Есть старый детский анекдот, глупый, как почти все детские анекдоты. Номер в гостинице, ночь, одинокий мужчина пытается заснуть, стены тонкие. Он слышит, как в соседнем номере любовники воркуют и все время игриво спрашивают друг у друга: «Чья это попка? Ну чья это попка?» Ему хочется спать, этот непрерывный лепет его все время будит, наконец он стучит в стену кулаком и злобно кричит: «Выясните наконец, чья это жопа, и дайте человеку спать!»

У большинства из нас отношение к диминутивам  (термин, которым обозначается уменьшительная форма слова) примерно такое, как у героя того анекдота. Они нас раздражают, причем давно. Они начали раздражать еще с девяностых, когда стали открываться рестораны в русском стиле, все эти «Шуры-Муры» и прочие «Елки-Моталки», где публике подавали селедочку с лучком, да с маслицем подсолнечным, да закусочку под водочку, да курочку, изрядным образом томленную, и так далее. Потом в массовом порядке пришли к нам японские «ресторанчики». Офисные «человечки», которые зарабатывали первые «денежки», ели там сушечки, и у них от этого была пичалька. Они не знали, что худшее впереди, что скоро наступит эпоха бургерных и стейк-хаусов, где будет подаваться совсем уже неприличное «мяско». С диминутивами уже тогда боролись как могли. Помнится, в газете «Московские новости» была целая подборка мнений — тогдашние ньюсмейкеры (в том числе даже Кристина Потупчик, пресс-секретарь молодежного движения «Наши») хором рассказывали, как их бесят слова вроде «денежки» и «девоньки», страшно огорчались за русский язык. Возмущались и осуждали.

Уже нет ни тех ресторанов, ни тех газет, ни тех политических движений. Но диминутивы никуда не делись. Захожу в супермаркет, и первое, что вижу на полке: «Семечки голенькие несоленые». Голенькие — имеется в виду очищенные, те, которые не надо лузгать.  Вот честное слово, ни одно немецкое порно не может по своей непристойности сравниться с этими голенькими семечками. Рядом плавает в медово-горчичном соусе «Рыбонька», нарезанная ломтиками. Тут авторы от избытка нежности нечаянно впадают в людоедство, потому что слово «рыбонька» все-таки воспринимается как ласковое обращение к женщине или ребенку. Так что рыбоньку эту есть совсем не хочется. Черт его знает, что туда могли затолкать, разные бывают истории. Ну и, конечно, в ресторанах по-прежнему нас ждет «подливка к мясцу, ароматная, приготовления собственного, томатная — к мяску разномастному» — это цитата из современного, между прочим, меню. Да еще «вяленые помидорчики», «жемчужный лучок», «жареха со свининкой». Отсюда еще один анекдот. Официант обращается к посетителю: «Личико приподнимите, я вам салатик переменю».

Эти выражения по-прежнему особенно любят в ресторанах. Но не только там, не только. Вот в районной поликлинике тетка при гардеробе командует публикой: «Сдаем вещички, берем номерочки, надеваем бахилки!» А публика — пожилые, уставшие люди, прожившие долгие жизни. Надевают бахилки и бредут, надо думать, к окулистику, к ортопедику. Вот в аэропорту Шереметьево руководительница туристической группы, направляющейся за границу, командует путешественниками: «Сдаем чемоданчики, берем посадочные билетики, потом проходим по коридорчику, проходим паспортный контроль, там можно будет погулять по магазинчикам». — «А потом сядем в самолетик?» — раздраженно продолжает за нее немолодой мужчина, который летает, возможно, уже тысячный раз. — «Да, на посадочку!» — лучезарно откликается тетка, очень довольная тем, что ее так хорошо поняли.

Почему эти «ужасненькие словечки» так живучи? Потому что у нас поразительно плохо развит речевой этикет? Мы все еще не знаем, как обращаться друг к другу, ничего лучше, чем «девушка», «дама» и «мужчина» так пока и не придумано. Все корчимся, безъязыкие. Обращение «Мужчина!» уродское, да. И говоря: «Мужчина, наденьте бахилки», мы, как умеем, пытаемся смягчить нашу речь, сделать ее теплее, неформальнее. Проведем маленький эксперимент: заменим «мужчину» на, допустим, иностранное «мсье», раз своего ничего нет. «Мсье, наденьте… », ну да, бахилы, естественно. И сразу отваливается ненужный суффикс.

Кроме того, употребляя диминутивы, мы словно низводим взрослого человека до уровня ребеночка, дитяти. Это делается не для того, чтобы собеседнику было приятнее, а для того, чтобы нам было удобнее. Мы смотрим на ближнего с недоверием, исподлобья. Он может нахамить, оставить негативный отзыв в соцсетях, заразить вирусом гриппа, отказать в сексе, включить перфоратор в восемь утра в воскресенье, не убрать за своей собакой. А так мы словно договариваемся сами с собой — без участия собеседника и без его согласия, — что этот чужой, хмурый и равнодушный человек станет безопасным и несложным в обращении, если мы заставим его исполнять роль розовощекого бебика. Какой милый малыш! Съешь, ребеночек, конфетку, запей водочкой, закуси селедочкой да колбаской. Такое общение словно уничтожает дистанцию, к тому же на ребенка мы в любом случае смотрим сверху вниз — это существо, с которым проще управляться. По крайней мере многие так думают.

Проблема в том, что объект этой заботы обычно раздражается, справедливо видя здесь пошлость, расчет и манипуляцию. Вот так, «поросяточки вы маленькие», как говаривал Федор Павлович Карамазов в известном романе, пока не получил по голове чугунным пресс-папье. И правильно.