В очереди на входе:

— Алле, я? Я в Третьяковской галерее, в пятый раз тебе говорю, не веришь, что ли?

У «Автопортрета», 1895:

— Такие уши у него, конечно. Я думала, он красивый был.

У «Смерти в комнате больного», 1895:

— Сильно.
— Ага.
— Зачем все фоткают? На рабочий стол поставить?

У «Хенрика Ибсена в “Гранд Кафе”», 1909–1910:

— Ибсена терпеть не могу. Я прям очень страдала, когда мы его по зарубежке проходили. А потом он мне и в билете попался. Ему, видимо, меня было мало.

У «Мадонны», 1894:

— Иди сюда, дочка. Смотри, вот тут «Мадонна».
— Да? (С сомнением в голосе.)
— Вспомни классическую «Мадонну», которую мы с тобой смотрели, помнишь? Какие отличия? Стой и смотри внимательнее.
— Ну она даже без рук здесь…

Там же:

— Это что вокруг? СпермОтАзоЙды?
— Тс-с-с, а то верующих оскорбишь!

У «Лунного света», 1895:

— Литография — это что? Когда пером рисуют?
— По-моему, да.
— А гравюра?
— Гравюра — не знаю.
— А тут еще и на дереве гравюра…

У «Поцелуя II», 1890-е:

— Ну там еще грустная история, что эту его картину главную, ну «Крик», печатают вдоль и поперек потому, что на нее нет авторских прав. Она, грубо говоря, ничья.
— Да, ну ему конкретно не везло, конечно. Даже после смерти.

У картины «Страх», 1896:

— Так, здесь у нас что? «Страх».
— Мам, а тут есть цветные картины вообще?
— Так, мы хотим цветные картины, пойдем дальше тогда.

У картины «Катафалк, Потсдамская площадь», 1902:

— Нет, это все очень талантливо, но тяжело и мрачно. Это как называется? «Катафалк». Опять катафалк…

У картины «Ревность», 1913–1915:

— Тоже с зеленым лицом.
— Ага.
— Движение сильное. Там был убийца, а здесь уже как бы после убийства.
— Наоборот, до.
— Ну выглядит как после…

У «Голгофы», 1900:

— Мам, такое все яркое!
— Да.
— И наверху тоже все.
— Да.
— И внизу там, смотри!
— Да.
— Мам, уже в туалет хочу!
— Да.
— Я правда хочу!
— Да.
— Мам, я не шучу!

(Переходят к следующей картине.)

— Мам, такое все яркое!
— Да!
— И там вот еще…
— Да.

У картины «Ревность», 1907:

— Опять ревность. Тут они уже целуются. Там заигрывали, а тут уже целуются.

У «Вечернего настроения», 1927:

— Тоже не понятно, какое настроение: повеситься или что?

У фото «Автопортрет в шляпе»:

— Нет, ну он явно просто был не в себе, посмотри на его профиль!

Из одного зала в другой:

— Я не понял, что с пальцем-то было у него? Это она ему по пальцам палила или он сам себя? Неординарный.

На лестнице:

— Нет, краски хорошие, яркие, но туберкулезом, конечно, прямо пахнет от этого всего.

У картины «Первый снег на аллее», 1906:

— Напоминает этот…  В «черный плащ» играла в детстве? А вообще мне очень нравятся такие вот переливы. И люди как грибы…

У «Автопортрета у окна», 1940:

— Упустила, когда он сбрил усы. До клиники?

У «Волны», 1931:

— Под конец жизни его отпустило, и он перестал рисовать людей с бледными лицами.
— Да, зато волна у него фиолетовая.

В туалете:

— Тоже с ней темы надо нейтральные такие находить. Здоровье, геммология, смерть…