В издательстве «Ад Маргинем Пресс» вышла книга психоаналитика Джоша Коэна «Неработа. Почему мы говорим “стоп”». Это исследование наших взаимоотношений с трудом на примере автобиографических очерков, заметок психоаналитика и тонких наблюдений. «Москвич Mag» публикует фрагмент из главы «Лентяй», где Коэн рассказывает о своем клиенте — успешном финансисте Крисе, бросившем работу в одном инвестиционном банке лондонского Сити.

***

Крис не сел, а плюхнулся в кресло. Ввалившись в кабинет, он, казалось, был готов выполнить серию автоматических движений, которая обычно определяется глаголом «садиться»: согнуть колени, мягко опуститься на сиденье и принять удобную для себя позу. Вместо этого у него подогнулись ноги, и он, поддавшись силе гравитации, приземлился так резко, что кресло «вздрогнуло» — и я вместе с ним.

Сейчас мне кажется, что в ту долю секунды бессознательное Криса нашло способ связаться с обескураживающей историей внезапного краха, отразившегося на его теле и психике. Поправив всклокоченные волосы и одернув безразмерный спортивный костюм, он сказал, что, возможно, я удивлюсь, но еще недавно он работал по девяносто часов в неделю в одном инвестиционном банке лондонского Сити. И правда, в моем представлении его несуразный вид никак не вязался с образом работника, снующего по коридорам стеклянной башни какой-нибудь корпорации.

Закончив элитную бизнес-школу в Париже, Крис устроился в банк, вошел в бешеный темп работы и следующие два года занимался поглощением и слиянием компаний, проворачивая сделки с той же легкостью, с какой раньше добивался ошеломительных успехов в учебе и спорте.

Все это резко оборвалось, когда однажды утром будильник, заведенный на полшестого утра, не смог заставить Криса привычно выскочить из кровати. Крис выключил его и остался лежать, уставившись в потолок. Он был уверен в одном: на работу он больше не пойдет. После шести часов, проведенных в каком-то промежуточном состоянии между мечтательной дремой и бесцельным бодрствованием, он надел спортивный костюм и отправился в Starbucks и магазин Tesco Metro за углом, где набил корзину упаковками пончиков и полуфабрикатами, которые отныне составляли его обычный рацион. «Так я заработал себе вот это», — произнес Крис с обезоруживающий улыбкой, блаженно поглаживая себя по раздавшейся плоти под кофтой. Плечи, грудь, живот: казалось, все тело Криса обмякло в знак солидарности с его душой.

Минули три месяца. Потеряв работу, Крис на удивление быстро превратился из предприимчивого дельца в мешок обрюзгших телес, развалившийся передо мной. Он ничего не делал и ни с кем не виделся. Контакты с любопытными или обеспокоенными коллегами прекратились, затем он получил конверт с прозрачным окошком, через которое на него смотрело извещение о расторжении трудового договора. С удивлением он обнаружил, что это его ничуть не взволновало. С родителями, живущими в Америке, он общался ровно столько, сколько было необходимо, чтобы у них не возникало никаких подозрений. Они знали, как много работает их сын, поэтому не ждали потока новостей; он им ни о чем и не рассказал.

Все эти три месяца Крис провел за просмотром телевизора и поглощением пищи. «Хотите верьте, хотите нет, но я был качком. А теперь я профессиональный лодырь». Криса поражал его собственный аппетит. Накануне к 11:30 он уже потребил рекомендованную суточную норму калорий, съев всего лишь хлопья на завтрак. «Я не в фоооорме», — протянул он. «Судя по всему, — заметил я, — вы сами хотели потерять ее, причем старались изо всех сил». «Ну, — ответил он с некоторым вызовом, — может, я никогда и не хотел быть в форме».

Крис был единственным ребенком в семье и вырос в зажиточном пригороде Сент-Луиса. Он вспоминал, что его родители, теперь уже разведенные, боролись с фрустрацией, вызванной неудачным браком, яростно культивируя достижения сына. Он всегда учился на «отлично»: казалось, капитанская повязка в бейсбольной команде и стипендия на обучение (ее Крис и в самом деле выиграл) в одном из университетов Лиги плюща ждали его с рождения.

Не дожидаясь моих расспросов, он вспомнил, как в четырнадцать лет пошел с отцом в какую-то старомодную парикмахерскую в центре города. Пока Крис сидел в кресле и смотрел в зеркало, отец инструктировал парикмахера, как стричь, прочерчивая пальцем линию по голове сына. «Я сказал: “Пап, я терпеть не могу такую стрижку”. Я хотел быть похожим на рок-звезду, а не на долбаного морпеха. Отец посмотрел мне в глаза и, не меняя тона, произнес: “Это твоя стрижка”. С тех пор это была моя стрижка».

«Ваша форма», — уточнил я.

«Моя форма».

Когда парикмахер закончил, Крис, глядя в зеркало, заметил, что отец одобряюще улыбается, и решил впредь следовать путем наименьшего сопротивления. В его сознании щелкнуло: кто-то у него за спиной всегда должен кивать, источая такое же сияние одобрения, как отец в зеркале. Криса удивляло, сколь многого можно добиться за счет податливой уступчивости. Стрижка морпеха не была случайной. «Он получает приказ наступать или стрелять, он не чешет в затылке, раздумывая над тем, что ему хочется делать, а что нет. Он не задается лишними вопросами, а просто делает».

Этот подход Крис стал применять ко всем ситуациям, не спрашивая себя, интересно ли ему то, что он делает, и получает ли он от этого удовольствие. Он знал, чего от него хотели: этого было достаточно, чтобы не задаваться вопросом о том, чего хотел он сам.

Тем не менее иногда в окружающем мире или в нем самом что-то шло не так. Когда Крис получил уведомление о присуждении ему стипендии в Дартмутском колледже, его охватила странная паника: он недоуменно смотрел на письмо, сомневаясь, что оно адресовано ему. «Возможно, вы были правы, — предположил я. — Вы, должно быть, подумали, что вся эта бесконечная тяжелая работа не для вас». Он вздохнул. «Может быть. Тогда это было не так очевидно. Казалось, отец только и делает, что злится, а мать все время грустит, и это каким-то образом связано со мной. Я подумал, что письмо что-то изменит в их жизни. И вот отец его читает — и хлопает меня по плечу; мать трогает меня за руку. “Молодец, сынок”, “Это потрясающе, малыш”, — говорят они, а потом возвращаются в свой несчастливый мир».

Следующие годы Крис посвятил развитию своих достижений, хотя призрачное присутствие родителей постепенно развеялось. Он занимался карьерой, записывал в свой актив все новые дипломы и бонусы, повинуясь неумолимой воле, кото- рая и раньше не определялась его желанием, а теперь, казалось, не зависела ни от кого вообще. Он двигался вслепую и не мог остановиться.

Так и было до тех самых пор, пока Крис наконец не осознал, как много времени у него уходит на странные мечтания, когда он, сидя за своим рабочим столом в банке, представляет, как вернется домой и ляжет спать. Когда его выводил из оцепенения телефонный звонок или оклик коллеги, он приходил в жуткую панику. «Однажды этот парень спросил, все ли со мной в порядке; как будто он и правда за меня переживал. Я посмотрел на себя и увидел, что моя рубашка вся мокрая от пота. Это было недели за три до того, как я перестал ходить на работу».

Что послужило причиной этого миниапокалипсиса в его душе? Сеанс за сеансом мы возвращались к этому вопросу и каждый раз приходили к одной и той же формуле: «Я знаю только, что мне было нужно сказать “стоп”». «Было нужно сказать “стоп”». При каждом повторе эта фраза казалась мне все более загадочной. «Остановка» утратила свой негативный смысл отказа от чего-либо. Для Криса она стала синонимом настоящей деятельности, прежде ему совершенно неведомой.

Винникотт полагает, что Я основано на двух первоэлементах: «бытии» (being) и «деятельности» (doing). Ощущение бытия, пишет он, «формирует единственную основу для открытия самого себя и чувства существования… »* Психическое расстройство начинается в тот момент, когда деятельность берет верх, а бытие, соответственно, сдает позиции. У Криса, сколько он себя помнил, компульсивное принуждение к действию заменяло ощущение существования. Когда стали учащаться периоды кататонического бездействия на работе, когда он внезапно решил не вставать с кровати, а потом пустился в ненасытное поглощение вкуснятины, во всем этом сказались протест против долгой тирании действия и желание вновь стать существом, которое дышит, устает, испытывает голод, в конце концов, просто существует.

Расслабив конечности и закрыв глаза, Крис лежал на кушетке и говорил то вяло, растягивая слова, то отрывисто, с подчеркнутой поспешностью. «Сколько еще времени моя жизнь будет состоять из сна и еды, будто я чертов ребенок?

Starbucks, Tesco, психотерапевтический кабинет — вот все, чем я живу в течение последних месяцев. Когда наступит критическая точка? Когда я решу, что нужно что-то предпринять?»

Я спросил, не приходило ли ему в голову, что критическая ситуация уже наступила и что он делает именно то, что ему нужно. Он разозлился: «Вы что, серьезно? Что я делаю? Разве я что-нибудь делаю? НИ-ЧЕ-ГО!»

Я не ответил, повисла пауза. Когда сеанс закончился, мне показалось, что Крис улыбнулся.

Через два дня он сказал мне, что впервые за несколько месяцев сходил куда-то помимо супермаркета. Он вышел на пробежку, решив, что пора приводить себя в форму, но вдруг обратил внимание на то, как красиво светит январское солнце. И стал просто гулять — прошел через Хэггерстон, Хайбери, Блумсбери, Кэмден, Тафнелл-парк и Хит. Он гулял и гулял, пока наконец не опустился на скамейку в счастливом изнеможении, наслаждаясь закатом.

«И тут я рассмеялся. Мне двадцать девять лет. Я бегал в школе и университете. Я пробежал тысячи миль. И вчера в первый раз за всю свою чертову жизнь я отправился гулять куда глаза глядят».

__________________________________

*Винникотт Д. В. Игра и реальность [1971] / науч. ред. И. Сизиковой. М.: Институт общегуманитарных исследований, 2015. С. 112.