван, простирающийся за рамки путеводителей.

«Москвич Mag» публикует фрагмент о том, как в 1929 году в Ереван приехали архитекторы из Москвы, студенты ВХУТЕИНа — Каро Алабян, Геворг Кочар и Микаэл Мазманян, которые привезли с собой не только знания, но и атмосферу бурной творческой жизни Москвы 1920-х годов.

Споры о социалистической архитектуре Армении

В 1929 году в Ереван приехали трое однокурсников, только что получивших дипломы Высшего художественно-технического института — ВХУТЕИНа. Это были архитекторы Каро Алабян, Геворг Кочар и Микаэл Мазманян.

Они были молоды, талантливы и энергичны. С собой они привезли не только знания, полученные в одном из самых передовых и интересных вузов Европы, но также и атмосферу бурной творческой жизни Москвы 1920-х годов, где создавалось новое искусство, рождались и обкатывались новые подходы к процессу созидания и его результатам. Споры и дебаты велись тогда буквально во всех областях, так как литература, архитектура, живопись, театр должны были соответствовать времени революционных перемен. Студенты ВХУТЕИНа, который до 1926 года назывался ВХУТЕМАС — Высшие художественно-технические мастерские, — разумеется, не могли остаться в стороне от творческих процессов. И Алабян, Кочар и Мазманян за несколько месяцев до переезда в Армению стали учредителями одной из архитектурных групп, которая назвала себя ВОПРА — Всероссийское общество пролетарских архитекторов.

Приехав в Ереван, молодые зодчие создали отделение группы под названием ОПРА — Организация пролетарских архитекторов Армении — и, таким образом, включили пару десятков молодых архитекторов в творческие процессы, масштаб которых выходил за пределы республики. Опровцы не только активно работали в Ереване, предлагали новые идеи и проекты, но и участвовали в художественной жизни Москвы, в том числе публикуя статьи в московской прессе, а Каро Алабян к тому же продолжал занимать пост ответственного секретаря журнала «Советская архитектура». Творческая энергия трех выпускников ВХУТЕИНа была настолько бурной и действенной, что они, приехав в Ереван, буквально с первых же дней ворвались в архитектурную элиту Армении. Каро Алабян возглавил Первый государственный проектный институт, Микаэл Мазманян стал первым директором (ректором) Ереванского политехнического института и членом ЦИК (Центрального исполнительного комитета), являвшегося в те годы высшим органом государственной власти республики. Геворг Кочар в 1932 году стал первым председателем Союза архитекторов Армении. Уже в этом коротком описании видна бьющая ключом молодая энергия нового социалистического мира. Армянские опровцы привезли из Москвы частицу этой энергии. Их творческий задор внес в армянскую архитектуру новые идеи и понятия, связанные, например, с созданием недорогого жилья для рабочих, которые большую часть времени должны были проводить в обществе людей, объединенных с ними социальным происхождением, интересами и заботами.

И это было действительно актуально для Еревана, где ситуация с жильем была очень непростой, хоть после Геноцида, в результате которого в город попали беженцы, прошло более десяти лет, но тысячи людей все еще продолжали ютиться в подвалах и наспех сооруженных мазанках.

Писатель Костан Зарян, перебравшийся в Ереван в начале 1920-х годов, писал: «Дома трещат под тяжестью населения. Людей много, город маленький».

Мыслями архитекторов завладела модная тогда в Москве и Ленинграде идея домов-коммун. Такой дом предполагал, что каждая семья получала одну-две маленькие комнаты, где можно было спать и ненадолго уединяться. Такие квартирки-комнаты объединялись в отдельном корпусе дома-коммуны, а в другом корпусе должны были быть помещения общего пользования — библиотека, игровая комната для детей, прачечная, баня, зал для театральных кружков, столовая и так далее.

И когда группа (в те годы говорили «бригада») опровцев выступила с предложением о постройке в Ереване первого такого дома, это вызвало большой резонанс и даже вдохновило писателя Мкртича Армена на создание романа-эпопеи «Ереван», основным сюжетом которого стало строительство именно дома-коммуны.

Есть основания полагать, что прототипом Аршака Будагяна, главного героя романа, стал один из молодых опровцев — скорее всего, Микаэл Мазманян. В романе описываются дискуссии, посвященные настоящему и будущему армянской архитектуры, которая находится на стыке Запада и Востока. «Между нами говоря, — продолжил Будагян, — что представляет собой последнее слово западной архитектуры? Вы не видите этой безграничной схожести между нашими старыми домиками и их новыми зданиями, между нашими и их плоскими крышами, между плоскостью голых стен, просто- той прямоугольных окон и дверей. Посмотрите, и даже в наших деревнях найдете то разнообразное сочетание больших и малых кубов, которым так гордится западная архитектура».

Спорят герои и о том, каким должен стать дом-коммуна, который предстоит построить в Ереване.

«Он должен готовить пищу для жильцов, стирать их одежду, купать тела, удовлетворять потребность в чтении, ласкать уши пением, прокручивать перед их глазами свои целлулоидные киноленты. И где тогда единственный недостаток “Победы” [так назывался дом-коммуна, который строили герои романа. — Прим. авт.], — небольшие комнаты…  Но разве это недостаток? Зачем наборщику Араму собственная книжная полка? Зачем трактористу Аршаку обеденный стол и буфет с хрусталем? Зачем механику Гургену дровяной склад и подвал?»

В реальном, а не книжном Ереване идея домов-коммун поддержки не получила. Вместо него был построен «Шахматный дом» на улице Пароняна, 7. Его так назвали, потому что на фасаде в шахматном порядке чередовались окна и глубокие лоджии-балконы. При этом, квартиры в этом доме были маленькие, без кухонь, потому что кухни по идее дома-коммуны должны были быть общими, с миниатюрными туалетами и не очень удобным расположением комнат.

Но творческие поиски продолжались. Опровцы искали такую архитектуру, которая наилучшим образом отвечала бы современным требованиям, а соответствовать требованиям для них означало служить нуждам пролетариата. Это было в то же самое время, когда Таманян искал гармонию в сочетании классических форм и экспериментов с национальной архитектурой.

Такая разница в подходах к советской архитектуре Армении обязательно должна была вызвать столкновение двух направлений. Оно, конечно, случилось, и было жестким. Опровцы публиковали статьи, в которых прямо и косвенно обвиняли Таманяна и его школу в буржуазности, в «натравливании армян на грузин и тюрок» и так далее.

«Под видом поднятия национальной культуры наших республик в области архитектуры начинает продвигаться явно реакционное, отвлеченное трактование „национального“, приводящее в конечном счете к совершенно чуждому нашему строительству буржуазному эклектизму», — писал Микаэл Мазманян.

«В настоящее время требуются не церкви, монастыри, замки, дворцы и т. д., а совершенно новые здания, имеющие современное содержание», — вторил ему Каро Алабян.

По большому счету фраза тривиальна и бессмысленна — конечно, в СССР замки и дворцы не нужны. Но важнее смысла в этой фразе эмоции, идеологический подтекст, дескать, тот, кто строит монастыри, «не наш», не советский архитектор. Обвинения в буржуазности также лежат в этой вульгарно-идеологической плоскости.

И снова цитата из Мазманяна:

«Мы против той “национальной архитектуры”, которую проповедуют и которую одну только и разумеют буржуазия и обслуживающие ее архитекторы, поскольку она в самом деле национальна с точки зрения интересов господствующего меньшинства. Эта архитектура есть не что иное, как чисто механическое перенесение в наши дни той армянской клерикально-феодальной архитектуры, которая является архитектурной характеристикой восточных самодержавных деспотов, но никак не трудовых элементов».

Как видим, критиковали опровцы напористо, и объектом их нападок был не только Таманян, но и главный архитектор Еревана Николай Буниатян, и Николай Баев — интереснейший мастер, главный архитектор Баку, переехавший в Ереван.

Опровцы не жалели критических стрел, навешивая на оппонентов политические и классовые ярлыки. Таманян при этом отмалчивался, считая ниже своего достоинства отвечать на обвинения такого рода.

Но если отложить в сторону споры, статьи и теоретические выкладки опровцев, то увидим, что противостояние разных подходов пошло на пользу Еревану, который, получил красивые и современные по меркам 1920-х и 1930-х годов здания, построенные в разных стилях. И все равно Ереван остался преимущественно «таманяновским», так как самые крупные и яркие общественные здания были построены либо самим Таманяном, либо его соратниками и учениками, либо в том стиле, который исповедовал Таманян.

Важно, однако, что опровцы привнесли в армянскую архитектуру ряд идей, оказавшихся плодотворными и определивших подходы к проектированию на десятилетия вперед.

И еще. Их обычно называют «конструктивистами», хотя они никогда ими не были. Более того, ВОПРА создавалась в противовес конструктивистам. Но это совершенно другая история.

А сейчас давайте отложим споры начала 1930-х годов и подумаем вот о чем.

И Таманян, и молодые авангардисты, выстраивая будущее армянской архитектуры и, соответственно, будущее Еревана, опирались на традиции. Вопрос в том, что они опирались на разные традиции.

Среди опровцев этой проблемой занимался Микаэл Мазманян. В центре его внимания находились проблемы функциональности жилья, рациональности конструкции, выдержанной в духе авангардистских представлений о красоте. И, следуя народным традициям постройки жилья, он спроектировал дом-коммуну так, что плоские крыши квартир (или, как тогда говорили, «ячеек») нижнего этажа являлись балконами верхнего. «Плоские крыши — народные дома», — написал Мазманян на одном из эскизов.

Таманян же стремился воплотить тот самый армянский вариант сплава современности и традиционных элементов, который в России он использовал с большим вкусом.

Таманян искал прошлое. Его творческие принципы требовали существования богатого архитектурного наследия, нужного, чтобы строить на его основе современную архитектуру. Причем он искал именно золотой век армянской архитектуры, который так или иначе попадал на эпоху Средневековья. А сохранились с той эпохи в основном только церковные сооружения. Вот и получалось, что современная советская армянская архитектура должна была основываться на творческом использовании и переработке элементов средневековых церквей.

И это при том, что полноценных крупных средневековых церковных ансамблей на территории Армении осталось не так уж много. Значительная их часть оказалась в Турции, в том числе все строения армянской столицы Ани, островной комплекс Ахтамар и многие другие.

Золотым веком в понимании Таманяна оказалась архитектура не позднего Средневековья (как можно было ожидать), а V–VII веков, которую можно охарактеризовать как время поисков композиции церковных зданий, эпоху перехода от традиций раннехристианских базилик к купольным и крестово-купольным сооружениям.

Именно в этот период были построены Текорский храм (V в.), Звартноц (VII в.), Ереруйкская базилика (V в.), храм в Аване (VI в.), о котором я уже рассказывал в первой части этой книги, и другие.

Таким образом, Таманян, основываясь на собственном российском опыте и на редких примерах золотого века армянского зодчества изобретал новый язык национальной архитектуры.

Не будем забывать — это был язык для советской архитектуры, хотя, строго говоря, создание нового стиля большевистской Армении на подобной основе противоречило идеологии социализма. Но такая архитектура гармонично сочеталась с идеей построить Ереван как город-сад, символизирующий потерянный рай. Все-таки церковная символика и стилизованные цветочные орнаменты ближе к идее рая, чем простые, ясные и четкие линии архитектурного авангарда XX века.

Мазманян и его друзья творили так, как будто за их плечами не было истории. Я говорю так, потому что традиция строить жилые дома с плоскими крышами все-таки неисторична. Она как бы вне времени. Архитектурный авангард был течением, полностью направленным в будущее, в завтрашний день, когда построят светлое здание социализма и все трудящиеся будут счастливы и веселы.

Но это «завтра» было всего-навсего советской социалистической утопией.

Армянские авангардисты чувствовали себя первопроходцами, создающими будущее. И этим они напоминали Ноя, оказавшегося в Араратской долине и начавшего там новую жизнь. Но цели Ноя были скромнее — он не строил счастья для всего человечества или даже для пролетариев одной отдельно взятой страны. Ной просто разбил сад и вместе со своим потомством стал «плодиться и размножаться, и распространяться по всей земле и умножаться на ней» (Быт. 1:28).

Сад Ноя, как мы помним, символизирует утраченный рай. А могут ли символизировать рай фабрики-кухни, общежития-коммуны, рабочие клубы или дворцы труда? Будем считать вопрос риторическим.

Споры опровцев с Таманяном продлились недолго — около трех лет. В 1932 году в их дебаты вмешалась власть — жестко и твердо. Политбюро ЦК ВКП(б) издало постановление «О перестройке литературно-художественных организаций», которым предписывалось ликвидировать все творческие группы и заняться созданием союзов — писателей, композиторов, художников, архитекторов и так далее.

Всесоюзное общество пролетарских архитекторов упразднили. Родившиеся в СССР новаторские течения в искусстве сначала были раскритикованы, а потом и вовсе запрещены как буржуазное явление. «Единственно верным» был официально признан неоклассицизм, через несколько лет положивший начало «сталинскому ампиру» — или советскому монументальному классицизму.

Молодые армянские авангардисты были вынуждены сменить стиль работы и постепенно перешли на проектирование зданий в неоармянском, или «таманяновском», стиле.

Презентация книги и встреча с автором состоится 16 апреля в 15.00 в Московском Доме Книги на Новом Арбате, 8.