«Москва — город контрастов», — невольно подумает всякий, оказавшийся в Духовском переулке, что в пяти минутах ходьбы от станции метро «Тульская».

На одной его стороне — ободранные многоэтажки в духе советского брутализма 1970-х, «Супер Лента» и «Пятерочка», на другой — на том самом месте, где в позапрошлом веке находился кожевенный завод товарищества «Марк Демент и сыновья», апарт-комплекс премиум-класса The Loft: благородный темно-красный кирпич, рамы темного дерева, кованый металлический декор на фасадах, охраняемая территория, собственный сквер, бизнес-центр, кофейни, спа-салон, винный дом «Каудаль» и ресторан гавайской кухни. На какой стороне не довелось бы человеку жить, кончается все кладбищем — именно в него упирается Духовской переулок, который до начала XX века официально назывался проездом Даниловского кладбища, а неофициально — Кладбищенским проездом.

Даниловское — одно из московских «чумных» кладбищ, появившееся, как и, например, Ваганьковское, Преображенское, Пятницкое и Миусское, в 1771 году, когда за пределами Камер-Коллежского вала были выделены участки, на которых хоронили умерших от чумы. В дальнейшем на кладбище, получившем название от находившейся рядом Даниловской слободы, хоронили в основном купцов, мещан, ремесленников и крестьян, в результате чего оно, по выражению известного московского некрополиста Юрия Рябинина, «славилось своим особым третьесословным колоритом». Сейчас Даниловское больше всего известно могилами православных подвижников и святых, прежде всего блаженной старицы Матроны Московской. Хоть она и была перезахоронена в Покровском монастыре еще 1998 году, но свято место не бывает пусто: над могилой возведена часовня, в которую в любую погоду стоит очередь из нескольких десятков человек. Безусловно, Матрона — главная местная звезда, но, как сказала мне женщина, прибиравшая могилу на одном из дальних участков Даниловского, «у бога все равны» — и это, пожалуй, действительно чувствуется на «третьесословном» Даниловском. Здесь все очень по-домашнему, если так вообще можно сказать о погосте.

У входа на кладбище установлен монумент солдатам, погибшим в Великую Отечественную: на фоне полукруглой кирпичной стены с именами павших стоит позолоченная девочка с лавровой ветвью. Вечный огонь в форме звезды у ее ног давно не работает, а оставленные на гранитном постаменте братской могилы кусочки пасхальных куличей клюют шустрые голуби. За памятником центральная аллея разветвляется на две дорожки, а участок между ними называется Стрелкой. Здесь находится семейное захоронение купцов Третьяковых. Правда, останки самих братьев-основателей Третьяковки Павла Михайловича и Сергея Михайловича (а также жены старшего брата Веры Николаевны) в 1948 году перезахоронили на Новодевичьем, так что беломраморный памятник с позолоченными именами — кенотаф, но рядом сохранилась могила их родителей: высокий черный монумент увенчан крестом и украшен мозаичным ликом Спасителя.

Через ряд от Третьяковых на том же участке стоят два деревянных голубца (так называют могильные кресты, накрытые сверху символической крышей из двух дощечек, образующих «домик»). Здесь вместе с дочерью и внуком похоронен Сергей Николаевич Тройницкий, выдающийся искусствовед и геральдист, успевший поработать в двух главных музеях страны: с 1918 по 1927 год он был директором Эрмитажа и как мог боролся с бездумной распродажей коллекции, а в 1945-м, после трехлетней ссылки в Уфу, был принят в ГМИИ им. Пушкина на должность главного хранителя. Тут же, на Стрелке, чуть ближе к церкви могила Бориса Новикова — актера редкого трагикомического дарования, который, увы, в кино так и остался «королем эпизода». Зато его голос знала вся страна: именно Новиков озвучивал всенародного любимца почтальона Печкина в мультфильмах про Простоквашино.

Кладбищенский храм лучше обойти слева, с этой стороны находится один из самых красивых памятников на Даниловском — резной каменный крест на могиле художника-пейзажиста, коллекционера и члена попечительского совета Третьяковской галереи Ильи Остроухова. Блестящий знаток живописи, в мастерскую к которому на экспертизу шла «вся Москва», по иронии судьбы он вошел в историю своей грандиозной ошибкой: как-то коллекционер Дмитрий Иванович Щукин обратился к Остроухову с просьбой атрибутировать купленную им картину. Тот посмотрел и сказал: «Чепуха и дрянь». Тогда Щукин картину продал, но позже оказалось, что это Вермеер, работ которого не было и нет в России. А «Аллегория Веры», которую забраковал Остроухов, сейчас хранится в музее «Метрополитен» в Нью-Йорке.

Храм Сошествия Святого Духа (именно в честь него ведущий к кладбищу переулок переименовали в Духовской) построен в 1830-х годах на средства московского купечества по проекту архитектора Федора Шестакова, автора колокольни церкви Николая Чудотворца в Толмачах рядом с Третьяковкой и соавтора храма Большого Вознесения у Никитских Ворот. Это типичная для Москвы ампирная церковь с шлемовидной главкой, боковыми портиками и чуть приземистой колокольней — разве что асимметричная в плане, так как южный придел в начале XX века был сильно расширен и снабжен собственной апсидой. При входе на стене объявление: «Дорогие Братья и Сестры! Для совершения Таинства Исповеди настоятельно рекомендуем Вам заранее подготавливать на бумаге список совершенных грехов и подавать этот список принимающему исповедь священнику. Почтительно просим Вас воздержаться от целования руки священнослужителя при получении благословения». Рядом приглашение на занятие школы трезвости и объявление для желающих потрудиться на восстановлении православных святынь («Все приходящие обеспечиваются проживанием, питанием и одеждой»). В самой церкви (возможно, потому что она не закрывалась в советское время и не была разграблена) сохранился богатый оригинальный декор и щедро позолоченный иконостас. Самая популярная святыня, конечно же, икона Святой Матроны. К ней подходят целыми семьями: отец, мать, старший сын-подросток — он целует икону сам, а потом поднимает к Матроне младшего брата. Тот зажмуривается и прикладывается к ней лбом.

Выйдя из церкви, я пересекаю небольшую площадь, где в Великую субботу освящают куличи и яйца на поставленных в два ряда длинных столах, и сворачиваю налево, к поминальной Никольской часовне, построенной в 1901 году на средства вдовы купца Николая Гребенского над его могилой. Обогнув часовню, я подхожу к высокому деревянному кресту на могиле святого Аристоклия Афонского — одного из самых известных русских старцев конца XIX — начала XX века, обладавшего, по свидетельствам современников, даром исцеления и особой прозорливостью, которая помогла ему предсказать Октябрьскую революцию, Великую Отечественную войну и избавление России от большевиков. У могилы старца стоит мужчина средних лет в ветровке с логотипом «Манчестер Сити» и капитанской фуражке, из-под которой сзади торчит тонкая седая косичка. «Меня когда жена сюда в первый раз привела, лет двадцать назад, — рассказывает он, — Аристоклий еще святым не был. Я сразу сказал: будет святой. И пожалуйста — через пару лет канонизировали! Ну а как? Он же старцем Афонским был. Раньше наших на Афоне сколько было? Пять тысяч. А сейчас дай бог, если человек пятьдесят наберется». Тут человек в фуражке делает паузу и добавляет, понизив голос: «Но вы же понимаете, почему?» Я на всякий случай киваю, хотя ответ на этот вопрос мне не известен. Затем разговор, как почти всегда на Даниловском, переходит на Матрону: «Я когда Матронушке молюсь, все, все сбывается, — улыбается мужчина. — Часто я просто болтаю с ней, говорю: “Что-то, Матронушка, на душе нехорошо, и погода плохая, ну сама посмотри”. И всегда, знаете, сразу солнышко. Всегда. Даже если совсем темень и ливень, все равно немного прояснится, словно она показывает мне: “Смотри, это для тебя”».

Справа от часовни начинается спуск в овраг, за которым шумит Третье транспортное кольцо. По дороге мне то и дело попадаются могилы, на которых оставлены крашеные пасхальные яйца и кусочки куличей, а к одному из крестов прислонен початый «мерзавчик» — маленькая бутылка водки. Похожую картину — Даниловское кладбище на Радоницу, первый после Пасхи день поминовения усопших — описывал в романе «Лето Господне» Иван Шмелев: «Приехали на Даниловское — сила народу! Попросили сторожа Кривую посторожить, а то цыганы похаживают…  Пятеро батюшек — и все в разгоне, очень народу много, череду ждать до вечера. Пропели сами “Христос Воскресе” и канон пасхальный, Горкин из поминаньица усопшие имена почитал распевно, яичка покрошили…  А народ все простой, сидят по лужайкам у кладбища, поминают, воблу об березу обивают, помягче чтобы, донышки к небу обернули, — тризну, понятно, правят».

Внизу, у юго-западной границы кладбища, сохранилось довольно много захоронений конца XIX и начала XX века с надгробиями в виде часовенок, колонн и саркофагов. «Третьесословный колорит» — это как раз про эти участки Даниловского. Покоятся тут в основном купцы, мещане и перебравшиеся в город крестьяне, которые становились в Москве ремесленниками, мастеровыми или заводчиками, а потому могли себе позволить солидные памятники не хуже купеческих. Очень часто на них выбиты трогательные надписи: «Незабвенному родителю от сына» или «Милой бабушке от любящих внуков Дмитрия и Никанора Бизиных». Сами братья Бизины лежат рядом: Никанор на надгробии обозначен как крестьянин, а Дмитрий назван почетным гражданином — это звание присуждалось Московской думой за вклад в развитие города.

Я поднимаюсь из оврага и огибаю кладбище с юга. И вдруг среди всей этой лепоты и полузаброшенной святости с ржавыми оградками и покосившимися крестами открывается вид на участок №35: все деревья здесь вырублены, а склон холма усеян современными монументальными надгробиями из черного мрамора. Оградок нет, вместо них внушительные, хоть и невысокие черные бордюры с шарами и столбиками по периметру. Над склоном парит, сверкая на солнце, женская фигура высотой метров пятнадцать — разведенные в стороны руки придают ей сходство с Иисусом из Рио. Чуть ниже находится нечто еще более удивительное: настоящий мавзолей площадью почти 50 квадратных метров с облицованными гранитом мощными боковыми стенами высотой метров пять и решеткой между ними как у городского публичного сада. В огромных нишах в стенах стоят декоративные урны в человеческий рост, в стенах же располагается колумбарий, а могильные плиты вмонтированы в пол. Занято, правда, пока только одно место — семейный склеп явно построен на будущее. Ничего подобного по размаху — из современных захоронений — я не видел ни на одном московском кладбище.

Поворачиваю в сторону церкви и главной аллеи. На углу 29-го участка, на границе с 33-м и 31-м, похоронены замечательный философ и культуролог Григорий Померанц и его жена, поэтесса и переводчица Зинаида Миркина. Вообще деятелей культуры и науки на Даниловском немного, зато какие! Взять хотя бы 4-й участок с другой стороны главной аллеи — там находятся могилы выдающегося филолога, философа и библеиста Сергея Аверинцева и Сергея Дурылина. Это театровед, богослов, писатель, но для меня в первую очередь человек, благодаря которому я полюбил Москву и ее историю. У его книги «В родном углу» есть подзаголовок: «Как жила и чем дышала старая Москва» — и это чистая правда, книга действительно дышит. Вот только одна цитата из описания Пасхальной службы в Богоявленском соборе в Елохове в конце XIX века: «Когда церковный староста — это почетное звание долгие годы находилось в роде крупных мясников Калининых — в большой праздник шел по церкви с емким блюдом, на его сюртуке не оставалось в целости ни одной пуговицы, с него градом лил пот, и на середине церкви ему посылали на смену другое запасное блюдо: под первым у него деревенели руки — до того оно было наполнено горой медных и серебряных монет». К слову, о москвоведении. На 29-м участке Даниловского есть скромный металлический крест с распятием, под которым похоронены, судя по табличке, Пушкин и Державин. Кто такой Иван Алексеевич Державин, мне выяснить не удалось, а вот Борис Сергеевич Пушкин — известный архивист и москвовед, много сделавший для спасения и описания столичных некрополей в первые десятилетия советской власти, до того, как был сослан в Казахстан в 1934-м.

По пути, на 19-м участке, мне попадается могила, буквально заваленная цветами, что особенно удивительно, если учесть, что Сергей Коржуков, звезда русского шансона начала девяностых и солист группы «Лесоповал», который в ней похоронен, умер почти 30 лет назад. Автор музыки и исполнитель песни «Кореша вы мои, кореша» (цитата из нее использована в качестве эпитафии на могильном камне) и незабвенного ресторанного хита эпохи бандитского капитализма «А белый лебедь на пруду качает павшую звезду» в 35 лет то ли упал с балкона, то ли сам шагнул в окно — что именно произошло, следствие так и не смогло установить.

Перед тем как покинуть кладбище, я захожу к Матроне, или, как ее тут все зовут, Матронушке. Урожденная Матрона Никонова умерла в возрасте 70 лет в 1952 году в Сходне, была канонизирована в 1999-м, и ныне это, безусловно, самая популярная московская святая: у нее есть собственный сайт, а Покровский монастырь, куда были перенесены мощи блаженной в 1998-м, принимает от трех (в зимний будний день) до тридцати (в престольные праздники летом) тысяч паломников ежедневно. На Даниловском такого ажиотажа нет, зато нет и километровых очередей с охранниками в черном через каждые 20 метров: перед часовней на месте могилы старицы выстроились человек тридцать. Кого здесь очень много, так это голубей: они облепили соседнее дерево, кровлю часовни и все окрестные дорожки. Почему они слетаются именно сюда — непонятно, а вот люди приходят к Матронушке с просьбами: считается, что она помогает в исцелении болезней, при финансовых трудностях, в сохранении семьи. Ей же молятся о зачатии и рождении детей.

Впереди меня стоит женщина, которая говорит с кем-то по телефону с видео. «Не отключайся, я сейчас тебе покажу, как там внутри» (интересно, помогает ли Матронушка по видеосвязи?). У сурового на вид мужчины звонит телефон. «Алейкум ассалям, — говорит он в трубку. — Я тебе перезвоню» (известно, что Матрона помогает всем независимо от вероисповедания). Вышедшая из часовенки женщина средних лет, громко рыдая, продолжает разговор со святой: «Матронушка, явись хоть во сне, помоги дочери стать мамой! Подскажи, что делать!» Внутри часовни, уставленной живыми цветами, две служительницы в платках, старушка и молодая, расположившись прямо на могильном камне с надписью «Василiй Андреевичъ Зайцевъ», читают что-то потрепанное и божественное. Между ними стоит иконка с Матроной, окруженная зажженными свечами, рядом — глубокая тарелка, куда одна из служительниц время от времени подкладывает яблоки и конфеты. «А можно их брать?» — робко спрашивает какая-то женщина. Старушка кивает и вновь принимается за молитвенник. Подходит моя очередь, и я захожу в маленький закуток слева. На полу лежит то ли подушка, то ли кусок матраса, чтобы преклонить колени, помолиться и попросить помощи у Матронушки. Что именно я попросил, не скажу, а то вдруг не сбудется. Очень надо, чтоб сбылось.

Фото: Владимир Зуев