Bookmate начал выпускать сериал (как они это называют) о шедеврах русской живописи. На самом деле речь идет о книге, новая глава которой, как очередной эпизод сериала, появляется на сервисе каждую неделю. «Москвич Mag» публикует второй эпизод (и первый московский музей) с произведением – «Княжна Тараканова» из Третьяковки. Автор — литературовед и филолог Николай Жаринов.

Жизнь не здесь
«Княжна Тараканова». Константин Флавицкий

С «Княжной Таракановой» очень сложно остаться наедине. Зал, где она выставлена, маленький, к тому же в нем находится еще одна великая картина, о которой будет подробно рассказано в следующей главе. Интересно получилось, что два художника, создавшие за свою жизнь только по одному бесспорному шедевру, в итоге встретились в одной комнате. Их полотна висят друг напротив друга и, кажется, ведут между собой безмолвный диалог. Мой вам совет — приходите в Третьяковскую галерею, когда нет туристического сезона и школьных экскурсий, в будний день — например, утром во вторник. Поверьте, это незабываемое впечатление. Конечно, ужасно выставленное освещение останется — вся верхняя часть «Княжны Таракановой» засвечена, но не будет толпы и, возможно, удастся «поговорить» с полотном в спокойной обстановке.

Константин Флавицкий, несмотря на весь свой талант, так и остался практически неизвестным художником. Он слишком рано умер — ему было всего тридцать пять, слишком мало написал, да и вообще создал свой шедевр не в самое подходящее время. История его жизни затерялась в скандалах вокруг творчества передвижников, и вся биография автора обычно умещается на одной странице. Подробных разборов же его полотна найти практически невозможно: все говорят только о несоответствии реальной истории княжны Таракановой тому, что изобразил на своей картине художник. Этот шедевр окутывает тайна, за пеленой которой очень сложно проследить его жизнь. Но сложная задача всегда самая интересная. Так что приступим.

Создается ощущение, что метафорой всей жизни Константина Флавицкого стала болезнь. Он родился в Москве 25 сентября 1830 года, когда в Первопрестольную уже пришла эпидемия холеры, вдохновившая Александра Сергеевича Пушкина на написание «Пира во время чумы». А в 1864 году, уже страдая от туберкулеза, художник представил публике свою картину «Княжна Тараканова». Он нуждался в деньгах, чтобы отправиться на лечение, и именно болезнь сподвигла Флавицкого на написание шедевра.

Наверное, он мог бы вырасти обычным человеком, продолжить путь своего отца, который служил простым чиновником, и никогда не задумываться об искусстве, но судьба распорядилась иначе. Она нанесла первый удар, когда семья художника перебралась в Петербург. В 1839 году умер отец. Флавицкий со своим старшим братом оказался в доме воспитания для бедных.

Об этих годах жизни живописца не известно практически ничего, но именно в это время мальчик увлекся живописью. И правда, что может быть лучшим средством борьбы с любыми жизненными невзгодами, чем искусство?

Мальчик оказался талантлив, а дарования в то время ​России были очень нужны, во всяком случае те, которые можно было найти в Москве и Петербурге. Именно при Николае I, приход которого к власти был омрачен восстанием декабристов, искусство стало одним из главных элементов пропаганды. Формулу «Православие. Самодержавие. Народность», то есть неразрывную связь православной веры, императорской власти и русского народа, требовалось донести до масс. И искусство оказалось лучшим инструментом.

За примерами далеко ходить не нужно. Знаменитая опера Михаила Ивановича Глинки «Жизнь за царя», помимо всех своих бесспорных музыкальных достоинств, имеет еще и четкий идеологический подтекст, легко прослеживаемый даже в названии. Квинтэссенцией блестящего сочетания искусства и реализуемой политической повестки стал, конечно, финальный гимн «Славься»:

Славься, славься, наш русский Царь!
Господом данный нам Царь-Государь!
Да будет бессмертен твой Царский род,
Да им благоденствует русский народ.

Славься, славься ты, Русь моя,
Славься ты, русская наша земля.
Да будет во веки веков сильна
Любимая наша родная страна.

Славься, славься из рода в род,
Славься, великий наш русский народ.
Врагов, посягнувших на край родной,
Рази беспощадной могучей рукой.

Славься, славься, родная Москва,
Родины нашей, страны голова.
Живи, возвышайся на радость нам,
На счастье народов, на гибель врагам.

Слава, слава героям-бойцам,
Родины нашей отважным сынам.
Кто кровь за Отчизну свою прольет,
Того никогда не забудет народ.

Слава, слава, греми, Москва!
Празднуй торжественный день Государя,
Ликуй, веселися: твой Царь грядет!
Царя-Государя встречает народ.

Слава, слава нашему Царю!
Слава, слава земле родной!
Слава героям Руси Святой!
Ура! ура! ура!

Пропаганда присутствовала практически везде. Можно вспомнить рекомендации Николая I, которые самодержец дал Пушкину после того, как прочел «Бориса Годунова». В первоначальном варианте народ ликовал, когда на престол всходил Лжедмитрий. Такого царская цензура позволить не могла, формула единства царя, народа и веры нарушалась. Поэтому солнцу русской поэзии и пришлось переписать окончание. Тогда и появилось «народ безмолвствует». Что, к слову, оказалось удачнее как с идеологической, так и с художественной точки зрения.

Новой политической повестке следовал в своих произведениях и Карл Брюллов. Аллегорические изображения России и христианской веры запечатлены, например, на полотне «Последний день Помпеи». В левом нижнем углу картины видны священник с крестом на груди (крест, к слову, в те времена — а извержение Везувия, уничтожившее Помпеи, случилось в 79 году нашей эры — не был еще символом христианства) и женщина, обнимающая двух девочек. Глядя на платье женщины, мы видим известный триколор — белый, синий, красный. Это цвета Флага царя Московского, утвержденного еще в 1693 году. Сохранившийся оригинал выставляется в Центральном военно-морском музее в Санкт-Петербурге. Так формула «Православие. Самодержавие. Народность» добралась и до истории Древнего Рима.

Талантливые деятели культуры были просто необходимы государству, поэтому нет ничего удивительного в том, что молодому Константину Флавицкому оплатили занятия в школе рисования. Правда, дальше юный талант двигался уже сам. В 1850 году он поступил в Академию художеств, где его учителем стал Федор Бруни. Однако у самого Флавицкого был другой кумир.

Он ​хотел стать вторым Карлом Брюлловым. И в этом тоже нет ничего странного. Живописец был обласкан вниманием богатейших людей Российской империи, его картины покупали за огромные деньги, он путешествовал по всему миру и умер в 1852 году в Италии. Русскому искусству был нужен новый Брюллов. Им и захотел стать Константин Флавицкий.

Во всех его ранних работах четко прослеживается связь с творчеством кумира. За картину «Суд Соломона» художник получил Малую золотую медаль в 1854 году, а уже через два года за полотно «Дети Иакова» ему была присуждена Большая золотая медаль Академии, что позволило Флавицкому отправиться в творческое путешествие в Италию.

Казалось, что в 1856 году художник стал еще ближе к славе своего кумира. Он отправился в первую з​аграничную ​поездку, в ходе которой посетил ​Берлин, Дрезден, а потом и Рим. В Вечном городе он познакомился с молодым Николаем Ге и начал работу над своей большой картиной.

Ему не было еще и тридцати, впереди его ждал триумф. Так, наверное, думал молодой Константин Флавицкий, когда начал работу над «Христианскими мучениками на арене Колизея», своим ответом на «Последний день Помпеи» Брюллова.

Полотно получалось ​отлично, ничуть не хуже, чем творение ​кумира. Но тут незаметно из-за кулис на сцену снова выходит главная героиня жизни художника — болезнь. У Флавицкого появились странные ощущения: он стал быстрее уставать, иногда знобило или ломило кости. Ничего серьезного, просто переутомление, думал, возможно, живописец. Главное было закончить работу.​Приехать на родину с шедевром и показать его публике.

Но с того момента, когда в России увидели «Последний день Помпеи», прошло уже почти тридцать лет. За это время сменилась власть, изменились вкусы публики, и «Христианские мученики на арене Колизея» ни на кого не произвели впечатления.

Критики отмечали, что техника хорошая, но вот ничего самостоятельного в работе нет. Она просто копирует то, что все уже видели и что давно стало классикой. Владимир Стасов впоследствии писал: «Кому угодно действовать в старобрюлловском роде (все-таки еще у нас не сошедшем окончательно со сцены), поди и учись перед огневой разудалой картиной г-на Флавицкого: “Христианские мученики в Колизее”. Г-н Флавицкий довольно удачно повторил и обычную радужность Брюллова, и театральные его выражения, и мелодраматическую шумиху, и отсутствие всякого настоящего чувства».

Такого Флавицкий не ожидал. Оценка Академии тоже была не самого высокого уровня. Ему присвоили звание почетного вольного общника, а он хотел стать академиком. Николай Ге позднее писал об этом: «Флавицкий, вернувшийся в Россию годом раньше меня, жаловался мне, что ему, привезшему картину “Христианские мученики в Колизее”, после, кажется, двадцатилетнего отсутствия значительных работ пенсионеров, не только не дали звания академика, как это всем давали просто за возвращение; ему дали звание почетного вольного общника, и никто не заикнулся о приобретении картины».

Эпоха изменилась, а Флавицкий, живший мечтами о славе Брюллова, этого не заметил. Его и настиг второй удар судьбы, оказавшийся намного страшнее предыдущего.

Тема утраченных иллюзий не раз вдохновляла художников. Вместо славы Флавицкий получил молчание, а вслед за молчанием пришло и осознание. Пазл полностью сложился.

Петербургский климат немало творцов свел в могилу. В столице Флавицкий понял, отчего так часто чувствовал себя усталым, даже когда просыпался. Почему порою колотил озноб, а иногда, даже в холод, было нестерпимо жарко. Все чаще мучил кашель, приступы невозможно было остановить. И кровь на носовом платке не оставила сомнений.

Лекарств от чахотки в XIX веке не существовало. Рассчитывать можно было только на случай. А еще поехать в теплые страны. Но какая поездка, когда денег фактически нет, когда публика не приняла картину, над которой работал столько лет, которую считал своим триумфом…

Константину Флавицкому срочно нужны были деньги, но после провала «Христианских мучеников на арене Колизея» заказы на новые полотна не поступали. Да и саму картину сразу после выставки никто не купил. Звание академика ему не дали, а значит, не было и поддержки от государства. Казалось, что это конец.

Но здесь история художника, который всегда был только подражателем своего кумира, сделала крутой поворот. Он мог бы начать писать портреты вельмож, заработать на этом деньги, уехать лечиться. Мог бы, но Флавицкий желал совсем другого. Болезнь и приближающаяся смерть заставили живописца собрать все свои силы, направить всю творческую энергию и талант в одно русло, чтобы создать одну картину,​​которая осталась бы в веках. Началась битва за бессмертие.

Долгое время он только копировал, шел по стопам своего кумира. Теперь судьбой за него был сделан выбор: у него больше не было ​времени учиться. Приступы кашля повторялись все чаще, петербургский климат не способствовал выздоровлению. Но Флавицкий упорно не следовал рекомендациям врачей и продолжал работать над картиной.

«Княжна Тараканова» — бесспорный шедевр, одна из самых удивительных картин в русской живописи. Но часто об этом полотне рассказывают неправильно: сначала говорят о главной героине и ее судьбе и только потом упоминают Флавицкого. Но сюжет картины условен. Флавицкий выбрал его лишь ​по той причине, что в Академии классическими считались две тематики: религиозная и историческая. Рамки второй были куда шире.

Сразу разберемся с первым вопросом. К истории картина не имеет никакого отношения. Княжна Тараканова умерла не от наводнения и никак не могла остаться в камере одна: она была политической преступницей, за ней следили 24 часа в сутки. А как же еще! Она хотела отобрать власть у Екатерины Великой, которая сама незаконно захватила трон.

Флавицкому же нужно было показать совсем другое. И вот тут мы должны обратить внимание на все множество мелочей, представленных на этом полотне. Начнем с самого главного, с того, что сразу бросается в глаза. Это кружка и хлеб, которые стоят на столе у кровати. Присмотритесь внимательно: они прозрачные. Сквозь них мы видим и стол, и стену камеры.

Возникает ощущение призрачности, эфемерности происходящего. Флавицкий, сюжеты картин которого почти всегда так или иначе были связаны с религией, и в этом произведении не стал уходить от христианских аллюзий. Хлеб и вино (может быть, и вода, Христос ее в вино превращал) — тело и кровь — растворяются в воздухе. Перед нами возникает символ ускользающей жизни. Он повторяется и в образе крыс, которые пытаются спастись от потопа на кровати княжны.

Да все в этой картине тянется к ее фигуре. В ней заключается, пожалуй, главная загадка этого полотна. Ее платье совсем не похоже на рубище. Это можно объяснить традициями академизма: красота должна была существовать везде, ведь художник изображал не реальную, а идеальную картину мира. Впрочем, даже в цветах ее костюма есть определенный символизм.

Белый, по христианской традиции, считается символом чистоты, а красный — символом мученичества. И получается странное изображение. Вместо смерти авантюристки, никогда не отличавшейся особыми добродетелями, Флавицкий изображает смерть святой. Но и здесь есть детали, на которые следует обратить внимание.

Вполне естественно, что художник, когда жил в Риме и работал над «Христианскими мучениками на арене Колизея», не мог обойти вниманием творения Джованни Лоренцо Бернини, и в особенности две потрясающие скульптурные работы итальянского мастера — «Экстаз святой Терезы» и «Экстаз блаженной Людовики Альбертони».

Самое интересное в этих произведениях то, что религиозный и телесный экстаз в них представлены как единое целое. Перед нами не монахини-затворницы средних лет, а красивые молодые девушки, которых переполняют эмоции. Такова и княжна Тараканова на картине Флавицкого. Запрокинутая голова, закатившиеся глаза, приоткрытый рот, полные губы, пальцы, царапающие стену. Похоже на муку, только далеко не предсмертную, со вполне сексуальным подтекстом. Зигмунд Фрейд бы ликовал!

Но перед нами не пошленькое произведение с эротическим уклоном, служащее для украшения гостиной, как, например, картина Фрагонара «Девочка с собачкой». В «Княжне Таракановой» мы видим единство души и тела, трепет на пороге новой жизни. Это перерождение, экстаз, полет души, вырвавшейся из темницы.

Посмотрим на композицию полотна. Это темница, но нет ощущения замкнутого пространства. Этого удается добиться благодаря великолепной прорисовке зеркально гладкой поверхности воды, которая заполняет камеру. К слову, это совершенно нереально. Но реальность тут и не нужна, ведь перед нами аллегория.

Если бы Флавицкий хотел изобразить страдание, то вода бушевала бы в камере, тем самым передавая все страхи и тревоги героини. Но здесь другое. Мы смотрим на тень на стене, которую отбрасывает тело княжны. Обратите внимание, как силуэт устремляется вверх. Перед нами как будто начало полета.

С противоположной стороны мы видим разбитое окно, в которое вместе со светом устремляются бушующие потоки воды. Вода и свет становятся единым целым. Вода заливает камеру, свет окутывает княжну, овладевает ею, как на картине Рембрандта «Даная». Да, это не смерть, это перерождение — не главный страх Флавицкого, а последняя его надежда.

Он пишет э​то полотно после всех своих неудач. На пороге смерти, не принятый публикой. Прописывает детали, захлебываясь кровавым кашлем, и создает портрет не авантюристки, умершей в тюрьме, а собственной души. Фиксирует свои последние надежды, желание сбежать из тюрьмы общественного мнения и собственного устоявшегося стиля. Это полотно не о смерти, как считают многие, оно о надежде, последней надежде смертельно больного мастера.

Картина была написана всего за год. Публика встретила ее с восхищением. Тот же Стасов, который за год до этого в пух и прах разнес итальянское произведение Флавицкого, назвал «Княжну Тараканову» «чудесной картиной, славой нашей школы, блистательнейшим творением русской живописи».

И не было уже никаких сравнений с Брюлловым, ученик вышел из тени учителя. Казалось бы, дальше все должно быть хорошо. После успеха «Княжны» картинами мастера заинтересовались, а само полотно захотел купить Павел Третьяков для своей коллекции. Но там, где существует высокое, есть и низкое. Все, как всегда, упиралось в деньги.

Третьяков предложил художнику за его произведение три тысячи рублей (очень большая сумма по тем временам), но Флавицкий хотел не меньше пяти. Ему нужны были средства на путешествие в Италию, да и слава в​новь вскружила голову, пришел долгожданный успех. Однако Третьяков умел торговаться и продолжал стоять на своем.

Прошло два года, денег у художника не было, а болезнь не отступала. Флавицкий умер в Петербурге, так и не отправившись в Италию. Потом его братья повысили цену. За картину запросили не меньше двенадцати с половиной тысяч рублей. Но Третьяков снова не соглашался. В итоге он все же купил картину. Братья художника оказались на грани нищеты и продали «Княжну Тараканову» за две с половиной тысячи.

А полет души, запечатленный на картине Флавицкого, остался. И пятьдесят лет спустя другой великий художник, поэт Борис Пастернак, написал:

О, вольноотпущенница, если вспомнится,
О, если забудется, пленница лет.
По мнению многих, душа и паломница,
По-моему, — тень без особых примет.

О, — в камне стиха, даже если ты канула,
Утопленница, даже если — в пыли,
Ты бьешься, как билась княжна Тараканова,
Когда февралем залило равелин.

О, внедренная! Хлопоча об амнистии,
Кляня времена, как клянут сторожей,
Стучатся опавшие годы, как листья,
В садовую изгородь календарей.