Когда началась эпидемия, мэр Сергей Собянин рекомендовал москвичам, если есть возможность, уехать на дачу.
Горожане дисциплинированно бросились выполнять советы руководства. Уже в первые три дня после введения режима самоизоляции Москву только на автомобилях покинули более 850 тыс. человек. Тысячи других уезжали на общественном транспорте, вызывая в регионах вспышки настоящей москвофобии, иногда переходящей в погромные настроения.
Годами Москва втягивала в себя людей со всей страны и бывшего СССР. Но вот пузырь лопнул, и город сдувается, как переполненный баллон, разбрызгивая миллионы своих обитателей во все стороны. Крупнейший российский оператор сотовой связи МТС проанализировал трафик клиентов и выяснил, что с 25 марта по 8 апреля 15% московских абонентов компании уехали из города. Каждый пятый уехал в глубинку. С тех пор этот поток только растет. Из замершей в карантине столицы домой в города и веси уезжают потерявшие работу люди — «МегаФон», например, рапортует, что количество тех, кто пользовался мобильной связью в гостевых сетях, сократилось в два раза. Но большинство уезжающих — среди абонентов МТС их 79% — пока дачники.
Летом 2019 года пиковые показатели дачной миграции составляли пресловутые 15% москвичей. В этом году потолок был достигнут уже в начале апреля и вряд ли сильно вырастет — контингент подмосковных дачников насчитывает всего около 3 млн человек. Уехали почти все, кому было куда ехать. Только в прежние годы большинство дачников возвращались в город каждую неделю в воскресенье вечером или в понедельник утром, но этой холодной весной они безвылазно зябнут в подмосковных полях. В отличие от опустевшей Москвы почти все подмосковные дачи сейчас забиты до отказа.
Все побежали, и я побежал
Я тоже открыл дачный сезон в этом году гораздо раньше, чем планировал. Работа сделалась совсем дистанционной, ходить стало некуда. По опустевшим улицам города шагают патрули Росгвардии и мелькают синими огоньками машины скорой. Посреди этой пугающей экзотики я переживал за маму, которая с 20-х чисел марта не выходила из дома. Каждый день я приносил ей покупки и видел, что этот домашний арест изводит ее не хуже самой эпидемии. Все время казалось, что она взбунтуется и сбежит из-под карантина. Когда же стали вводить пропуска, я решил, что лучше уж полмесяца топить печку с видом на речную пойму, чем оказаться в бетонной западне, из которой того и гляди и вовсе перестанут выпускать.
Уезжали мы в тот самый день, когда пропуска уже стали обязательными, а потому пришлось поучаствовать во всех экспериментах мэрии. Сайт mos.ru мертвецки лежал — власти сообщали, что зафиксировали бот-атаку на свои сервера из-за границы. Дозвониться по горячей линии тоже не было никакой возможности. «Сейчас все операторы заняты», — говорила трубка спокойным голосом робота. Когда с двадцатой попытки удавалось прорваться дальше, в звуковое меню, автоответчик подробно рассказывал, что пропуск нужно оформить самостоятельно через сайт, который продолжал выдавать ошибку 404. «Вы можете оформить пропуск самостоятельно? Скажите «да» или «нет»», — настаивал робот. — «Нет». — «Сейчас все операторы заняты, оформите пропуск самостоятельно», — подводил итог голос цифрового концлагеря и вешал трубку. Сквозь контуры технологического тоталитаризма проступали знакомые черты русского бардака.
После двух недель жизни взаперти, когда поход до магазина воспринимается как главное событие дня, проехаться по Москве было очень необычно. Ни единой пробки, несмотря на час пик. Наверное, так выглядели улицы в советское время. Много общественного транспорта, грузовиков и синих мигалок. Даже уличная реклама стала какой-то санитарно-социальной. Каждый второй билборд напоминает мыть руки, а прочие благодарят медиков за их ежедневный подвиг. Лишь кое-где остались в наследство от прошлой эпохи плакаты про «нашу Конституцию», которую, кажется, собирались то ли обнулять, то ли обновлять, пока не началась эпидемия. На МКАД проехали первую пробку. Полиция проверяла пропуска у въезжающих в город. Выпускали пока безнаказанно.
За окном мелькали совершенно пустые поселки. Высокая плотность московского населения все-таки выжимает на улицу редких прохожих, а как только проезжаешь «человейники» Жулебино и Люберец и начинаются городки и деревни с маленькими домиками, тротуары совершенно пустеют. Идеальная декорация для антиутопии в стиле постпанк. В Луховицах нас все-таки остановили и проверили пропуска. Не зря я мучился с равнодушным роботом и взломанным сетевыми партизанами сайтом. Несмотря на патруль, никогда еще, кажется, я не проезжал 150 км до своего дальнего Подмосковья так быстро.
Не летят сегодня самолеты. Никуда
Был вечер. У подножия холма над рекой, сохраняя социальную дистанцию между собой, стояли березы. На фоне гаснущего в тучах заката, как на японской гравюре, чернели их еще не распустившиеся верхушки. Я обошел деревню. Неестественно тихо вокруг. По темному небу не летел ни один самолет. Было холодно и казалось, что сейчас ноябрь, когда все дачники разъезжаются и вокруг царит запустение. Но почти все дома таращили в темноту свои желтые окна. А у каждых ворот стояло по машине с московскими номерами.
Когда-то в школе мы проходили, что за миллионы лет, которые свет идет через бесконечную Вселенную, сами звезды могут уже взорваться и исчезнуть. Некоторых из тех, на которые я смотрел, наверное, уже давно нет. По ту сторону светлых окошек, скорее всего, все дома, но весь привычный порядок, который всегда означал этот уютный свет, кажется, уже рухнул. Сместились сезоны. Московские пенсионеры приехали сюда задолго до того, как пришла пора копать грядки. Их дети, привыкшие жарить шашлыки и ходить в баню по выходным между маем и сентябрем, сейчас сидят целую неделю возле гудящих печек и, наверное, испуганно перечитывают бюллетени оперштаба по борьбе с коронавирусом. Был будний день, но никто из них не ходил в офис. Рутина, с которой мы все срослись, вдруг исчезла.
На западе, над черным лесом и невидимой в темноте рекой, большая, как виноградина, мерцала Венера. Там, под ней, где-то далеко-далеко осталась Москва. Отсюда она кажется каким-то иным миром, где-то ужасно далеко. Как какой-нибудь экзотический город, откуда показывают новости про очередное стихийное бедствие. Трудно себе представить патрули, которые проверяют пропуска у прохожих, обклеенные красно-белой лентой пустые детские площадки, разметку в магазинах, объявления и билборды с санитарными предупреждениями. А от сознания, что все это не остатки кошмарного сна и не сцены из удавшегося сериала в жанре хоррор, начинает тревожно сосать под ложечкой.
Липовая аллея
Смотрю на машины, припаркованные у ворот. На всю деревню есть несколько отечественных, видавших виды и приправленных ржавчиной колымаг. Большинство — обычные недорогие иномарки, всякие Renault, Volkswagen, Kia. Но попадаются и элитные модели. За долгие годы канувшего в Лету застоя мы свыклись с этим неравенством. Мы знали, вот этот — бизнесмен, а тот — работяга. Я из Текстильщиков, а сосед по даче из Сокольников. Вот пенсионер, фермер, вкладывающий в своих кроликов доход со сданной в аренду квартиры в Кунцево, врач, инженер. Чувак с бородой в красных шортах черт знает чем занимается, но вроде не бедствует. И каждое лето приезжает с новой подругой. А на окраине деревни поместье какой-то родственницы одного олигарха, которая, кажется, родом отсюда. Теперь это социальное сито тряхнуло, и мы перепутались. Или вот-вот перепутаемся, как было в 1990-е. Уже сейчас нас вытряхнуло из нашего города, и мы испуганно сидим в кустах здесь, за Окой.
Пока мы тихо сидим по своим избушкам и обитым вагонкой коттеджам. Первый испуг еще не прошел. Нужно время. Еще сколько-то недель будет длиться этот странный карантин. Потом отвыкшие от земли москвичи будут горбатиться над своими грядками. В этом году полевая кампания обещает выдаться на славу — вместо того чтобы лежать на пляжах Анталии или любоваться пирамидами под Каиром, москвичи будут полоть сорняки. Потом мы наконец соберем урожай, закрутим банки с огурцами и засолим грибы. И надо будет возвращаться назад в Москву. Какой мы увидим ее тогда? Станет ли тот хипстер с бородой в красных шортах бродить, как проснувшийся от голода шатун, у магазина с ножом в кармане?
Когда-то в деревне, где находится моя дача, стояла барская усадьба. Господский дом не сохранился, но над рекой еще угадывается красивая, хоть и запущенная липовая аллея. Поместье переходило из рук в руки, и каждый раз его рыночная цена возрастала. Подмосковная земля приносила неплохой доход. А потом, в одно жаркое лето, мужики устроили сход. Гомонили, ругались, что-то выкрикивали. И вдруг порешили сжечь барский дом со всеми обитателями и разрушить его до основания, чтобы вырвать самый корень господский из этой земли.
И ведь вырвали. Нет больше тех помещиков. И господский дом не сохранился. Только старые липы над рекой еще помнят тот страшный год, когда подмосковные крестьяне стали все шатунами.