У меня обалденный вид из окна. Зимой, конечно, лучше видно, но и летом хорошо. Все говорят, что зеленые насаждения, парки и скверы только в отдаленных районах Москвы. Не соглашусь. У меня много зелени и очень тихие соседи.

И, главное, никаких вот этих детских садиков, школ, игровых площадок, ничего у нас такого нет, только МФЦ через дорогу. И больше наша Большая Декабрьская улица ничем не примечательна. Хотя нет. Есть один дом — №3. На нем необычная табличка — «Большая Ваганьковская улица». И пояснение: «Настоящая улица с 1683 года по 1922 год носила название Большая Ваганьковская. В 1922 г. богоборческая власть, осуществившая геноцид русского народа, незаконно переименовала эту улицу в Большую Декабрьскую в честь террористов, безбожников, поднявших мятеж в Москве против царя в декабре 1905 г. Сотрудники предприятий, работающие в зданиях под номером 3 на этой улице, отказываются от пропаганды терроризма и именуют эту улицу с 2009 года Большая Ваганьковская. Пока во всех адресных реестрах эта улица еще официально именуется Большая Декабрьская. Выражаем надежду на скорое официальное переименование».

Тут, конечно, многие случайные прохожие впадают в ступор и не понимают, на какой улице они находятся, если еще не прочитали пояснение.

Я люблю наблюдать из окна за экскурсантами, которые в больших количествах прутся на наше кладбище. За толпами у могилы Есенина, там всегда люди и всегда читают стихи: кто Есенина, кто свои, иногда так громко, что мне слышно, хотя этаж у меня не первый и не второй. У нас здесь вообще творческих людей очень много. Художники — Василий Суриков, Алексей Саврасов, актеры — Андрей Миронов, Георгий Вицин, Спартак Мишулин, Георгий Бурков, Олег Даль, поэты и певцы — Владимир Высоцкий, Булат Окуджава, Игорь Тальков, журналисты и телеведущие — Владислав Листьев, Владимир Ворошилов («Что? Где? Когда?»), футболисты — Эдуард Стрельцов и Лев Яшин, семья Цветаевых — основатель Пушкинского музея отец Марины Цветаевой, и ее мама, и сестра Анастасия, ну и так далее. По оценкам специалистов, на Ваганьковском кладбище за всю историю его существования упокоились более полумиллиона москвичей. И, между прочим, в нашем доме квадратный метр стоит полмиллиона. Но это я так, к слову, у меня друг риелтор, так что я знаю.

Очень много легенд ходит о нашем кладбище. И что сторож у нас тут одноглазый бродит, призрак в смысле, и могила Александра Абдулова светится, и о могиле Агласии Теньковой, старинной, чуть ли не XVII века, которая померла очень юной девушкой, говорят, что она блуждающая могила, то есть окажешься возле нее, нападет на тебя какой-то морок, и обнаружишь ты себя в совершенно другом месте. А найти эту могилу после этого будет совершенно невозможно. Ну так я вам скажу — это все ерунда. Поскольку парков и скверов у нас тут не особо, как было сказано выше, то мы, собственно, все детство-отрочество сюда шлялись, и с Люськой, своей первой любовью, первый раз я поцеловался именно на Ваганьковском кладбище. Причем ночью. Я ее и завлек туда этими рассказами. Пошли, говорю, призраков смотреть. И ни хрена. Никого там нету. Мы спрятались за какой-то могилой, когда сторож обход делал, и остались там после закрытия. Но поцеловались не в тот раз. А уже после девяти вечера как-то зимой перелезли через ограду и бродили там часа три. Никого! Никого не видели, доложу я вам, хотя очень хотели и были настроены.

Кладбище всегда принимало участие в жизни живых, и наше не исключение. Здесь происходили романтические и судьбоносные свидания не только у меня, а, например, у Александра Герцена, написавшего незабвенное «Былое и думы», и его будущей жены Натальи:

«Мы встретились на кладбище. Она стояла, опершись на надгробный памятник, и говорила об Огареве, и грусть моя улеглась.

— До завтра, — сказала она и подала мне руку, улыбаясь сквозь слезы.
— До завтра, — ответил я и долго смотрел вслед за исчезавшим образом ее».

А Илья Репин писал в своих мемуарах: «Уговорил Сурикова поехать со мною на Ваганьковское кладбище, где один могильщик был чудо-тип. (Это он наверняка о призраке одноглазого сторожа! — Авт.) Суриков не разочаровался. Кузьма долго позировал ему, и Суриков при имени Кузьмы, даже впоследствии, всегда с чувством загорался от его серых глаз, коршуничьего носа и откинутого лба».

Лет десять назад ограду, через которую мы перелезали, сломали. Блин, она пережила три революции, Ходынку, Отечественную войну 1812 года, после которой по кладбищу бродит французский солдат до сих пор (но это по слухам опять же), Великую Отечественную войну, она пережила путчи 1991-го и 1993-го и даже архитектора Посохина, но не смогла пережить нашего мэра. Ограда XIX века — красивая, ажурная, чугунная, решетчатая.

Николай, читатель «Москвич Mag»

Если вы хотите стать героем этой рубрики и рассказать о своем виде из окна, напишите, пожалуйста, Наталье Журавлевой: nrobertova@mail.ru

Фото: Николай, читатель