«Москвич Mag» публикует фрагмент из недавно вышедшего на Bookmate cборника Дарьи Бобылевой. Книга рассказывает об одном московском дворе, где происходят странные вещи: то приезжая девочка обернется колдуньей, то одинокого ученого приворожит черной солью деревенская старушка, то оживут монументальные мозаики на стене дома.

Ряженый

Угловой дом, в котором обитало на седьмом этаже многочисленное семейство гадалок, ничем особенным не отличался. Был он не очень старым, крепким, из кирпича желто-песочного цвета, с аккуратными балкончиками. И главной его достопримечательностью было, собственно, то самое семейство, непонятно как умещавшееся в трехкомнатной квартире, которая из-за ширм, гардин, пологов и мелодично постукивающих бамбуковых занавесей напоминала уменьшенную копию какого-нибудь восточного дворца.

Может сложиться впечатление, что семейство гадалок из углового дома защищало наш двор от всех странных напастей — если только они не случались скрытно и тайно, как, к примеру, с Лешей Маркиным, коснувшимся подвальной твари. И, наверное, так оно и было, и лучшие годы мы прожили под крылом у суматошного бабьего семейства, понятия при этом не имея, кто же они и почему помогают, и даже не водя с ними особой дружбы. Но однажды гадалки сами навлекли на наш двор странную напасть, и притом неслыханную. Даже когда в районе орудовал маньяк, нападавший на женщин в красном, двор так не лихорадило. Эта история и стала первым признаком того, что звезда семейства из углового дома, если таковую можно было найти на небосводе, начинает угасать.

Младшая из семейства, Пелагея — Поля, как ее звали дома, — тогда как раз развелась. В отличие от теток и сестер, никогда не удосуживавшихся дойти с избранником до загса, не говоря уж о церкви, Пелагея замуж за своего Васеньку выходила как полагается. И платье было белое, с пышной юбкой, скрывавшей невестино пузо, и торжественная роспись под музыку, и праздничный стол, за которым Васенька и его празднично приглаженные родители смотрелись в окружении налегающих на шампанское многочисленных новых родственниц довольно жалко. Пелагея даже венчаться собралась, но тут уж старшая, Досифея, одернула племянницу — не заносись, мол.

— Хочу, чтоб всё как у людей! — приготовилась скандалить Пелагея. Была она упрямая, чуть что — темный румянец вспыхивал на узком, полудетском еще лице, и брови съезжались к переносице.

Но Досифея ответила ей очень спокойно:

— Год вам даю. Если и через год у вас всё как у людей будет — венчайтесь на здоровье.

Год они, разумеется, не продержались. Робкий Васенька сбежал, когда их с Пелагеей девочке было месяцев десять. И это он еще выносливый оказался — обычно мужчины, водившиеся с гадалками, исчезали до появления на свет дочерей. Мальчиков на нашей памяти в семействе не рождалось ни разу.

Во дворе понимающе кивали — не выдержал мальчик, не ужился со своенравными родственницами. Пелагею тоже жалели — она гуляла с коляской, напустив на себя надменный вид, а сама бледная, молоденькая, глаза опухшие…  Васенька вдобавок, как поговаривали, сбежал не просто от молодой жены, а вообще из города, и еще дальше, куда-то на воюющий Кавказ, которого так боялись матери и призывники в те времена — да там и сгинул. Уж черт его знает, что ему так не по сердцу пришлось или чего он испугался. Об этом шептались проницательные любительницы таинственных драм, коммунальные старушки Вера, Надежда и Раиса из дома у реки — что Васенька именно что испугался…

Еще поговаривали, что Пелагея пыталась мужа вернуть всеми возможными способами — и невозможными тоже. Шептала на воду и ставила стакан под новую луну, карты заговаривала, ножки у стола перевязывала, ездила на особый источник, чтобы красоту намыть, — это все поначалу. Потом и следы вынимала, и пепел на перекрестке развеивала, и Досифее в слезах грозилась хомут на Васеньку надеть, чтобы он, подлец, ни с кем больше счастлив не был, раз она несчастлива. Родители Васенькины утверждали, что нашли как-то под порогом квартиры куколку и черную соль. А Павел Гаврилович, военный пенсионер, живший на пятом этаже углового дома, как-то ночью вышел на балкон покурить и увидел, что Пелагея возится на голубином кладбище среди птичьих могилок, вроде как что-то собирает в мешочек. Пелагея его тоже заметила, поднялась во весь рост и прямо ему в лицо зыркнула — Павел Гаврилович клялся, что зыркнула, хотя непонятно, как он это разглядел с пятого этажа ночью при свете фонарей. После чего, как опять же клялся Павел Гаврилович, он почувствовал головокружение, и ему вдруг со страшной силой захотелось прыгнуть с балкона вниз. Несколько секунд этот прыжок казался ему неизбежным и правильным, и он сумел перебороть острое необъяснимое желание, только вцепившись изо всех сил руками в перила и до крови прокусив себе язык. Впрочем, Павел Гаврилович был человек пожилой и странноватый, иногда он сидел на том же балконе в голом виде и пел песни, а еще утверждал, что видел над двором НЛО.

Наконец Досифея велела племяннице все эти дела прекращать. Мужик пришел — мужик ушел, так было и будет, сказала она. И если бы он красавец у тебя был или дар какой имел, а то хлюпик малахольный, смотреть жалко. Выбрось из головы и не тронь его больше, навредишь, ему сейчас и так плохо, бедному.

И Пелагея действительно прекратила и вроде как даже успокоилась, повеселела. Стала всем говорить, что ничего, она нового мужа себе найдет, гораздо лучше. Про подружек вспомнила, снова стала ходить с ними иногда в кино и в дегусташку, пока за дочкой прочие гадалки приглядывали. А потом, собственно, все и случилось.

Дело было на Крещенский сочельник, который в те времена у нас во дворе почти никто не отмечал. Многие и вовсе не знали, что это за день такой. А прежние обитатели двора, бабушки и дедушки нынешних, верили, что перед Крещением, на святочную неделю, истончается барьер, отделяющий людской мир от мира всяких иных существ, и они могут заглянуть к человеку в гости, а человек — к ним. Досифея и ее семейство тоже об этом помнили, а потому использовали Святки для гадания по особо важным вопросам. На Крещенский сочельник они собрались в самой большой комнате, расстелили на столе лучшую скатерть и принялись раскладывать карты. За стол все не поместились, и ожидающие своей очереди угощались на диване клюквенной наливкой. Захмелевшая Матея — младшая сестра Досифеи, та самая, которая первой осмелилась на химзавивку, — подбегала к гадающим, хваталась за спинку стула и с веселым ужасом шептала:

— А если ведьмина смерть? Если смерть сегодня выпадет — что делать будем?..

От нее отмахивались.

Пелагея сидела в углу, отдельно от всех. Сначала вроде бы собиралась гадать вместе со всеми, ждала, когда место освободится, а потом пожаловалась, что голова от духоты болит, и ушла в другую комнату, к своей дочке. Никто и внимания не обратил.

Пелагея сначала действительно прилегла, а потом, убедившись, что дочка крепко спит, сбегала на цыпочках в другую комнату и принесла настольное зеркало — большое, на подставке, перед ним еще бабка ее Авигея причесывалась. Подтащила к трельяжу журнальный столик, поставила на него зеркало и сувенирные свечи — одна в форме елочки, другая в форме цифры пять, третья змейку изображала — на год Змеи ее дарили. Положила меж свечей нехитрое угощение — яблоко, пару грецких орехов, карамельку. Зажгла свечи, села спиной к трельяжу за столик, повозилась немного с бабкиным зеркалом, устанавливая его как надо… И вспыхнул, расстелился впереди и позади Пелагеи освещенный дрожащим пламенем зеркальный коридор — зыбкий, неведомо откуда идущий и где заканчивающийся.

Беда-то была в том, что хоть Пелагея всем и говорила, что нового мужа себе найдет, никто на нее за все это время внимания не обратил. Раньше телефончик просили, разговор норовили завести, от особо рьяных и отбиваться приходилось — молода и хороша собой была Пелагея. А после Васеньки как отрезало. То ли коляска с младенцем их отпугивала, то ли печальный взгляд и поджатые губы…

Были бы живы бабка или мать Пелагеи, они бы уж за ней уследили и всыпали по первое число за то, что она сейчас учинить собиралась. Все семейство знало, что им такие гадания строго-настрого запрещены, чуют их дар с той стороны всякие-разные, интересуются, а интереса их лучше избегать… Но Авигея уже год как умерла от костоломной болезни, мать совсем молодой утонула на отдыхе, Пелагея ее и не знала почти. А Досифея недоглядела, не привыкла она еще быть за главную, слишком уж много всего навалилось, да и ленива она, поговаривают, была.

— Суженый мой, ряженый, приходи ко мне ужинать, — зашептала Пелагея, придвигая угощение поближе к зеркалу. — Суженый мой, ряженый…

Прозрачная капля сбежала по зеленой свечке-елочке, из-за двери раздался дружный громкий смех — видно, нагадали что-то веселое.

— Суженый мой, ряженый…

Зеркальный коридор был по-прежнему светел и пуст. Казалось, он заполнен прозрачной водой, пронизанной желтоватыми отблесками огня. Пелагея закусила губу — что же это, выходит, она одна останется на всю жизнь, никого у нее, кроме худосочного Васеньки, больше не будет? И закрыла глаза, направила мысленно в зеркальный коридор всю свою тайную силу, которую гадалки передавали из поколения в поколение, сами толком не зная и, главное, не называя, что она такое. А может, и не было никакой силы, просто суеверные тетки мнили о себе бог весть что, раскладывая безобидные пасьянсы, и Пелагея совершенно зря стискивала до скрипа зубы и жмурилась, представляя, как шагает к ней по светлому прозрачному коридору чья-то фигура…

— … ряженый, приходи…

Холодок пробежал по спине Пелагеи, встал дыбом белесый пушок на загривке, точно ледяной сквозняк просочился с улицы и дыхнул ей в шею сзади. Только окно-то, законопаченное от сквозняков и заклеенное на зиму бумажными полосками, было сбоку.

Свеча у левой руки дрогнула и погасла. Пелагее от страха захотелось вскочить, убрать зеркало, но все-таки она выдохнула:

— Приходи…

Высунулась из бабкиного зеркала, словно зверек из норы, темная рука, потянулась противоестественно гибкими пальцами к угощению, схватила карамельку и орех. Пелагея вскрикнула, отпрянула, едва не опрокинувшись на стуле. Пискнула разбуженная ее испуганным возгласом дочка, и Пелагея невольно отвела на секунду взгляд от зеркального коридора, посмотрела на кроватку. А когда снова глянула в зеркало — руки в нем уже не было. Пелагея выдохнула с облегчением и хотела уже закрыть коридор, торопливо смахнула со стола угощение, чтобы больше уж точно никто не сунулся…

Но в то же мгновение увидела в отражении, как сверкающая синеватыми белками глаз рожа выскочила из-за ее плеча и задвигала губами, силясь не то оскалиться, не то улыбнуться. Каждый мускул рожи лихорадочно дергался, одна бровь ползла на лоб, другая хмурилась, на щеках играли желваки, нос уехал куда-то в сторону. Чертами же суженый-ряженый удивительно напоминал сбежавшего Васеньку — только как будто снял с этого Васеньки шкуру, сохранив все детали вроде волос и ушей, и напялил на себя.

— Чур меня! — взвизгнула Пелагея и хотела перевернуть бабкино зеркало, как и положено, но вместо этого случайно столкнула его на пол. Зазвенело бьющееся стекло, высокая узкая тень мелькнула в трельяже, и все свечи разом погасли. Дочка на кроватке захныкала, закряхтела. Пелагея, сшибая в темноте мебель, бросилась к ней и закрыла своим телом. И только она это сделала — чьи-то необыкновенно мягкие и гибкие руки, в которых словно вовсе не было костей, ухватили ее за плечи и потащили. Пелагея закричала, крепко прижимая к себе ребенка, и почувствовала, как начинает погружаться во что-то прохладное, как вода, но не жидкое, а просто податливое, вроде студня, и от прикосновения этого студня немеет кожа…

Вспыхнул свет, сильно запахло горькими травами, и Пелагею подхватило сразу множество рук — в них, к счастью, кости чувствовались, а некоторые еще и больно впивались острыми ноготками. Досифея, утратив всю свою торжественную плавность, метнулась к ближайшей кровати, схватила покрывало и набросила его на трельяж. Пелагея жмурилась от яркого света, по щекам текли слезы. Малышка тоже безутешно ревела, но обе были целы и, на первый взгляд, невредимы.

— Ты что творишь, дура?! — набросилась было на племянницу Досифея, но тут раздался грохот из ванной.

Досифея вместе с другими гадалками побежала туда, по дороге они с Матеей в четыре руки ловко отвернули к стене зеркало, висевшее в коридоре.

В ванной ничего не обнаружилось, только флакончики и тюбики с полки были свалены в раковину. На зеркало Досифея быстро накинула наволочку, сушившуюся на веревке. Гадалки облегченно выдохнули.

— В большой комнате! — заполошно вскрикнула вдруг Матея. — Еще одно осталось!

Они с топотом вылетели в коридор, но путь им преградила черноволосая Алфея, еще одна внучка Авигеи. В руках она держала разбитое бабкино зеркало.

— Поздно. Поля его выпустила…

Досифея все-таки зашла в большую комнату, сняла со стены последнее зеркало и положила его на паркет «лицом» вниз. А потом забрала у сестер, дочерей и племянниц все карманные зеркальца и пудреницы.

— Краситься теперь как же?.. — расстроилась кокетка Пистимея, которая ни одно зеркало не пропускала, чтобы на себя не полюбоваться.

— А воды в блюдечко налей, — ответила Досифея, гладкое личико которой уже обрело прежнее снисходительно-непроницаемое выражение. — Туда гляди и мажься сколько хочешь.