В конце прошлого века в московской архитектуре произошел ядерный взрыв. Он породил дом-яйцо, «Наутилус» на Лубянке и другие мутации, после чего под застланным радиоактивным пеплом небосводом настала ядерная зима.

Пришло время «современных», но одинаковых, как американский офис, интерьеров и экстерьеров. Вместо капиталистического романтизма наступил капиталистический утилитаризм (сокращенно — капут), взявший от модернизма лапидарность форм, но не унаследовавший функциональность начинки.

Глядя на однообразный постапокалиптический пейзаж из плоскомордых домов-коробок, думаешь, что в таком культурном климате ничего больше не вырастет, а в самой скучной из хрущевок больше архитектуры, чем в циклопических пешеходных мостах, оседлавших хрупкие железнодорожные платформы. В московской архитектуре навеки воцарились прозрачные стекла, утилитарный разноцветный вентфасад, круглые светильники и вездесущий серый гранит.

Но кое-где жизнь все-таки есть, и в лучших постапокалиптических традициях искать ее следует под землей, в бомбоубежищах. А точнее, на открытых 7 декабря станциях Большой кольцевой.

Нет, то, что сотворили с «Каховской» — это, конечно, чудовищно. Есть такое существо — кордицепс, гриб-паразит: попадая внутрь насекомого, он прорастает через хозяина и медленно его убивает. Что-то похожее случилось с обычной советской станцией: какие-то нехарактерные элементы проросли через нее, частично переварив прелестные колонны цвета свежей говядины и металлические панно. Выглядит довольно чудовищно, видимо, что-то чужеродное все-таки проникло с зараженной поверхности земли.

Но есть в подземелье и хорошие вещи, и их куда больше. На типовых в массе станциях встречаются совершенно чумовые потолки. Часто бывает так, что между красивыми рендерами и беспощадной реальностью после открытия возникает неустранимое противоречие — на этот раз строителей упрекнуть не в чем. Потолки «Воронцовской» и «Аминьевской» пошли волнами: в одном случае из светящихся местами круглых элементов, в другом — из металлических профилей, которые довольно интересно разглядывать.

На «Новаторской» (это ее Путин открывал по видеоконференц-связи) потолок украшают этакие оргстеклянные параллелепипеды, напоминающие сушащееся белье того уютного ветхого города, который вместе с троллейбусом и пятиэтажками теснит город новый, скалящийся бульдозерами, электробусами и небоскребами.

Небезынтересна и первая в истории метро ориенталистская станция — «Мичуринский проспект», обиталище дракона фуцанлуна, хранителя подземных кладов. В сравнении со своей «желтой» сестрой, украшенной какими-то переводными картинками в виде цветочков, новая станция устроена на манер картинной галереи или музея боевых знамен: между красными колоннами станции парят под потолком металлические пластины с дальневосточными орнаментами. Оформление может показаться странным, если не знать, что юго-западную часть линии строили китайские специалисты.

Однако безусловный гвоздь вечера — станция «Давыдково», прославляющая спасателей. Ведомственная архитектура не всегда бывает интересна; исключение здесь составляет редкий по единству оформления и мощи ансамбля главный храм Вооруженных сил под Кубинкой. Услышав про главный храм Рocгвардии, я ожидал увидеть что-то вроде ГХ ВС, но был жестоко разочарован: в типовом храме лишь оформили иконостас бордовым и белым, в цвета тельняшки. Чего-то похожего (в наше-то скучное в архитектурном смысле время) я ожидал и от посвященной МЧС станции. Ничего подобного: типовая станция с двумя боковыми платформами оказалась богатейше украшена монументальной пропагандой.

Небольшой вестибюль станции весь увешан витражами, изображающими спасателей в иконографических позах — с атрибутами и спасенными детьми. Также в вестибюле увековечен приснопамятный глава МЧС Евгений Зиничев — чтобы у зрителя не возникло сомнений, художник воспроизвел нашивку-липучку с фамилией.

По мере спуска иконография спасательского подвига расширяется и множится. После турникетов зрителей встречает икона Божией Матери «Неопалимая Купина» — этот чтимый образ покровительствует МЧС. Окружающие мандорлу ромбы с ангельскими силами композиционно вписываются в компасообразную угловатую фигуру эмблемы МЧС. Икона воспроизведена очень точно, а окружают ее два первых слова из девиза министерства: «Предупреждение» и «Спасение». Третья часть девиза — «Помощь» — простерта над пейзажем со схематичными вертолетом и спасательной машиной.

Рельефы на эскалаторе посвящены, насколько я могу судить, истории противопожарного дела в России и не так замечательны на фоне того, что ждет нас ниже, хотя, конечно, зрелище трех эпических размеров полотен, ступенчато надвигающихся на зрителя, способно потрясти кого угодно. Маленькая деталь: на цистерне пожарного водовоза (нижнее панно) номер и название написаны в разных перспективах, прямой и обратной, подталкивая нас к суждению о том, что перед нами — сакральное изображение, корнями уходящее в русскую иконопись.

Автор фибробетонных рельефов — Салават Щербаков (человек, изваявший Калашникова на Садовом и князя Владимира у Кремля), и, честно говоря, давыдковский цикл удался ему лучше всего. Может быть, скульптору стоит отказаться от бронзы и вообще перейти от памятников к панно?

Очень объемные и совершенно сногсшибательные горельефы в самом станционном зале описать, честно говоря, трудно. Лучше приезжайте и посмотрите сами — оно того стоит. В силу некоторой спаянности изображения мне было трудно различить все сюжеты, которые пытался показать нам скульптор, но композиции «Подвиг спасателей при пожаре на Останкинской башне» и «Славная победа над пожаром в “Москве-Сити”» вполне различимы. Становится жаль, что художник не дал программных названий частям панно: так разглядывать его было бы куда интереснее.

Впрочем, есть на что посмотреть и так. В одном из панно мы опять можем заметить нечто иконописное. Как известно, порой на иконах одного и того же персонажа изображают несколько раз, показывая развитие сюжета в одной композиции. Что-то похожее мы встречаем и у Щербакова: на заднем плане можно видеть, как с вертолета десантируют кинолога и собаку, а на переднем плане эти персонажи начинают поисково-спасательные работы. Еще одна иконографическая деталь — абстрактные нефигуративные элементы, порой вкрапляющиеся в изображение; их можно видеть и в витражах наверху. Осмелюсь предположить, что это что-то вроде разъятых нимбов или мандорл, окружающих небесным светом героев-спасателей и подчеркивающих их сакральное положение. На фоне этой архаической стройности с постмодернистским налетом второй раз выполненный девиз МЧС выглядит грубовато и немного выбивается из композиции.

После разглядывания достижений современного декоративно-монументального искусства даже тесная станция «Кунцевская» (мы про нее писали) предстает отчего-то в комплиментарном свете. Вся она отделана знакомым всем с детства узором: бетоном с камушками. Представляете, вся станция — и пол, и стены, и потолок — выглядит точно как советский наливной пол! Хотя с размерами метростроители ошиблись, авторскую концепцию они соблюли до точки: там, где отделка собственно бетоном с камнями невозможна, поверхности покрыты разрисованными соответствующим образом металлическими панелями. Все это заставляет подозревать, что здесь из-под псевдомодернистской личины современной московской архитектуры торчит какой-то постмодернистский жест — едва ли не дуля в кармане.

А на «Терехово» (потрясающая станция на острове, где недавно не без участия ОМОНа расселили последнюю в Москве деревню, хотели строить парламентский центр, а будут — элитное жилье) уже поднадоевший всем круглый светильник подвергается едва ли не деконструкции. Во-первых, он парит в воздухе на манер нимба, во-вторых, здесь он не один: светящийся круг радиусом поменьше составлен в перевернутую пирамидку со светильником побольше. Вместе они образуют своего рода минимальную люстру, структуралистский чертеж богатого хрустального оригинала.

На фоне такого разнообразного эстетического буйства остается только жалеть, что на станции «Проспект Маршала Жукова» (превратившейся незадолго до открытия в «Народное Ополчение») не реализовали совершенно прекрасный проект бюро Асадова с маршальскими звездами и погонами — звездами хотели увенчать колонны, как на «Кропоткинской», а узор золотых нитей на погонах перенести в оформление стен.

Так что среди торжества циклопической коробочности, подаваемой под видом передовой архитектуры, БКЛ — настоящий оазис духа, возвращающий надежду на что-то новое в московской архитектуре.

Фото: Агентство «Москва»