С 23 июня 1944 года Красная армия начала в Белоруссии одну из крупнейших военных операций в истории «Багратион». 3 июля был освобожден Минск, 13 июля — Вильнюс. По итогам операции общие потери немцев составили 400 тыс. человек, 150 тыс. попали в плен. 21 генерал (из 47 воевавших на Белорусском направлении) тоже оказался в плену. Советское руководство решило воспользоваться моментом и убить сразу двух зайцев — поднять настроение москвичам и показать союзникам, только что открывшим второй фронт, грандиозные успехи Красной армии.

В НКВД стали готовить операцию «Большой вальс» — так назывался предвоенный американский музыкальный фильм о романтическом увлечении «короля вальсов» Штрауса. Предполагалось провести по Москве 57 тыс. немецких пленных во главе с генералами. О планах советского командования знал лишь узкий круг лиц. Сами пленные, отправляемые в Москву, ожидали показательных казней. В столицу СССР их отправляли только после тщательного медицинского отбора — ехали те, кто был совершенно здоров. С 14 июля на Московском ипподроме стали собирать толпы пленных. Вместо казней их ожидали питательная каша и хлеб с салом. На ипподром пригнали несколько пожарных бочек с водой. Ее вполне хватало для питья, но было недостаточно, чтобы помыться. Новой одежды и обуви немцам тоже не выдавалось. Так и пошли немцы по Москве — грязные, оборванные, униженные, но сытые. Только генералам, шедшим во главе колонны, было разрешено привести себя в порядок и надеть ордена и медали. Для охраны колонн немцев были привлечены 12 тыс. сотрудников НКВД. Им в отличие от пленных выдали новую с иголочки форму.

Только утром 17 июля по радио было объявлено, что с 11.00 по городу поведут две колонны пленных немцев. Два с половиной часа первая группа шла с Ленинградского проспекта по Садовому по часовой стрелке до проспекта Мира. Вторая группа двигалась им навстречу против часовой стрелки. Колонны сопровождали всадники с обнаженными шашками и пешие бойцы НКВД. Несмотря на то что известие о марше пленных было для всех полной неожиданностью, полюбоваться на поверженных врагов собрались десятки тысяч москвичей.

Свидетель этого исторического марша писатель Леонид Леонов вспоминал: «Несостоявшиеся хозяева планеты, они плелись мимо нас — долговязые и зобатые, с волосами, вздыбленными, как у чертей в летописных сказаниях, в кителях нараспашку, брюхом наружу, но пока еще не на четвереньках, — в трусиках и босиком, а иные в прочных, на медном гвозде, ботинках, которых до Индии хватило бы, если бы не Россия на пути…  Шли с ночлежными рогожками под мышкой, имея на головах фуражки без дна или котелки с дырками, пробитыми для проветривания этой части тела, грязные даже изнутри, словно нарочно подбирал их Гитлер, чтоб ужаснуть мир этим стыдным исподним лицом нынешней Германии. Они шли очень разные, но было и что-то общее в них, будто всех их отштамповала пьяная машина из какого-то протухлого животного утиля».

«Генералы не смотрели по сторонам, шли, тихо переговариваясь, — вспоминал разведчик Владимир Карпов. — Один коротышка отирал платком седой щетинистый бобрик на продолговатой, как дыня, голове. Другой, здоровенный, равнодушно смотрел на лица москвичей, будто это не люди, а кусты вдоль дороги. За генералами шли гнущимися рядами офицеры. Эти явно старались показать, что плен не сломил их. Один, рослый, хорошо выбритый, со злыми глазами, встретив мой взгляд, быстро показал большой кулак. Я тут же ответил ему: покрутил пальцем вокруг шеи, словно веревкой обвил, и ткнул им в небо: гляди, мол, как бы тебе не ответили этим! Фашист несколько раз оглянулся и все показывал кулак, щерил желтые прокуренные зубы, видимо, ругался. “Какая гадина, — подумал я, — жаль, не прибили тебя на фронте”».

«Я шел в рейтузах, в разбитых сапогах, на которых оставалась еще одна шпора, в окровавленной рваной рубахе, — писал пленный Ханс Зимер. — Люди с удивлением смотрели на жалкие остатки того легендарного, непобедимого, всегда победоносного германского вермахта, которые теперь проходили мимо побежденные…  Некоторые пленные маршировали в подштанниках, почти у всех на лицах были трехнедельные бороды…  Тысячи людей за оцеплением на тротуарах отрепетированно и по команде кричали “Гитлер капут!” и обильно плевали в колонны. Без усиленной охраны дело могло дойти до уличного побоища. Нередко солдаты оцепления применяли силу или угрозу силой при попытке некоторых горячих женщин наброситься с кулаками на участников марша. Позже стало известно, что у солдат Красной армии был строгий приказ не допускать актов насилия по отношению к немцам. Сталин не хотел завершать триумфальное шествие хотя бы одним актом насилия с фатальным исходом».

Насчет отрепетированных плевков в колонну и применения кулаков Зимер сильно преувеличил. Большинство свидетелей подчеркивают, что колонны двигались в абсолютной тишине, прерываемой только скрипом консервных банок, привязанных к одежде немцев — те использовали их как посуду. Глава НКВД Берия докладывал в ГКО, что при конвоировании «со стороны населения было большое количество антифашистских выкриков: “Смерть Гитлеру!”, “Смерть фашизму!”, “Сволочи, чтобы вы подохли!”». Никаких агрессивных нападений на пленных не было. Москвичи кричали генералам: «Вот вы и попали в Москву!» Рядовым пленным было явно стыдно, но генералы этого не показывали.

Говорят, что во время операции «Большой вальс» произошло несколько конфузных ситуаций. В Москве стояла невыносимая жара — до 40 градусов. То ли из-за этого, то ли из-за слишком жирной каши с салом, которой перед выходом накормили пленных, у многих участников парада предательски свело животы. Выходить из колонн было нельзя. Немцам приходилось облегчаться прямо на ходу или в штаны. Запах над колоннами стоял соответствующий. Как докладывал Берия, «улицы города по прохождении колонн военнопленных были соответствующим образом очищены и промыты». За колоннами следовали поливальные машины. Это было не только символическое, но и обязательное гигиеническое мероприятие, которым завершился «Поносный марш», как его прозвали в народе.

Фото: Михаил Трахман/РИА Новости