В издательстве Livebook вышла книга Вячеслава Курицына «У метро, у “Сокола”» — это ностальгический детектив о Москве 1975 года. «Москвич Mag» публикует фрагмент, в котором милиционеры допрашивают пять старушек, подозревающих, что в их районе появился маньяк.

Влетел, едва постучав, старший лейтенант Кравцов. Всклокоченный, c безумным взором, форменная куртка не на ту пуговицу застегнута, перекошена.

— Товарищ майор! Товарищ капитан! Еще две старушки! Опять на «Динамо»!

Жунев отреагировал непечатно.

— Знатный урожай жнет смерть нынешним маем среди представительниц старшего поколения москвичей, — обобщил Покровский.

— Эти две целы, — выдохнул Кравцов. — Машина уже ждет.

— Я пас, — поднял ладони Жунев. — Экспертов возьмите и валяйте.

Покровский встал.

Кравцов в Москве пока не идеально ориентировался. Сказал, что на «Динамо» опять, а поехали дальше, и «Аэропорт» проехали, свернули с Ленинградского проспекта уже на «Соколе».

— «Каркасы» место называется, — сказал Кравцов. — Не знаю, что такое.

Покровский знал. В глубине Чапаевского парка уродливые металлические конструкции за деревянным забором. Это был разобранный и обратно не очень собранный гитлеровский ангар, который будто бы привез из поверженной Германии Василий Сталин, сын того Сталина. Не сам, понятно, а по его команде менее знатные люди как-то этот экстравагантный трофей сюда перли.

— Вот это да! — искренне удивился Кравцов. — Сколько всего в Москве интересного!

Да, интересно, сколько железнодорожных платформ, была ли на эту штуку инженерная документация, что не позволило нахлобучить на нее стены спортзала для авиаторов, как планировалось. Любопытно прочесть про это в «Науке и жизни» статью со схемами, но слишком, наверное, много секретной правды пришлось бы вставить в такую статью.

Воздух в парке свежий и даже праздничный: кому горе и беда, а у Покровского после отпуска энергия и предвкушение интересных событий.

Местные милиционеры просят местных жителей не толпиться у тополя. Рядом перепуганные, но невредимые подруги-пенсионерки. Унылый майор из местного отделения разговаривает с ними строго, будто не пострадавшие перед ним, а подозреваемые. Покровский вмешался, наладил товарищеский тон.

Обе подруги были санитарками и в финскую, и в Великую Отечественную. На груди у них поблескивали свежие яркие медали. Две недели назад миллионам граждан СССР — всем, кто воевал или работал в тылу, — вручили медаль к тридцатилетию Победы. Участники войны последние десять лет, как День Победы стал выходным, в начале мая надевали награды, но не все участники: кто-то мог стесняться, что наград слишком много или, наоборот, немного. А эту новую медаль, демократичную, приуроченную к конкретной дате, было уместно носить отдельно, и сверкала она в эти дни на многих и многих жакетах и пиджаках.

Одна из санитарок к другой приехала в гости из Воронежа. Возвращались вчера поздно с улицы Викторенко — это у «Аэропорта», пятнадцать минут ходьбы — в Чапаевский переулок. Засиделись у третьей своей фронтовой подруги, с которой в тот день случилась большая неприятность. Протирала оконце между кухней и ванной комнатой, грохнулась с табуретки, много сильных ушибов.

— Лежать будет может месяц, синячищи вообще прям, ух не могу, — рассказывала та, которую Покровский пронумеровал про себя как старушку номер четыре.

— Идем мы домой, поздно уже, темно. Мимо каркасов проход прямой. И вот оттуда, — пятая старушка вытянула руку по направлению к каркасам, и четвертая старушка синхронно туда же вытянула руку, слегка театрально получилось.

— Просвистело, так сразу и непонятно откуда.

— Я сначала вообще ничего не сообразила! Чуть-чуть даже как снаряд свистит…

Растерянные, тревожные. Войны пережили, коллективизацию, индустриализацию, а тут… Тут, впрочем, тоже пережили.

Покровский спросил, какая из старушек была ближе к каркасам. Выяснилось, что воронежская.

— Почему сразу в милицию не обратились? — строго спросил местный майор.

— Так… еле убежали. И поздно было.

— Мы быстрее домой… — и старушка номер пять вдруг перешла на шепот. — А что, правда, товарищ милиционер, маньяк старых женщин в нашем районе…

Не договорила, что именно делает.

— Ну-ка, ну-ка, — нахмурился майор. — Что вы слышали? Слухи, знаете, нехорошо распускать.

— Говорили, что у «Гражданской» голову разбили женщине, а у «Баку» другую зарезали.

«Баку» — это новый кинотеатр тут неподалеку воздвигнут. Покровский его не видел еще.

— Преувеличение, — сказал Покровский.

Любопытно, как ловко достоверная информация переплетается с ложной. Или он сам не знает? Нет, если бы еще и у «Баку» кого-то зарезали, Жунев, конечно, Покровскому это сообщил бы.

— Я и не верила слухам, — сказала санитарка-москвичка. — А вчера как вспомнила!

— И я вспомнила, что ты мне рассказала, что у вас тут такое творится…

Обе, значит, вспомнили, но друг другу напоминать не стали. Мысль просится, а человек ее обратно запихивает… или не обратно, куда «обратно»… Отгоняет ее, наоборот, как ненужное насекомое

Утром на свежую голову начали обсуждать ночное происшествие, тут уж и слухи пришлось в памяти оживить. Думали, идти ли в милицию. Пошли для начала все к той же подруге: вчера пообещали ей конфеты «Воронежские», вторую коробку: одну вчера открыли, так понравились конфеты пострадавшей, что московская подруга решила и свою коробку — ей тоже гостья привезла — больной уступить. И еще пластинку принесли с военными песнями. Подруга еще спала, родственница ее стережет, будить не стали, оставили конфеты и пластинку. На обратном пути, не сговариваясь, пошли к тому месту.

Если снаряд был пущен, куда-то он делся! И увидели, что в раздвоенном старом тополе застряла, как раз меж стволов въехав, пятисотграммовая гиря от магазинных весов.

Тут и вызвали милицию.

— Нехорошо, гражданки! — нахмурился май-ор. — Почти более полусуток вы задерживали информацию.

— Надо было сразу, надо было, но мы вот так…

И еще Антонина все время в мыслях, синячищи у нее, вы бы видели.

— Она мне снилась, — сказала вдруг другая пенсионерка, номер пять. И тут же сама себя опровергла. — Нет, не снилась! Это я лежала не спала, сама вспоминала. В Руммельсбург когда вошли… Помнишь?

— Сколько их было, городов-то.

— Где Антонина канарейку выпустила.

— Помню!

Из сбивчивого рассказа выяснилось, что после освобождения этого неизвестного ранее Покровскому Руммельсбурга в апреле 1945 года санитарок расквартировали в доме, который ранее занимал немецкий офицер, до того культурный, что канарейку в клетке держал. И эту канарейку Антонина от полноты чувств выпустила в окно. Тоже как бы освободила. И не сообразила, что погибнет на улице канарейка. И потом, по словам старушки номер пять, много лет вспоминала это, и кляла себя, и жалела эту несчастную канарейку.

А старушка номер пять взяла да заплакала на этом месте, даже хмурый майор буркнул:

— Вы уж это… Это когда было!

Действительно, было это тридцать лет назад, канарейка не дожила бы.

Какие-то конфликты последнее время, недоброжелатели? Нет, ничего подобного. Соседи прекрасные, с хулиганами конфликтов не было.

Подлетела ухоженная женщина лет сорока, в красном платье, бросилась к старушке номер пять.

— Мама, мамочка! Что же ты не звонишь! Соседи мне позвонили!

— Я, Олечка, не хотела… Ты же на работе…

— Мама, ты вся цела? — Олечка стала быстро вращать маму вокруг оси, как манекен, потом обратилась к ее подруге. — А вы?

И, не дожидаясь ответа, набросилась на милиционеров.

— А вы куда смотрите? Ветеранов войны от маньяка не можете оградить?

Покровский хотел пошутить, что это небесный невидимый милиционер и оградил, дернул злодея вовремя за рукав. Но не стал шутить. Пенсионерок вместе с активной дочерью отправили домой. Пострадавшее дерево сфотографировали и изучили, гирю вытащили.

— Гири такие где вообще берут? — спросил Покровский коллег. — Есть они в свободной продаже?

— «Товары для торговли» есть вроде магазин, — сказал Кравцов.

— Это же холодное оружие. В авоську положил и пошел молотить, — сказал Покровский. — Смотрите, тут знаки… Это на всех гирях такие?

На свинцовой вставке в гирю и впрямь виднелись знаки. Буква К, буквы ГЕ, римская двойка, арабские семерка и двойка.

— Выясню, — сказал Кравцов.