Чуть меньше полугода назад в Лефортово открыли одноименную станцию метро, про которую местные жители уже шутят: «Станция метро “Введенское кладбище”, поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны!» Я так и делаю, тем более что станция действительно конечная, а Введенское кладбище, куда я направляюсь, и правда прямо напротив метро «Лефортово».

Выбравшись наверх, понимаю, что легендарных шагов Патрика Гордона, сподвижника Петра I, равно как и музицирования Франца Лефорта, еще одного любимца императора, под которое покойники на Введенском должны исполнять то ли гавот, то ли менуэт (тут варианты кладбищенских легенд расходятся), я сегодня точно не услышу: вокруг шумит стройка. На Наличной улице возводят 16-этажные дома с видом на кладбище, а качели с видом на погост уже есть — их установили в рамках программы по благоустройству территории рядом с метро, не забыв, конечно, и про плитку. Но я не унываю — чего-чего, а легенд, привидений и нераскрытых тайн на Введенском достаточно даже без флейты Лефорта.

Кладбище на Введенских холмах возникло в 1771 году во время эпидемии чумы: из-за угрозы заражения было принято решение хоронить московских покойников не на церковных погостах, а за городской чертой. С этой целью за Камер-Коллежским валом было создано сразу несколько кладбищ, и на том, что располагалось по соседству с Немецкой слободой, находили упокоение неправославные христиане, оттого оно и получило название Иноверческого, или Немецкого. В конце XIX века здесь уже погребали и православных с иностранными корнями, а революция окончательно отменила религиозные, национальные и классовые предрассудки: кладбище переименовали в Введенское, и теперь тут лежат рядом немецкие купцы, французские доктора, итальянские скульпторы, русские генералы, старые большевики и советские ученые, артисты и спортсмены.

Но главной особенностью Введенского остается удивительная сохранность его старинных памятников: ни на одном другом московском кладбище вы не встретите столько часовен, склепов, мраморных и бронзовых ангелов, обломков колонн, плакальщиц и надгробий самых разных форм с надписями на не всегда понятном языке. Эта готика или псевдоготика привлекает сюда любителей романтических и исторических прогулок: на Введенском непривычно много молодежи, любопытствующих не меньше, чем скорбящих, а по выходным здесь бывает не меньше трех экскурсий в день. При этом Введенскому удается не превратиться в туристический аттракцион и сохранить камерную, практически семейную атмосферу. Здесь почти не режет глаз ни унылый советский официоз, ни постсоветский бандитский разгуляй и даже захоронение членов ореховской ОПГ, примостившееся рядом с лютеранской церковью Святой Троицы, старается соответствовать: украшают его не ростовые портреты бойцов на фоне «мерсов», а выгравированные на камне распятия Христа и разбойников, озаренные апокалиптическими лучами гигантского солнца.

Еще на Введенском живут свои собаки и кошки. С одной из них меня знакомит продавщица цветов. Вообще-то с тех пор, как бабулек около кладбищенских оград сменили суровые матроны в фирменных жилетках ГБУ «Ритуал», подходить к цветочницам я опасаюсь. Но не то на Введенском.

— Знаете, как ее зовут? — говорит мне девушка, которая продает цветы у Южных ворот кладбища, указывая на пробегающую мимо кошку. — Доминося! У нее, видите, одна лапка белая, другая темная. Ну не Шахматка же ее звать? Так что она Доминося!

Справа от главной аллеи, недалеко от Южного входа, стоит величественный памятник на могиле знаменитой мхатовской актрисы Аллы Тарасовой. Одной из самых громких ее удач стала роль Маши в классической постановке «Трех сестер» 1940 года, той самой, с березками, которую недавно возродили в доронинском МХАТе и написали на афише: «Режиссер-постановщик — Владимир Немирович-Данченко». Партнеры Тарасовой по тому спектаклю Михаил Болдуман (Вершинин) и Виктор Станицын (Андрей Прозоров) тоже похоронены на Введенском.

Я иду дальше и сворачиваю налево, на третий участок. На небольшой неприметной плите в нескольких шагах от главной аллеи надпись: «Лодер Х. И. 1753–1832. Выдающийся русский медик. Профессор Московского университета». Надгробие — типовой советский красный гранит — явно поставлено вместо утраченного старого, а покоится здесь знаменитый доктор Христиан Иванович Лодер, который не только преподавал анатомию в университете, но и первым в 1820-х ввел в Москве моду на лечение минеральными водами. После процедур он предписывал больным трехчасовой моцион: именно так, по мнению писателя Михаила Пыляева, возникло выражение «ходить лодырем».

Чуть подальше я опять сворачиваю с аллеи налево и спускаюсь по склону оврага к тому, что было раньше берегом речки Синички, давно заключенной в подземный коллектор. В этой самой тихой и укромной части кладбища похоронены два блистательных актера: Михаил Козаков и Анатолий Кторов — тот самый Паратов из «Бесприданницы» 1936 года, который кинул перед Ларисой в лужу свою шикарную шубу.

Но самая известная могила в овраге — это семейное захоронение аптекарей Феррейнов с памятником работы Шехтеля: появляющаяся из окаймленного белым камнем темного дверного проема стройная бронзовая девушка роняет цветок на могилу усопшей жены аптекаря.

Выбираться из оврага я начинаю на уровне девятого участка и поднимаюсь к гранитной стеле, украшенной изображением ордена Почетного легиона. На ней написано «Militaires Francais morts en 1812», то есть «Французским воинам, погибшим в 1812 году». Говорят, что земля вокруг стелы, огороженная цепью, закрепленной на врытых в землю пушках, является территорией Франции, так что визит на Введенское в эпоху закрытых границ — это еще и шанс оказаться в Европе. К ограде прислонен венок с триколором из искусственных цветов, который я поначалу принял за французский, но, заметив на нем георгиевские ленточки и звезду из золотой фольги, понял, что триколор наш. Более того, на прикрепленных к венку лентах написано «Сынам Франции» и «Помним». Чудны дела твои, господи, подумал я, они ведь, хоть и давно это было, все же нашу матушку Москву сожгли! Тут уж больше, кажется, подошло бы «Не забудем — не простим!».

Воистину, думаю, русский народ — пример христианского милосердия. Хотя более вероятно все же, что возложившие венок приняли стелу за памятник французским летчикам из авиационного полка «Нормандия—Неман», чьи захоронения расположены рядом. Почти все они кенотафы (в 1950-х родственники решили перезахоронить летчиков на родине), но есть и одна настоящая могила: старший лейтенант Бруно де Фальтан и механик Сергей Астахов погибли в одном самолете, и близкие Бруно решили оставить их лежать рядом. Вообще на Введенском находится сразу несколько военных мемориалов: монумент памяти русских солдат, погибших в 1812 году (их прах был обнаружен не так давно во время строительных работ на месте снесенного Дорогомиловского кладбища), несколько братских могил времен Великой Отечественной и даже захоронение скончавшихся в плену немецких солдат Первой мировой — и есть в этом соседстве какой-то правильный примиряющий смысл.

Выбравшись обратно на главную аллею, поворачиваю налево, в сторону Северных ворот кладбища, и подхожу к могиле «Святого доктора» Федора Петровича Гааза. Надгробие в виде креста на валуне, символизирующее Голгофу, заключено в прямоугольную ограду. На ней висят облегченные гаазовские кандалы: будучи главным тюремным врачом Москвы, Федор Петрович ввел вместо старых пудовых кандалов облегченную модель, обшитую кожей, которую к тому же испытал на себе. Хоронить этого праведника, потратившего все свое немалое состояние, нажитое успешной медицинской практикой, на помощь бедным и заключенным, в 1853 году пришли около 20 тыс. москвичей.

Рядом, на углу 11-го участка, стоит, пожалуй, самая известная часовня Введенского — усыпальница семьи Эрлангер. С нею связаны по крайней мере три удивительные истории. Во-первых, в создании этого белоснежного мавзолея для «мукомольного короля» Антона Эрлангера — с колоннами, бирюзовой крышей и золотыми ангелами на фронтоне — приняли участие сразу три гения: построен он по проекту Шехтеля, а внутри (туда, увы, сейчас не попасть) находится мозаичное панно «Христос-сеятель», созданное мастером Владимиром Фроловым (его работы можно увидеть, например, на станциях метро «Автозаводская», «Маяковская» и «Новокузнецкая») по эскизу Петрова-Водкина. Вторая история произошла с часовней, пребывавшей тогда в аварийном состоянии, в начале 1990-х. Деньги на реставрацию нашлись не благодаря департаменту культуры, родственникам усопших или администрации кладбища — их собрала простая 60-летняя женщина Тамара Павловна Кронкоянс, которую многие считали блаженной или юродивой, а на Введенском звали матушкой Тамарой. Двенадцать лет она прожила на кладбище — то ли в вагончике, то ли в шалашике за мавзолеем, каждый день просила милостыню у метро и набрала нужную сумму. «Тамара была трудница, — рассказала мне смотрительница часовни старца Зосимы на Введенском Меланья. — Никогда без дела не сидела. Жила в своем шалаше и летом, и зимой — буржуйкой подтапливала». Прошло 20 лет, а часовня Эрлангеров по-прежнему выглядит самой ухоженной на кладбище.

Правда, две из четырех стен исписаны ручками, маркерами и фломастерами. И тут начинается третья история, связанная с Эрлангерами и нашим вечным ожиданием простого и быстрого чуда. Вот уже несколько десятилетий люди приходят сюда, чтобы написать на стене свои просьбы и заветные желания. Если собрать их вместе, получится книга, которую можно было бы назвать «Энциклопедия тщеты и отчаянья». Мольбы о здоровье для себя и близких перемежаются с просьбами о деньгах, сдаче экзаменов по вождению, недвижимости в Турции и испанской визе. В данный момент лидирует обладательница розового фломастера Анжелика. Она хочет стать телеведущей на федеральном канале и повторила свою просьбу уже по крайней мере раз пять. Жаждущие обращаются не только к богу, но и непосредственно к Эрлангерам, которых тут называют «Святое семейство»:
«Помогите дочке поступить на бюджет, пожалуйста»,
«Святое семейство, прошу помощи быстро и выгодно продать квартиру в Омске»,
«Семья Эрлангеров, помогите удачно забеременеть в июле 2020 года!»,
«А можно сделать так, чтобы мой муж Александр бросил пить, а сын устроился на хорошую работу? Заранее благодарю»,
«Святое семейство, освободите меня, Наталью, от преследования из города Советского, ХМАО. Подарите свободу».
Самое удивительное, что никаких Эрлангеров в склепе, похоже, нет. Антона, умершего в 1910 году, перенести в мавзолей, построенный в 1914-м, родственники то ли не захотели, то ли не успели, а прах похороненного там его сына Александра в 1950-х вывезли за границу. Так что усыпальница пуста, а желания все равно исполняются. Как это работает, я так и не понял.

На дорожке между 11-м и 13-м участками есть сразу несколько любопытных надгробий. Прямо напротив Эрлангеров — могила ювелира Роберта Фульды, человека, который создал в Москве начала XX века первую футбольную команду: потрясающей красоты мраморная плакальщица присела на ступеньки около двери в иной мир.

Рядом еще одна дверь и еще одна девушка, но на этот раз она не скорбит, а то ли задумалась, то ли кокетливо приглашает войти (раньше в руке у нее был бронзовый цветок, но его отломали, и теперь на его место часто вкладывают живую розу или гвоздику). Это могила французских коммерсантов Леона и Софи Пло. Муж торговал металлами, жена держала перчаточный магазин на Мясницкой. С ними связана одна из самых кровожадных легенд Введенского: якобы муж, узнав о том, что Софи ему изменяет, заказал этот памятник, а потом убил ее и себя. Появление этой истории вызвано скорей всего тем, что на надгробии у супругов указан один и тот же год смерти, 1905-й.

А в самом конце 11-го участка лежит могильный камень с надписью на немецком: в ней упоминаются фамилии Гордона и Лефорта, двух самых легендарных обитателей Введенского. Легендарных потому, что оба сподвижника Петра I умерли в 1699 году, то есть почти за сто лет до появления Немецкого кладбища, и никаких достоверных данных о том, что позже они были перезахоронены именно здесь, нет. Но не проходит и пары лет, чтобы не появлялось сообщение о том, что останки, например, Лефорта на Введенском все-таки обнаружены, хотя администрация кладбища их исправно опровергает. До последнего времени считалось, что Лефорта тут все-таки нет, а Гордон есть и лежит на этом самом месте. Но недавно историк Дмитрий Гузевич в этом усомнился: в надписи на камне упоминается полковник Гордон, тогда как Патрик к моменту своей смерти уже 12 лет был генералом. Так что есть вероятность, что на Немецком был перезахоронен его младший сын Теодор, дослужившийся как раз до полковника.

Я возвращаюсь на главную аллею и почти у самых Северных ворот кладбища поворачиваю направо, чтобы посмотреть на часовню на могиле старца Захарии, так же построенную на средства, собранные Тамарой Кронкоянс. Смотрительница часовни Меланья жалуется мне на сатанистов, которые, по ее словам, все еще совершают по ночам набеги на кладбище: «Обколются, напьются и бегают голые по могилам, кресты ломают. А охранникам как за всеми уследить?»

От нее же я узнаю, что матушка Тамара умерла в прошлом году и похоронена неподалеку, на 14-м участке. А ведь в начале 2000-х Тамару Павловну с кладбища выгнали буквально с милицией и шалаш ее сломали. Так что есть все же высшая справедливость в том, что эта подвижница, столько сделавшая для Введенского, упокоилась именно здесь.

Захожу на соседний 29-й участок, чтобы увидеть захоронение великого архитектора Константина Мельникова. Оно, к моему удивлению, оказывается довольно запущенным: могилы архитектора и его жены заросли сорняками, а между двумя лаконичными белыми крестами на ржавом пруте стоит выцветший портрет их сына, художника Виктора Мельникова, скончавшегося в 2006-м.

По Еловой аллее, которая идет параллельно главной, начинаю двигаться обратно в сторону Южных ворот. По пути мое внимание привлекают два памятника: первый — чуть ли не самая высокая на всем кладбище колонна. Она установлена на семейном участке Морозовых, где похоронен, в частности, и Михаил Михайлович — известный советский шекспировед, он же Мика Морозов со знаменитого портрета кисти Валентина Серова.

Второй памятник тоже пропустить невозможно — это внушительных размеров скорбный ангел на могиле актеров-трагиков братьев Адельгейм, в конце XIX века и начале XX показавших России не только Шекспира, но и Шиллера. Ныне могила Адельгеймов — излюбленное место для селфи молодежи, особенно готской наружности. Вообще об оргиях готов на Немецком кладбище в середине нулевых рассказывают много, но что касается письменных свидетельств, то мне удалось найти только одно: «На Введенском кладбище Москвы поздно вечером 31 октября 2007 года сотрудники охраны задержали семерых представителей неформального движения “готов”. Молодые люди проникли на кладбище и пытались провести там “бал сатаны”, сказал собеседник агентства. Они не имели при себе документов и попытались откупиться, предложив 3500 рублей. Их задержали и передали в ОВД “Лефортово”». Так или иначе, сегодняшние юноши и девушки в черном с волосами всех цветов радуги чинно встают в очередь, чтобы сфотографироваться с очередным ангелом скорби, и вообще ведут себя тихо, по крайней мере днем.

У круглой площади с обелиском в память о русских солдатах, погибших в 1812 году, сворачиваю налево, к 20-му участку. Здесь стоит знаменитый Белый Христос — так на Введенском называют памятник на могиле Рекков-Третьяковых. Яков Рекк был крупным московским застройщиком, работавшим с лучшими архитекторами начала XX века, в частности с Львом Кекушевым. Когда в 1913 году Рекк умер, для его могилы заказали статую Христа в Италии, но началась Первая мировая, потом революция, и скульптура до России так и не добралась. В 1919-м зять Рекков Петр Третьяков пообещал теще перед ее смертью, что статую все-таки установит. Прошло еще почти 30 лет, прежде чем он сдержал свое слово: в 1946 году перед величественной черной стеной надгробия появился беломраморный скорбный Христос работы скульптора Надежды Крандиевской. А знаменит он своей чудесной целебной силой, о которой речь впереди.

Прямо напротив Рекков, на 18-м участке, находится настоящий шедевр: памятник на могиле замечательного писателя Михаила Пришвина. Она в третьем ряду от дорожки, но когда подойдешь поближе, понимаешь, что скульптора Сергея Коненкова не зря называли русским Роденом: присевшая на край белоснежного валуна райская птица Сирин, кажется, вот-вот взмоет в небо. Известный москвовед Андрей Леднев называет этот памятник «посланием через порог смерти»: в нижней части валуна, над датами жизни, фамилия писателя написана в дательном падеже: «М. М. Пришвину», а вверху справа, если присмотреться, можно обнаружить и подпись отправителя: «С. Коненков».

Мимо художника Виктора Васнецова (его могильный камень украшает барельеф с витязем на распутье) я спешу на соседний 21-й участок, про который мне известно, что там похоронен кумир моей студенческой юности — философ, литературовед и, как сейчас бы сказали, культуролог Михаил Бахтин. На поиски уходит примерно час — так бывает, когда знаешь только номер участка. Если ваше сердце тоже замирает от слов «хронотоп», «мениппея» и «телесный низ», то я сэкономлю вам время: могила Бахтина и его жены Елены Александровны, украшенная скромным черным крестом, находится в третьем ряду от дорожки между 23-м и 21-м участком, девятая по левой стороне, если идти со стороны участка №18. В конце 1910-х в невельский философский кружок Бахтина входила и будущая гениальная пианистка Мария Юдина. Ее могила с вписанным в арку из белого камня крестом, увитым виноградом, расположена примерно в ста шагах — в самом конце 18-го участка.

Выбираюсь обратно на Еловую аллею и иду к Южному выходу. Слева, на 19-м участке, семейное захоронение Рербергов, самые известные из которых архитектор Иван Иванович, автор проектов Киевского вокзала и Центрального телеграфа, и его внучатый племянник Георгий, оператор, снявший «Зеркало». Теперь, правда, местные экскурсоводы представляют его как «прототипа Хрусталева из сериала “Оттепель”». Еще ближе ко входу слева — могила поэтессы Софии Парнок. Очень ухоженная, с двумя вазами живых цветов и двумя фотографиями в рамках. Под одной из них напечатана похожая на заклинание эпитафия: «Она была великим Поэтом, она любила Великую Россию, она любила великих Женщин, она сама была великой Женщиной. Мир праху твоему, Великая София… »

Я же сворачиваю с Еловой аллеи направо: здесь, в глубине 4-го участка, стоит знаменитая «Вампирка», она же «Дом на песке» — склеп, который смело можно назвать символом нынешнего Введенского кладбища. Неоклассический мавзолей с фасадом в виде руинированного античного портика признан объектом культурного наследия, но ни имя архитектора, ни дата постройки неизвестны — скорей всего, 1910-е, но это не точно. Более того, не ясно и для кого он был возведен. По одной версии, склеп принадлежал семейству «отца русского ситца» Людвига Кнопа (он вошел в поговорку «где церковь, там и поп, а где фабрика — там Кноп»), по другой — здесь был похоронен кто-то из рода немецких промышленников Вогау. С одной стороны, все Кнопы, жившие в России в начале XX века, похоже, смогли эмигрировать и умерли за границей, а у Вогау как раз есть покойница, подходящая по датам. С другой — семейное захоронение Вогау уже существовало на другом конце кладбища, и строить склеп в этом месте им вроде бы было не с руки. А еще «Вампирка» — главное место действия историй, которые рассказывают на Введенском про готов и сатанистов. Именно здесь они проводили или, не дай бог, проводят свои самые страшные обряды с жертвоприношениями: при мне один экскурсовод рассказывал, как «местные бабушки ему говорили, что однажды вся земля вокруг склепа была вымазана козлиной кровью». Да и «Вампиркой» склеп прозвали неспроста: залез как-то раз незадачливый гот внутрь склепа, а там из земли торчит мертвая рука.

Я подхожу поближе, но из предметов дьявольского культа обнаруживаю только искусственный цветок, обертку от конфеты «Коровка», монетку и свечку. Как и многие памятники на Введенском, «Дом на песке» полуразрушен: стены потрескались, окна и двери заложены металлическими листами. Но вот вопрос: нужно ли реставрировать то, что изначально было задумано как руина? Или замысел неизвестного создателя состоял как раз в таком медленном умирании и разрушении? Похоже, специалисты из столичного департамента культурного наследия озадачились теми же вопросами: решение о реконструкции было принято два года назад, но она так и не началась.

Рядом со склепом стоит девушка с дредами и задумчиво смотрит на надпись на стене между колоннами: «Кто угодно, но не Егор». Рядом другая, более конкретная: «Клиент нужен хороший и надолго». Подобные просьбы о помощи напоминают еще об одной истории, связанной с «Домом на песке»: когда-то на ступеньках перед портиком стояла двухметровая бронзовая статуя Спасителя работы итальянского скульптора Романелли, которую на кладбище прозвали Черным Христом. Считалось, что вода, слитая с его руки, обладает чудотворной и исцеляющей силой, поэтому сюда приходили с двумя ведрами: из одного поливали сверху на руку статуи, а в другое собирали воду (процесс этот подробно описан, в частности, в житии святой Матроны Московской). В 1946 году в рамках борьбы с религиозным мракобесием Черного Христа с кладбища убрали, но потом чудесным образом вновь обрели, и сейчас его можно увидеть в музее Московской духовной академии в Троице-Сергиевой лавре. А чудотворные свойства Черного Христа, по кладбищенскому поверью, передались Белому, появившемуся в том же 1946 году на могиле Рекков. И это лишний раз доказывает: можно убрать Христа с Введенского кладбища, но невозможно изгнать из голов и сердец приходящих сюда москвичей мечту о чуде.

Фото: Игорь Стомахин