Многим хочется вернуться в город своего детства, но москвичам этого уже не дано — наш город, как и положено любой столице, за последние 20 лет изменился кардинально. И все же мы можем попробовать совершить путешествие в 1999 год, когда Москва еще была похожа на тот город, где мы родились.

Цвет города

Весной и поздней осенью Москва была серой, зимой — то серой, то искрящейся белой, а летом — зеленой, желтой и пыльной. Нынешнего разнообразия большой и малой уборочной техники еще не было и в помине, так что «дорожникам» приходилось довольствоваться доставшимися в наследство от советского коммунального хозяйства поливалками на базе ЗИЛов и тракторами «Беларусь» с ковшом и щеткой. Но основным средством ухода за городскими улицами по-прежнему оставался бородатый мужик с лопатой или безразмерная мадам с метлой — трудолюбивых таджикских дворников еще не завезли. Московский обыватель смотрел по телевизору документальное кино про Финляндию, «где асфальт моют шампунем и можно даже упасть на колени или сесть на тротуар и встать с чистыми штанами», и млел: «А вот у нас так не будет никогда». Будет, еще как будет, как раз лет через пятнадцать-двадцать.

«Тогда сделать десяток шагов от любой из более или менее массовых станций метро и сохранить при этом чистую обувь было невозможно, — вспоминает Илья Крамник, журналист и военный обозреватель. — Грязь оседала на снегу, этот снег мгновенно расквашивался тысячами ног. Поверх него кидали нечто вроде гати из картонок и деревянных палет, но все это мгновенно тонуло в лужах и все той же грязи. Троллейбусы и автобусы приходили к остановке серо-коричнево-черными, до них было страшно дотронуться. Какого цвета были фасады домов, которые я видел каждый день по дороге в университет? А я не знал — их, кажется, перестали мыть еще в конце восьмидесятых».

Грязных оттенков в городской пейзаж добавляла набиравшая обороты массовая автомобилизация. Эпоха «Форд-Фокуса» в кредит еще не началась, но уже успел сложиться рынок подержанного автохлама, и многим желающим удавалось обзавестись хоть какой-нибудь машиной по сходной цене. Ну и что, что в водительском подголовнике подозрительная дырка, а в салоне не отмываемые никакими средствами бурые пятна — зато ездит! Отечественный производитель, не желая сдавать некогда монопольные позиции, отчаянно демпинговал, и по московским улицам катались три поколения «Жигулей», списанные армейские «козлики», «Запорожцы» и самое жуткое его творение — «Ока», машина, начисто лишенная даже намека на безопасность. Поскольку ни про какие «Евро-1-2-3-4» тогда еще не слыхали, чадил московский частный и общественный автопарк нещадно. Где-то в это время, с 1999-го по 2002-й, выдалось особенно душное лето, из-за чего дверь на балкон пришлось держать открытой. А осенью обнаружились последствия в виде черного пятна осадков автомобильного выхлопа на ковре. Отмыть его смогли лишь демонстраторы пылесосов «Кирби» много лет спустя.

Вся эта дрянь, смешиваясь с частицами стиравшихся об асфальт шин, оседала на кучах снега, которые дворники отгребали от полосы к обочине, и в течение дня из белых они становились грязно-коричневыми.  Когда этот снег наконец вывозили, то сбрасывали его прямо в Москву-реку, так что можете себе представить, сколько октановых чисел несли тогда ее мутные воды. Тротуары выглядели чуть получше, их еще не начали посыпать реагентами. Летом грязь и выхлоп оседали на листьях и траве, отчего растущая вдоль дорог московская зелень приобретала своеобразный пыльно-желтый оттенок уже в июне.

Лицо города

Москва 1999 года — это город неопределенного будущего. Внешне, если не считать обилия торговых точек, вывесок и наружной рекламы, перед нами все еще бывшая советская столица с ее знакомыми многим поколениям дворами, улицами и магазинами. Правда, изнутри ее распирает совсем другая Москва — торговая, живущая даже не сегодняшним днем, а текущей минутой. И наконец уже где-то в ее недрах начинает вызревать совсем другой город, в котором все процессы уже закончены, все сверчки рассажены по своим социальным шесткам, все уже кому-то продано и активно осваивается новыми собственниками. Уже практически достроена первая башня «Москва-Сити» и почти два года как работает ТЦ «Охотный ряд» под Манежной площадью.

Существует иллюзия, что пик московских сносов пришелся на позднелужковский и собянинский периоды, но это не так. Просто москвичи в 1990-е интересовались не столько судьбой исторического наследия, сколько вопросами собственного выживания и лишь в середине следующего десятилетия обратили внимание на то, что город, где они родились, фактически исчезает у них на глазах.  Мэрия в своих вечных попытках наполнить бюджет активно торговала домами и целыми участками улиц с самого начала 1990-х и умудрилась заложить швейцарским банкам даже дома-книжки Нового Арбата, акции Манежной площади и гостиницу «Москва». За это десятилетие город лишился более 16 известных памятников и множества менее знаменитых построек. В архитектурно-чиновничий обиход вошел термин «реконструкция с воссозданием», что на самом деле означало полный снос исторического дома и строительство на его месте похожего по оформлению фасада здания из современных материалов и для других целей.

«Сносили тогда с той же лихостью, что и в следующие два десятилетия, — говорит краевед Александр Фролов. — Главный корпус Теплых торговых рядов, дома XVIII века по адресу Арбат, 1…  Все это сперва кем-то выкупалось, затем либо уничтожалось сразу, если дому еще не успели присвоить статус памятника, либо оборачивалось тряпкой и тихо доводилось до руинированного состояния. Причем никакого “Архнадзора” тогда не было и в помине, кроме буквально нескольких активистов, спасением московского наследия никто не занимался.

Но главная московская беда тех лет — это даже не сами дома, а интерьеры. Фирмы, конторы и просто нувориши покупали или арендовали исторические помещения, а въехав туда, вызывали бригаду и принимались крушить все без разбору — лепнина, бронза, чудом сохранившиеся обои XIX века, все безжалостно выламывалось и переделывалось под безликий деловой стиль. Одна из самых показательных историй — то, что произошло в итоге с “Нехорошей квартирой” после того, как оттуда выгнали хиппи. Дом 10 по Большой Садовой — это доходник в стиле модерн, построенный в самом начале XX века, там уникальные интерьеры и отделка, и все это долгое время непонятно кому принадлежало. Чтобы освободить квартиру №50 от “волосатых”, ее сдали фирме, при том что хиппи как раз старались все сохранить, а господа коммерсанты, заняв их место, устроили тотальный погром. Те остатки былой роскоши, которые показывают там сейчас, сотрудники музея Булгакова собирали по окрестным помойкам».

Небрежное отношение к собственной истории — черта, которая предельно роднит Москву-99 с нынешней. Правда, в наши дни активисты «Архнадзора» уже устало разводят руками и говорят, что за 20 лет старый город почти полностью уничтожен и спасать уже нечего. Ну а тогда, на рубеже веков, в Москве становится заметным лужковский архитектурный стиль — знаменитые башенки. Но дело даже не в них, а в том, как иронически замечает Фролов, что «пропорции и материалы отделки как-то ухитрялись подбирать таким образом, что эти новые дома были больше похожи на собственные макеты, чем на настоящие здания».

И еще одна пусть небольшая, но знаковая перемена. В 1930-х годах по Москве передвигали здания, а в 1999 году при помощи трех барж перенесли на новое место Андреевский мост — отныне он соединяет Фрунзенскую набережную с парком Горького, а новые поколения уже и не вспомнят, что когда-то по нему ходили поезда.

Страх города

В сентябре 1999 года время для москвичей навсегда поделилось на «до» и «после». 8 сентября, ровно за две секунды до полуночи, на первом этаже жилого дома №19 по ул. Гурьянова прогремел взрыв, полностью уничтоживший два подъезда. Погибли 100 человек и еще 690 получили ранения различной степени тяжести. Пять дней спустя, как раз во время объявленного траура, ровно в 5 утра сработало еще одно взрывное устройство мощностью 300 кг тротила, на сей раз в доме №6, корпус 3 по Каширскому шоссе. Дом был кирпичный, поэтому в отличие от панельки на Гурьянова он не схлопнулся, а полностью развалился. Почти все находившиеся внутри (124 человека) погибли, спасти удалось только семерых. И снова Москва услышала страшное слово «гексоген».

После этих событий большинство людей уже не были уверены, что за дверями как минимум их подъезда и уж точно квартиры начинается безопасная зона. Теперь ложиться спать приходилось с сознанием того, что на следующее утро ты можешь уже не проснуться или очнуться от страшной боли под завалом, чтобы пару часов ловить ртом воздух, как пойманная рыба, и умереть за пару минут до прибытия спасателей. Этот страх настолько перекрыл все мыслимые пороги допустимого, что сознание отказывалось его осмыслять до конца.

«В тот год я учился на физфаке и жил у своей девушки, — вспоминает менеджер Олег Лобадецкий. — Когда рвануло на Каширке, я был как раз у нее. Она спала, а я не спал — сидел за компьютером и играл в третьих “Героев Меча и Магии”. Окно было открыто. Я услышал гулкий далекий удар. Вздрогнул, подумал: “Взрыв ведь”. Потом сказал себе: «Да нет, просто колесо на грузовике жахнуло, какой еще взрыв?” А утром из новостей мы узнали о полностью разрушенном доме, о погибших и стали все деньги и документы хранить в сумке у кровати. Просто на всякий случай. Страх какое-то время был, потом гормоны любви и студенческое разгильдяйство все заглушили».

С того сентября и по сей день москвичам суждено быть зрителями в вечном «театре безопасности». Кнопочные кодовые замки на подъездах, которые можно было легко взломать нажатием всех кнопок одновременно, начали заменять на домофоны. Одним из важнейших критериев при выборе нового дома стало наличие будки консьержа на первом этаже. Потихоньку начали исчезать тайные «эльфийские» тропы, знанием которых гордились настоящие москвичи: «Вот здесь можно свернуть в арочку, через проходной двор направо, перешагнуть через пару оградок, и доберешься до метро не за десять, а за пять минут». Разделенная заборами, решетками с магнитными замками и пропускными пунктами, Москва быстро перестанет быть «городом для своих».

А еще 1999 год — это начало новой волны московской ксенофобии. Милиция в метро сплошняком проверяет документы у всех обладателей «кавказской» и просто «восточной» внешности. Подруга, родившаяся в Кургане кореянка, гражданка Российской Федерации, учившаяся на физфаке, целых два месяца наотрез отказывалась покидать кампус МГУ, боясь, что ее арестуют, невзирая на паспорт и студенческий. Случались и более неприятные вещи.

«На Калужской есть такое место, где балюстрада нависает над лестницей, и если охота показать удаль молодецкую, то оттуда можно спрыгнуть, — рассказывает свою историю психолог Халина Кулешова. — И вот спускаюсь я по этой лестнице и шестым чувством осознаю — что-то на меня сверху летит. Делаю шаг в сторону, а рядом в позе приземлившегося Супермена падает мужик в камуфляже. Я смотрю ему в глаза и понимаю — он намерен убивать. Спасибо образованию и профессии, я, конечно, мгновенно нашла выход из положения, сказала ему: “Товарищ, ну что же ты?! Товарищ!” У него боевая программа сразу выключилась, пробормотал: “Извините, обознался”, — и пошел обратно наверх. Видимо, из-за моих черных волос и довольно знойной внешности он увидел во мне угрозу безопасности пассажиров или что-то в этом роде. Очки мне, зараза такая, разбил дорогущие, они в рюкзаке лежали. Все это случилось как раз после взрыва домов, это сейчас смешно рассказывать, а тогда было очень страшно».

Но взрывы домов стали в том году далеко не единственным событием, встряхнувшим Москву. 28 марта двое неизвестных в камуфляже и балаклавах у здания МИДа захватили «Опель-Фронтера» и приказали водителю ехать к американскому посольству. У стен «Спасо-Хауса» уже больше недели бушевал перманентный митинг нацболов, патриотов, молодых леваков и просто неформальной молодежи, протестовавшей против натовских бомбардировок Сербии. Отметиться там считалось делом чести, и многие ездили туда как на тусовку.

Автомобиль остановился на Новинском бульваре. Один из непрошеных пассажиров метнулся на улицу, достал из сумки автомат Калашникова и два гранатомета РПГ-18 «Муха», вскинул один из них на плечо, направил его в сторону посольства и попытался произвести выстрел, но «шайтан-труба» не сработала. Вторая тоже оказалась бракованной, так что несостоявшимся террористам пришлось спешно ретироваться, дав на прощание очередь куда-то в сторону здания. На следующий день перманентный антинатовский митинг разогнали. В 2001 году один из участников этой пародии на теракт — скульптор Сусликов, состоявший в художественном объединении «Русский пожар», будет осужден на 6,5 года. При обыске у него изъяли пулемет Дегтярева, винтовку СВТ и браунинг — художники в лихие девяностые были не чета нынешним.

4 апреля 1999 года у входа в здание приемной ФСБ на Кузнецком Мосту взорвалась самодельная бомба — «посылка» от леваков из организации «Новая революционная альтернатива». Четыре килограмма тротила проделали в стене огромную дыру, сорвали дверь с петель, выбили все стекла в соседних домах и посекли офицера внутренней охраны. До конца лета всех членов организации вычислят и арестуют, но времена были вегетарианскими, поэтому их не упрятали в «Полярную сову» до конца жизни, а дали от 5 до 9 лет общего режима.

9 августа неизвестные, снова из «Мухи», обстреляли Дом приемов ОАО «ЛогоВАЗ» на Новокузнецкой улице — кто-то хотел передать привет всемогущему Борису Березовскому. Передававшие, к сожалению, не учли, что РПГ-18 рассчитан на обстрел целей на расстоянии более 50 м, поэтому заряд отскочил от стены и взорвался в воздухе.

Но это была уже более криминальная, чем политическая история, а криминальными убийствами и взрывами москвичи уже практически перестали интересоваться, просто потому что они уже приелись и стали привычным фоном бытия. В конце концов, можно было исчезнуть и по куда более тривиальным причинам, как это случилось с актрисой Верой Ивлевой — исполнительницей ролей крестьянок, некрасивых купеческих дочек и советских чиновниц. Вечером 8 января 1999 года она вышла погулять и не вернулась. Ее нашли только в марте, когда подтаял снег — неизвестный автомобиль сбил женщину насмерть, а его владелец, не желая проблем, вывез тело в лесополосу и закопал в сугробе. Обычная московская смерть для тех лет.

Город поехал

Если в первой половине 1990-х автомобили приобретали в основном стремительно богатевшие новые русские, то ближе к концу десятилетия к ним стремительно стали подтягиваться и те, кто просто хорошо зарабатывал. Возможность купить машину становится маркером будущего среднего класса, которого формально в России все еще нет.

«Свой первый автомобиль я купил как раз в 1999-м, — вспоминает музыкант и звукорежиссер Михаил Волчицын. — Это был ВАЗ-21043, новый, стоил он тогда 3 тысячи долларов, тогда все на доллары считали. Брал в июле, в августе у меня была свадьба, вот к ней и покупал. Работал я веб-дизайнером за 300 в месяц, то есть машина обошлась мне в десять моих зарплат.

Ездить тогда по Москве было очень круто, хотя уже начались пробки, и в первый же свой выезд в город я встал на три часа на Садовом. Зато парковаться можно было где хочешь — еще в 2001-м, когда я работал на ВДНХ в павильоне “Металлургия”, то приезжал прямо туда. За езду по встречке тебя не лишали прав, а лепили какой-то штраф, довольно необременительный. Если тебя ловили пьяным за рулем, то можно было дать гаишникам 100 баксов, и тебя отпускали, а за 150 тебя до дома провожала машина с мигалкой, следя за тем, чтобы ты не влетел по дороге в столб.

Зато автоподставы были лихие — меня как-то зажали в темное время на МКАД двумя машинами: одна слева “на 11 часов”, другая справа “на пять часов”.  Левая начала перестраиваться в меня, я начал уклоняться, от правой умудрился тоже уйти, но они все равно давай мигать и гудеть. Я вышел, и началась мойка мозгов: вот ты нам бампер поцарапал, машина без номеров, только что купили, подъезжает гаец (купленный, видимо), а дальше пошел развод — да здесь фигня, баксов на пятьдесят, поехали, у нас тут знакомый сервис недалеко. Угу, приезжаем в этот их сервис, и сразу же цена вырастает до 500, потому что еще крыло и дверь тоже поцарапаны, хотя я их видел и даже не зацепил, в общем, сразу понятно, что это развод, но я сумел выкрутиться.

Бензин тогда стоил копейки. Цену литра я уже не вспомню, но вот скататься, скажем, из Москвы в Загорск (Сергиев Посад) и обратно стоило 100 рублей, или 4 доллара с копейками после деноминации. Короче, я был счастлив и первые два года из-за руля почти не вылезал».

Радость от обладания вожделенным средством передвижения портили разве что московские дороги. В 1999 году 1200 улиц столицы были признаны ГИБДД особо опасными по причине ужасающего состояния их дорожного покрытия. Чтобы поддерживать их в более или менее сносном виде, каждый год было необходимо ремонтировать примерно 20 млн кв. км полотна. В 1998-м смогли отремонтировать 10 млн кв. км, а в следующем году мэрия с трудом наскребла денег на ремонт 3,5 млн кв. км улиц. Автомобильные журналисты иронично рекомендовали московским водителям, как в старой песне, «крепче держаться за баранку». Но главной проблемой в том году были даже не дороги, а другой крайне животрепещущий вопрос: где держать свою «ласточку»?

Вместе с массовой автомобилизацией в город пришла такая же массовая автопреступность. Даже если машину не удавалось угнать, все равно меньше чем за час с нее могли свинтить колеса, разбить стекло и вырвать магнитолу или как минимум отломать с капота шильдик. Сперва в моду вошла сигнализация, из-за которой владелец машины немедленно становился главным врагом всего трудящегося и спящего по ночам человечества. Хитроумные устройства срабатывали от прыгнувшей на крышу кошки, случайного толчка, мячика, которым играли дети, а порой просто от сильного порыва ветра и голосили на весь двор, не умолкая.

У кого-то в Москве было завещанное еще от отцов и дедов место в старом советском гаражном кооперативе, в некоторых дворах имелись охраняемые автостоянки, но место там стоило дорого. Специальные фирмы привозили и устанавливали постсоветское изобретение — «ракушки» за пару часов при помощи автокрана, и в 1990-х московские дворы покрылись унылыми коробками.

«Ракушка» потребляла в полтора раза большую площадь, чем припаркованный автомобиль, ржавела под дождем,  украшалась подростковыми граффити и нещадно уродовала местность. Лишь в 2010–2012 годах мэрия начнет нещадно сносить весь гаражный самострой, и в наши дни «ракушки» можно увидеть лишь в некоторых городах области или на совсем уж «диких» окраинах.

Город говорит

На протяжении целого десятилетия «мобила», обязательно с выдвижной антенной и выпуклыми подсвеченными кнопками, считалась обязательным атрибутом нового русского, «деловара с башлями» и прочих больших людей. Кроме них с телефонами ходили немногие ответственные сотрудники, которым сотовые выдавались по работе, а расходы на связь оплачивала фирма. У прочих смертных на такое «барство» попросту не было денег.

Но 1999 год меняет все — в продаже появляются первые трубки, поддерживающие стандарт GSM, а следом придут и аппараты со сменной SIM-картой. Цены на связь тут же снижаются с 50 до 15 центов за минуту. Старые, намертво привязанные к оператору трубки под стандарт DAMPS отдают детям — «пусть и у тебя будет сотовый, а то мы беспокоимся».

Хватку новых времен у себя на загривке первыми почуяли поставщики услуг односторонней мобильной связи. В 1999 году «Мобил Телекому» пришлось сбросить цены на самый дорогой на российском рынке пейджер Motorola Advisor с 99 до 84 долларов с двухмесячным обслуживанием. Не помогло — в течение буквально двух лет маленькие черные коробочки полетят в помойку. Уйдет в прошлое и популярная обзывалка для модной молодежи «тинейджер — сбоку пейджер», и слоган «Pepsi-пейджер-MTV».

Интернет конца 1990-х ветераны вспоминают со слезами на глазах. Нынешнему поколению, избалованному 50-мегабитными скоростями и стандартом 4G, не дано понять глубинный смысл анекдота про котенка: «Зюхель — коннект! — Шшшшшш!» Именно такие жуткие звуки издавали dial-up модемы, подключавшиеся через телефонную линию. Производители и продавцы обещали «надежное и стабильное» соединение на скорости 56 килобит в секунду, но из изношенных до предела московских телефонных сетей можно было выжать в лучшем случае 48 килобит по ночам и в выходные и 14,4–33,6 килобита в будни, причем связь могла оборваться в любой момент просто по желанию операторов АТС. Чтобы скачать, скажем, фильм в максимально сжатом формате AVI размером 754 Mb, требовалось висеть на линии каждую ночь на протяжении недели, и все это время к вам никто не мог дозвониться.

Интернет с нормальной скоростью соединения, точно так же, как и мобильная связь, мог быть либо на работе, либо вожделенной мечтой — прекрасной и недоступной. Провести выделенку в частную квартиру стоило безумных денег. Свое нежелание снижать расценки провайдеры объясняли демографией: Москва 1990-х была городом советских пенсионеров, которые даже не знали, что такое компьютер, и прокладывать линию на целый подъезд ради одного, в лучшем случае трех пользователей было нерентабельно.

Никакого Рунета как социального феномена еще не существовало. Тем более не существовало и каких-то специальных городских ресурсов, интернет принадлежал гикам, которые сидели на сайтах, посвященных компьютерным играм, науке, музыке и фантастике, и не особо интересовались тем, что творилось за окном. Вместо единой сети было множество фрагментированных сообществ, каждое из которых варилось внутри себя. В своем отдельном локусе обитали пользователи сети Fidonet, отдельно от них существовали посетители ресурсов с массовыми чатами вроде Chat.ru и «Кроватки» — на последнюю как раз заходили в основном москвичи, рядом бурлили в своих карликовых мирках постоянные посетители форумов и гостевых книг популярных сайтов.

«Было очень смешно. Допустим, можно было прийти на сайт группы “Ария”, зарекомендоваться там фанатами “Спартака” и полить говном эту самую “Арию” с головы до ног, а потом забить ее поклонникам “стрелку” на какой-нибудь станции метро, — вспоминает музыкант и саунд-продюсер Кирилл Макеев. — Разумеется, не прийти или явиться в количестве одного-двух человек, поглядывать на них из-за угла и угорать над идиотами. О том, что интернет как-то связан с реальной жизнью, никто тогда не думал, для всех это была потусторонняя Нарния, существующая в компьютерах и проводах».

Многое из того, что сегодня составляет для нас неотъемлемую часть самого понятия «интернет», появилось или существовало уже тогда. К примеру, мессенджеры — уже два года как Москва и вся Россия осваивают ICQ. Но главное, что именно в 1999 году для нас началась эпоха блогов и социальных сетей, известна даже точная дата. 30 ноября программист и будущая звезда спортивной журналистики Алексей Толкачев, блуждая по зарубежным интернет-ресурсам, наткнется на сайт для студенческих дневников Livejournal.com и зарегистрируется там под ником at, став 720-м пользователем детища Брэда Фитцпатрика. В тот же день он сделает короткую запись: «И даже по-русски можно? Ну вааще» — ту самую, с которой начался ЖЖ. Новые комментарии к ней появляются до сих пор.

В течение нескольких лет никому не известный американский хостинг личных блогов станет центром притяжения для интеллектуалов, богемы, начинающих политиков, самозванных пророков, творческих людей и откровенных безумцев, поставщиком информационной повестки для СМИ и местом самореализации. У московских жижистов вскоре возникнет традиция встреч в офлайне, сперва в кафе «ПирОГИ» на Большой Дмитровке, затем в Новопушкинском сквере. И, конечно, в ЖЖ вскоре появится множество московских сообществ на самые разные темы и даже сообщество ru_anti_moscow, созданное известным еще в Fido троллем Арсением Федоровым apazhe под девизом «Россия против Москвы — мы обвиняем!».

Пища города

Москва-99 была городом, медленно отползавшим от края нищеты. В 1998-м случился дефолт, но спасла подушка безопасности в виде столичного статуса. Все-таки уже тогда большинство финансовых потоков в стране заворачивалось именно на Москву, поэтому здесь у людей была хоть какая-то работа за хоть какие-то деньги. И все равно в 1999-м московские пенсионеры стоят в очередях за «социальным» хлебом. Кадры из этих очередей телеканалы используют как перебивку для политических новостей.

Продуктовый рынок и заведения общепита существовали в полном соответствии с этой картиной: между крохотным лакшери-сегментом и тошниловками для народа не было по сути ничего, потому что не было и соответствующего потребителя.

Социальной дифференциации в торговле покамест не существовало — и депутат, и работяга, и новый русский приходили в один и тот же магазин, просто покупали они там разное. Никакого ориентированного строго на определенный социальный статус ритейла, никаких «Глобусов Гурмэ», «Ашанов» и «Магнитов» еще не было и в помине, эта история уже из другого десятилетия. И вообще основные запросы граждан в то время удовлетворяют не столько магазины, сколько ларьки самых разнообразных мастей. Делились они на «ларьки у дома», «ларьки при рынках» и «ларьки у метро».

В «ларьке у дома» продавалось всего по чуть-чуть: хлеб, бакалея, субпродукты, консерванты, соки, шоколад и батончики, сигареты, презервативы, жвачка, пиво, в основном баночное, попадался и крепкий алкоголь, причем самый разный. Когда Алексей Кортнев сочинял для «Дня Радио» свою знаменитую пародию на ресторанный блатняк, он писал ее со знанием дела: «Купить немного сигарет, немного виски и конфет» — все это там было. И многие такие ларьки действительно работали круглосуточно, невзирая на довольно очевидные риски.

«Ларьки у метро» и «ларьки при рынках» были двумя диалектически перетекающими друг в друга явлениями. Вокруг каждого рынка рано или поздно образовывался свой табор из ларьков и в то же время несколько палаток, поставленных около метро, рано или поздно порождали вокруг себя рынок. В таких местах «торговые павильоны», как их еще стыдливо называли, были уже более специализированными: мясные, пивные (иногда даже с разливом), табачные, «тряпичные», «овощи-фрукты», мобильные и музыкальные. На старом Усачевском рынке был даже ларек с великолепным названием «Мир яиц».

В промежутки между киосками сразу же втыкались вездесущие бабушки с домашними соленьями-вареньями, зеленью или изделиями чулочно-носочной промышленности, а также открытые лотки, с которых торговали книгами, видео и пиратским софтом. Но специализация эта регулярно нарушалась из-за стремления борзых предпринимателей охватить как можно больше товарных категорий, из-за чего, бродя по Москве, можно было запросто напороться на торговую точку, где слева в четыре ряда выстроились пивные бутылки, а справа лежали стопками видеокассеты. Отдельно от всего этого, как память об ушедшей эпохе и вызов новым временам, стояли советские палатки «Союзпечать», «Табак» и «Пепси-Кола», но многие из них уже не работали или торговали не тем.

Точно так же ларьки перетекали и в нижний сегмент общепита. К примеру, если владелец обычного «ларька у дома» добавит рядышком пару стоячих столиков, начнет разливать по пластиковым стаканчикам чай из пакетиков и выложит под стекло немудреную выпечку, то это будет уличное кафе или еще нет? Рядом вырастали уже сугубо общепитовские «курицегрили», «шаурмы в лаваше», «хот-доги» и прочие заведения, о качестве продуктов в которых рассказывали анекдоты. Правда, именно в 1999 году их начинают теснить сетевые заведения, к которым доверия все-таки больше: «Ростик’с», «Крошка-картошка», «Теремок».

Питейный сегмент низового общепита был представлен небольшим количеством сохранившихся с советских времен рюмочных и пивняков, где можно было с равным успехом отравиться паленой водкой и получить в глаз. Помимо всей этой цветущей сложности тогда существовал и еще один, довольно интересный и характерный для своего времени тип уличных заведений — пивные шатры.

Что делать, если у вас есть участок земли (скажем, кусок тротуара или площади), на котором нельзя ничего строить, а заведение открыть хочется? Очень просто — накрываем площадку огромным шатром, внутрь ставим разливную стойку и кеги, холодильник для баночного пива и портящихся закусок, пластиковую мебель — и готово! Как правило, такие шатры были от производителя или арендовались на правах франшизы, поэтому были брендированными. Чаще всего в Москве встречались «Балтика», Miller, «Три Медведя», «Толстяк» и «Очаково», а втыкали их буквально повсюду, к примеру, один такой лепился прямо к стене здания «Известий» на Пушкинской площади.

Рестораны высшего сегмента открывались во множестве, но ресторанной культуры как таковой еще не было. Большинство рестораторов занимались созданием не столько концепции, сколько «обстановки». С другой стороны, ориентированные на условный средний класс заведения, в том числе сетевые, существовали в Москве с начала 1990-х, другое дело, что для них не было массового клиента, а потому их ниша была искажена и деформирована. Открывшийся еще до распада СССР Pizza Hut у себя на родине, в США, считается местом для копеечного перекуса, конкурируя с MacDonald’s, а у нас в нем праздновали дни рождения детей, по два месяца откладывая на них с зарплаты.

Моды на японский аналог гамбургеров и бутербродов еще нет и в помине, ее еще только предстоит создать, но низкие цены в сочетании с просочившейся как раз в это время в нашу страну культурой аниме сделают свое дело. К 2005 году на постсоветском пространстве будут работать аж 27 «Якиторий», а одна откроется даже в Лондоне.

Звук города

К концу СССР советский рок существовал за счет советской же инфраструктуры, и когда вся она ушла в небытие вместе с поддерживавшим ее существование комсомолом, а залы были перепроданы неведомо кому и переделаны под рестораны и казино, старая музыкальная культура, какой бы она ни была, умерла. Между стадионом и подвалом образовалась дыра, в которой не было почти ничего. Московская инди-сцена в 1990-е была вынуждена перебиваться концертами в случайных местах вроде однозальных кинотеатров или сцены ЦДХ.

Малых концертных площадок даже в советской Москве было не густо, кроме разве что заводских ДК, из которых впоследствии использовалась по назначению только легендарная «Горбушка». Все остальное почти мгновенно расхватали более платежеспособные арендаторы, так что перед желающим создать местный аналог CBGB вставала крайне простая дилемма. Можно было построить клуб с нуля, но это было очень дорого, а значит, вход в такое место стал бы «золотым», чем автоматически отсекалась большая часть потенциальной аудитории, состоявшей из нищих, как птицы небесные, студентов. Можно проводить концерты, где придется, и ждать у моря погоды.

Как раз ближе к концу десятилетия ситуация начала понемногу меняться. Некоторое количество прошаренных в актуальной музыке людей получили доступ к каким-то помещениям, и эти места стали главными точками на карте концертной Москвы. В большинстве своем они вообще не были приспособлены для проведения там собственно концертов — залы вмещали не более трех сотен человек (за исключением разве что «Точки», где зал был рассчитан на 1500), там не соблюдались никакие правила противопожарной, противошумовой и так далее безопасности.

«В первой половине девяностых клубы пытались открываться в больших помещениях: “Не бей копытом”, “Улица Радио”, “Р-Клуб”, — рассказывает бывший директор клуба “Форпост”, музыкант и аранжировщик Алексей Яковлев. — Во второй половине небольших клубов стало больше, а большие становились нерентабельны. Побеждали бар и кухня. Наш “Форпост” не стоил бешеных денег, но помимо личных договоренностей у нас была поддержка правительства Москвы. Это не давало денег, но обеспечивало прикрытие. В иных случаях решающую роль играло наличие собственного помещения. Выживать в арендованных помещениях клубы долго не могли. Пожалуй, договоренности имели ведущее значение, иначе не существовали бы “Третий путь”, “Факел”, “Полнолуние” и им подобные.

Ходила к нам в основном молодежь студенческого возраста. Мы старались делать упор на субкультурность: хиппи, растаманы, ролевики. Для “Китайского летчика” или “Проекта О.Г.И.” наша публика была слишком безденежной. Но после дефолта 1998 года в “Форпост” стал приходить и средний класс. Посетители клубов хотели знакомиться и общаться, так как в значительной части были одинокими.

Хищникам городских джунглей мы были неинтересны. Бандиты у нас появлялись в качестве слушателей и после единственного разговора на повышенных тонах пообещали наших порядков не нарушать и обещания выполняли. Однажды соседнее отделение милиции заинтересовалось концертами регги. На углу дома стала дежурить машина и обыскивать людей с дредами. Мы пошли в отделение, поговорили, объяснили, что не собираемся продавать наркотики, и в итоге подружились. Пара ментов даже ходила к нам выпить пива и отвести душу.

Вряд ли всех нас тогда ликвидировали по какому-то целенаправленному решению мэрии. Просто в какой-то момент в Москве был проведен учет нежилого фонда и подсчитана норма прибыли, которую должен получать город. Ситуация с предоставлением площадей по сниженной ставке стала невозможной, а тот же “Перекресток” не тянул даже льготную аренду. “Форпосту” объявили, что необходимо прекратить курение и продажу пива или искать помещение на коммерческих условиях. Потом мне несколько раз предлагали открыть новый клуб. При этом предполагалось, что средний чек посетителя должен быть как минимум в 50 раз выше того, что я считал реальным, и я решил больше этим не заниматься».

Немногих уцелевших из этой плеяды в 2010–2011 годах добила череда проверок после трагедии в пермской «Хромой лошади». Выжил только основанный как раз в 1999 году «Китайский летчик Джао Да», еще теплится «Вермель» на Раушской набережной и лет пять не дотянул до конца десятилетия «Кризис жанра».

Сегодняшний посетитель какой-нибудь Ray Just Arena, конечно, всласть посмеется над клубами той поры, благо смеяться найдется над чем — ни их звук, ни ассортимент бара и кухня (если она была), ни оформление не соответствовали вообще никаким стандартам. Но все те, кто в следующем десятилетии прогремел на «Нашем радио» и стал собирать стадионы: 5’Nizza, «Ленинград», «Король и Шут», «Мельница», «Торба-на-Круче», Tequilajazzz и многие другие, начинали именно на этих маленьких заплеванных сценах.

У «электронщиков» ситуация развивалась совершенно в обратную сторону. Как только закончилась эпоха советских дискотек, промоутеры поняли, что на ночных клубах и диджеях можно делать безумные деньги, и новые заведения на любой вкус стали открываться пачками каждый год. В 1999-м закрылись андерграундные «Ангелы», где в качестве платы за вход «требовали душу», а располагался клуб в том же доме, что и «Нехорошая квартира». Зато открылись «Микс», XIII, Zeppelin, «Парк Авеню Диско» и третья, прожившая дольше всех предшественниц, итерация клуба-ресторана «Джусто». Именно в это время появляется более демократичный вариант клубов — «кафе с диджеем». Одно из самых известных заведений в этом жанре — «Москва—Берлин» — работало в самом немодном из всех возможных мест в Москве — на площади Белорусского вокзала.

Дети города

В 1999 году случился первый московский «летний смог», когда из-за аномальной жары в Подмосковье загорелось 52 гектара леса и 35 торфяников. Этим событиям даже посвятили отдельный выпуск «Кукол» — «Горячая точка», но кто сейчас вспомнит об этом после действительно страшного лета 2010-го? Как и о том, что из-за засухи и нашествия саранчи город оказался перед лицом продовольственного кризиса, на складах не хватало 70% запасов картофеля и 40% — моркови, и Лужкову пришлось слезно просить «в долг» у других регионов.

Но хватит с нас фактов и цифр, в финале лучше вспомнить о том, какими в то время были мы сами — те, кому в 1999-м было по 18, 19, 20 и так далее лет. Мы все учились понемногу, зная наперед, что наши будущие дипломы нам не пригодятся (кроме юридических, экономических и Керосинки имени Губкина), но все равно рвались поступать куда угодно. В Москве конца 1990-х наблюдался своеобразный бум высших учебных заведений, свои услуги наперебой предлагали всевозможные «академии», «колледжи», «высшие школы», университеты с мудреными названиями и прочие места для протирания штанов, открывавшиеся в основном на базе бывших ПТУ. Причина их популярности была проста и банальна — отсрочка от армии, где били, очень плохо кормили и куда никому не хотелось.

Одевались все довольно незамысловато. Пределом мечтаний была кожаная косуха — не сегодняшняя модная легкая курточка от известного дизайнера, а толстенный кожаный доспех из байкерского ателье. Для проверки качества материала и изготовления их ставили на пол — лучшие косухи, сделанные из свиной кожи чуть ли не в пол-фаланги пальца толщиной, должны были стоять сами, без владельца внутри. С ними носили черные или темно-синие джинсы и тяжелые ботинки (хорошо, что гранж был популярен во всем мире). Если у кого хватало денег — то Grinders и Dr. Martens, ну а если все ушло на косуху, то просто армейские берцы, благо в городе как раз открылась масса военторгов, торговавших списанным натовским и отечественным тряпьем. Заодно возникла и мода на хождение по городу в камуфляже — дешево и практично. Тогда в Москве со спины все выглядели почти одинаково.

Вариантов досуга для тех, кого не интересовали вечеринки, лаунж и техно, было, в общем-то, немного. Московский кинопрокат после распада СССР возродился в 1997-м одновременно с премьерой «Титаника» (и благодаря Джеймсу Кэмерону). Но все равно его победили пиратские видеокассеты, в 1990-х продававшиеся в ларьках у каждой станции метро. Но в октябре 1999-го правила игры изменятся — в прокат выйдут «Бойцовский клуб» и первая «Матрица», а еще через два года — «Властелин колец», народ рванет в кинозалы, и по всему городу начнут появляться мультиплексы.

Пока же излюбленным вариантом времяпрепровождения оставались уличные тусовки — вольные собрания граждан по интересам на свежем воздухе с распитием алкогольных напитков. Самое массовое сборище — у толкиенистов в Нескучном саду по четвергам и в Царицынском парке по воскресеньям, чуть меньше народу ежедневно приходит на Арбат и на Болотную площадь, свои места есть у скинхедов, металлистов, готов и любителей аниме. Этой традиции осталось существовать еще лет десять-пятнадцать (хотя кое-что сохранилось и до сих пор), причем добьют уличные тусовки не столько мэрия с полицией, сколько социальные сети.

И вот прошли эти 20 лет. Город, конечно же, стал другим, и его не узнать, а для кого-то «его» Москва и вовсе умерла и похоронена под собянинской плиткой. Но изменились за это время и мы. Двадцать лет назад Москва не была «лучше» или «хуже» себя сегодняшней — она была просто другой, как другой была и страна, в которой она находилась. Можно говорить, что асфальт лучше плитки, что вот эти исторические здания стоило бы сохранить, что вот хорошо бы то же самое, но без реагентов зимой, что без ларьков стало только хуже или что мэрия расплодила слишком много велосипедистов, но это лишь частности. А вот то, что огромный мегаполис будет постоянно меняться, хотим мы этого или нет — это и объективный факт, и насущная необходимость.

Фото: Игорь Стомахин, skyscrapercity.com, oldmos.ru