На 24 февраля у нас был запланирован с дочерью театр, даже два. А фейсбук кричал о войне. Весь мой информационный пузырь разрывался от боли.

Люди — хорошие, честные, сильные, добрые — каялись в том, в чем не были виноваты. В ленте мелькали скрины переписок с друзьями и родственниками с Украины, везде — страх, ужас, паника. Страна просыпалась и тут же тонула в том, во что не могла поверить.

— Послушай выступление Зеленского, — сказал мне друг и уехал на работу. Я послушала и стала собираться в театр. Как можно идти в театр, когда твоя страна объявила войну?

Но моя дочь не была виновата, а билеты я купила еще в мирной жизни, и в мире ничего бы не изменилось, если бы мы множили тревогу, сидя дома. Проживем этот день, как планировали, решила я. Посмотрю, что на улице, поговорю с людьми, послушаю, о чем говорят.

Автобус М35: тишина. Никто не говорит о войне, на лицах людей нельзя прочесть ничего особенного. Все, как обычно, в телефонах и своих мыслях. Может быть, они, как и я, просто держат лицо? А внутри — шок? Мой информационный пузырь резко резонировал с картинкой.

Пока мои друзья постили в инстаграме черный квадрат с надписью «Нет войне!», пока моя израильская русскоговорящая подруга выкладывала инструкцию, как работать с людьми, переживающими шок войны, пока Лия Ахеджакова вопила о своей боли на «Дожде» — автобус спокойно нес пассажиров в центр.

Я зашла в метро. Те же лица, только сбоку. Ни слова, ни обсуждения, ни беспокойства…

В РАМТе показывали детский спектакль «Денискины рассказы». Страна женского родительства во всей красе, сотни женщин с детьми и единицы мужчин. Мир, не знающий, не желающий думать о том, что он сегодня навсегда изменился. О войне тут тоже никто не говорил.

Я подумала: а вдруг актеры выдадут свое волнение? Вдруг будет что-то, что даст нам понять, что этот день не такой, как вчера? День, в который жизнь Европы и цивилизованного мира в целом пошла иначе. Но нет: актеры играли, дети смеялись.

Я нырнула в метро на встречу. В «Граблях» на Новокузнецкой шумная компания делилась впечатлениями об отпуске, бодро расходился бизнес-ланч, каждый был занят своим делом.

Забежала в более дорогое заведение. Там мы с моим собеседником впервые громко сказали «война» и «что же дальше будет», что нам всем делать теперь? Будущее стало абсолютно непредсказуемым. Со времен последней чеченской войны выросли несколько поколений, которые о войне слышали только 9 Мая.

Как жить, когда идет война? Как справиться со страхом, когда каждый остается наедине с собой? Кинув в свою милитаристскую игру, власть безразлично нас проигнорировала.

К обеду информационный пузырь в фейсбуке закричал еще громче. Тут ушла с поста директор московского театра, которая не хочет от этой власти получать зарплату. Там вытолкнутые из страны диссиденты собирались выйти к российским консульствам. Студенты подписывали письма, народ обсуждал антивоенные митинги.

Наткнулась на пост руководителя «Правмира» о том, что нужно сегодня сказать своим детям о происходящем. Посмотрела на дочь: что я могу сказать 11-летнему ребенку? Вчера мы сидели с друзьями в красивом ресторане и ели вкусную еду, а сегодня закрыли аэропорт, и я не могу ничего объяснить даже себе, не то что маленькой девочке. «А школы не закрыли?» — спросила она меня тревожно.

Вокруг меня Москва жила обычной жизнью. Помню, в 2014 году нельзя было сесть в такси, чтобы кто-то не завел разговор о нашем Крыме. Половина торжествовала и вспоминала слезу президента, половина негодовала, но на всех уровнях общество бурлило, как нагретый чайник. Своих можно было определить по одному короткому вопросу. Мы даже с няней разругались, до крови обсуждая Крым. Сегодня общество на улице молчало. Что это было: шок? Страх? Паника? Ступор? Эмоциональная усталость?

Вечером у нас снова был театр. Я оставила ребенка в зале, а сама села с ноутбуком в фойе. В гардеробе сегодня работали молодые люди, наверное, студенты.

— А как вы пережили первый день войны?

— Мне очень стыдно и очень страшно, — сказала совсем юная девушка…

Мы все потеряны и испуганы, мы никогда не жили в стране, которая объявила настоящую войну, которой при этом как бы нет. Что мы можем сделать? Сказать соседу, другу, родственнику, что война — это голод, разруха, болезни, нищета и смерть. И нет ничего, что бы оправдывает военные действия.

Я напишу статью, директор театра скажет свое слово, «Барса» не приедет играть с «Зенитом», ФИДЕ не проведет в России свои турниры, студент подпишет письмо, кто-то выйдет с плакатом, каждый сделает то, что в его силах.

В пустом фойе, пока шел спектакль, сотрудники смотрели в телефонах новости. Внешне яркий, раскрашенный московский мир — иллюзия, не способная скрыть правду. Война есть, и огромная часть страны ее не поддерживает.

Своей матери я сказала: твоему сыну 37 лет, моим сыновьям 11 и 18. Ни одна женщина в этой стране сегодня не может спокойно сказать: меня это не касается. Мы не хотим войны ни для своих сыновей, ни для сыновей украинских женщин.

Дописывала я это в «Шоколаднице» в Камергерском. Счет мне принесла совсем девочка, почти ребенок.

— Вы знаете, что началась война?

Она как-то смущенно замялась под маской…

— Что вы чувствуете?
— Не знаю…
— А на работе что говорят?
— Что это ужасно…