О москвичах, которые точно знают, что будет плохо, а потом может быть даже еще хуже, о дурацких клоунах на Цветном бульваре, от которых в ужасе отворачивается даже стоящий рядом памятник Юрию Никулину, и любви гулять только там, где гуляет его собака.

Я родился…

В доме у реки. Река называлась Гнилопять, она протекала меж холмистых берегов — и протекает, видимо, если не высохла, — города Бердичева. Это такой городок на юго-западе Украины, недалеко от Житомира, где родился великий человек Королев, основатель нашей космической программы. Ему сломали челюсть в 1937 году. Но он все равно послал человека в космос. А рядом еще эта Гнилая Пять впадала в реку Тетерев, которая тоже протекала между разных городов, таких как Жмеринка и Шепетовка. А в Шепетовке родился Николай Островский, мой однофамилец. Он тоже имел нелегкую судьбу. Ослеп, построил узкоколейку, сочинил Павку Корчагина. Так что могу сказать, что в этой местности живут сильные неординарные личности.

Сейчас я живу…

В Москве, на Цветном. Почему? Потому что после окончания Ростовской консерватории я играл на саксофоне, работал в варьете и так далее. Потом я написал одно такое произведение — «Пять монологов о джазе», и оно случайно попало в руки разным людям. А писал я, когда было нечего делать — просто садился и писал. Ведь саксофонисты более свободные, чем другие музыканты, поскольку они ни от кого не зависят, играют соло. Так вот, это произведение попало в руки разным людям. И в их числе к Людмиле Владимировне Голубкиной во ВГИКе. А перед этим другой мастер читал и решил, что это какая-то антисоветчина, и выбросил. А она сказала: интересно-интересно. Таким образом, я пришел к ней, а потом уже в их с Лунгиным мастерскую на Высшие курсы сценаристов и режиссеров. Так я оказался в Москве, жил в общежитии, а потом уже стал сочинять разные истории и таким образом стал коренным жителем Москвы.

Я люблю гулять в Москве…

В основном там, где гуляет моя собака. А моя собака гуляет в основном по Цветному бульвару. По двум бульварам — который налево и который направо. Направо она не очень любит гулять, потому что там мало ее знакомых собак и в основном живут люди, приехавшие из Азии, — на скамейках. А налево у нас большой красивый бульвар, и вот там она очень любит гулять, и я вместе с ней все время там гуляю.

Мой любимый район в Москве…

На самом деле, я очень люблю Сухаревку. Потому что там есть тайные места, горбатые переулочки. И, если посмотришь вверх, видно небо, и людей совсем нет, и кажется, что их никогда не будет. Но потом они появляются, и очарование быстро пропадает.

Мой нелюбимый район в Москве…

Мне кажется, что в Москве все районы прекрасны. Хотя возле моего подъезда часто пахнет из канализации, но даже там, иногда бывает, гуляют люди, и им это нравится. Но на самом деле там не очень.

В ресторанах…

О да, я бываю в разных ресторанах. Потому что я сочиняю разные истории.

Со мной, особенно раньше, встречались разные богатые люди и водили меня по разным дорогим ресторанам. И я очень любил с ними ходить. Они меня там очень вкусно кормили разными вещами. В последнее время, в связи с тем, что мы становимся все больше похожи на Европу, эти богатые люди перестают сильно кормить — наливают там просто водички, кофе, и сидишь с ними, пьешь кофе, водичку, и совершенно уже не интересно.

Есть такой итальянский ресторан «Марио», когда-то он находился на Сухаревке. И был такой кинопродюсер Карл Баумгартнер, который, к сожалению, рано умер (мы с Дворцевым сделали с ним фильм «Тюльпан»). Он часто бывал в Москве. И поход в «Марио» был нашим первым большим заходом в московский ресторан. Это было совсем давно, лет пятнадцать назад, мы тогда с ним работали над одним проектом, который не состоялся. Тогда в «Марио» были какие-то удивительные блюда, до сих пор помню, как он вкусно их ел, я на него с удовольствием смотрел. И про всех он говорил: «Это мои братья». Не знаю, почему.

Место в Москве, куда я все время собираюсь, но никак не могу доехать…

Есть одно место, куда мы все когда-нибудь попадем. Но доехать туда я не тороплюсь, честно говоря. А там уж кто куда, как говорится. В принципе, это все места одного порядка. Какое именно — без разницы. Я не тщеславен в этом смысле.

Главное отличие москвичей от жителей других городов…

Мне кажется, что москвичи в отличие от жителей всех других городов точно знают, что Москва слезам не верит. Нельзя сказать, что Нью-Йорк слезам не верит или Париж слезам не верит. Москвичи — реалисты. Они точно знают, что будет плохо, а потом может быть даже еще хуже. Но все равно. Москвичи — мужественные люди, они всегда готовы к осаде.

В Москве лучше, чем в других мировых столицах…

Раньше лучше было то, что богатые люди, которые жили в Москве, были более щедры по отношению к искусству. А сейчас они такие же, как всюду, — стали экономить. Я предлагаю им как-то расщедриться.

В Москве за последнее десятилетие изменилось…

На самом деле, я честно говорю, мне нравится Собянин. Правда, я не знаю других, более хороших градоначальников, может, они где-то есть…  По сравнению с Лужковым он обладает лучшим чувством современности, вкуса. Уж не знаю, сам или с помощью советников, но это без разницы: значит, он выбирает правильных советников. Я считаю, что он действительно сильно изменил Москву.

Она действительно стала чище. Я люблю плитку — мне не нравится асфальт. Но у меня рядом с домом плитки нет, только открытая канализация. Думаю, что, может быть, когда-нибудь он доберется и до канализации.

Он строит развязки, дороги. И он не поет, не сочиняет стихи, у него нет такой жены, как у Лужкова. Я правда не знаю, он вроде развелся с женой, я слышал.

В итоге Москва при нем — как говорят, собянинская — стала намного лучше. Он не строит дурацких памятников. Вот если бы он снес еще этих клоунов на Цветном бульваре, которых построил Церетели…  А то Юрий Никулин, стоящий рядом, в ужасе от них. Он стоит к ним спиной, вы заметили? Страшные такие. Я думал, он построил их, чтобы его внуки там рядом гуляли, но пока не видел ни одного. Он там живет рядом, но почему-то не гуляет. Я часто там прохожу с собакой, а его нет.

То есть это единственное пожелание Собянину. Нет, два: канализация и клоуны.

Я хочу изменить в Москве…

Ну что значит изменить? Изменить в Москве — это значит измениться самому. Как что-то можно изменить в Москве, пока мы сами не изменимся? Мы должны измениться, и тогда Москва изменится вместе с нами.

Я же не могу сказать: я хочу, чтобы все в Москве стали более добрыми. Или более щедрыми. Или чтобы не бросали мусор на пол. И не срали за углом. Я же не могу это изменить.

Я бы сделал больше общественных туалетов. Таких маленьких разных кабинок. Потому что часто люди — я же живу рядом с метро — не добегают, видимо, домой…  (Так вот откуда запах!) Я просто гуляю с собакой, и она всегда делает свои дела в определенном месте. И я всегда за ней прибираю. А эти люди — нет. Кстати, в Москве многие стали убирать за своими собаками.

Если 50 лет Москву не трогать, чтобы она развивалась более или менее постепенно, без всяких сумасшедших идей, то, может быть, мы придем к определенной культуре.

Мне не хватает в Москве…

Садов. Не хватает скверов, уютных замкнутых пространств, чтобы можно было спокойно войти и посидеть. Не хватает столиков во дворах, спортивных площадок — они должны быть в каждом дворе. Больше приватных территорий. Но, к сожалению, думаю, это невозможно. Потому что для этого люди должны быть собственниками этих домов, дворов и территорий. Меньше общественных вещей и больше личных. Вот что нужно.

Я думаю, что московский театр…

Москва — это, на мой взгляд, театральная Мекка. У нас есть несколько вещей, которыми мы можем продолжать гордиться, и одна из них — это театр. Во всем мире знают, что русский театр — это величина постоянная. И слава богу, что он таким продолжает оставаться.

Потому что у нас очень интересные режиссеры, постановки и прекрасно отстроенные театры, за что нужно сказать спасибо, только я не знаю, кому: Собянину, Путину или кому-то еще?

И люди занимаются театром, несмотря на то что туда подкидывают свиные головы, и, может быть, эта агрессия будет продолжаться. Но сам факт таких театральных площадок меня очень радует.

Я должен благодарить всех евреев мира за то…

Что Еврейский культурный центр привозит в Москву мой спектакль «Уроки персидского». Всех, включая Иллариона Смирнова и фонд «Джойнт», взявшийся за эту непростую задачу. Это большая честь — сыграть в Москве спектакль, да еще в таком зале, в таком хорошем театральном здании — в Маяковке на Сретенке — которое мне сразу очень понравилось.

«Уроки персидского» — это…

История этого спектакля довольно непростая. Потому что я все-таки не театральный режиссер, к сожалению. Если бы я начал новую жизнь, я, наверное, стал бы учиться театральному делу. Театр меня сейчас привлекает намного больше, чем кино. Потому что кино перестало быть свободным искусством. Кино сейчас полностью зависит от финансовых составляющих и вкусов разных неумных людей.

Театр более свободный, в нем есть больше пространства и возможностей для самовыражения. Я случайно попал в театр через Латвию, через театр «Дайлас», где я сделал две постановки на латышском языке — «Капитаны» и «Любовник» — по своим собственным пьесам (а пьесы — по сценариям). Так проще объяснять людям: «Вот видели мой фильм? Я могу написать пьесу. Хотите, я ее у вас поставлю?» — приблизительно так.

И вот я пришел в Мемориал Жаниса Липке в Риге — есть такой частный музей в Латвии, мемориал человека, который спасал евреев. Действительно, он настоящий герой. Я туда пришел и понял, что хотел бы в этом пространстве что-то написать. Это уникальный музей, я рекомендую всем, кто будет в Риге, туда зайти, он совсем не похож на другие музеи. Он находится на том же месте, где Жанис Липке прятал и спасал людей. Там все живое, это музей живого звука: все звучит, шумит, бьют часы, лают собаки, ходят люди…  Потрясающее пространство. Деревянное, как барак, дровяной сарай, где они и спасались (он спас 56 человек).

Таким образом я написал текст о Бруно Шульце. Бруно Шульц — это великий писатель ХХ века, писал на польском, родился в бывшем польском городе Дрогобыч (сейчас это украинский город, а до того был советским). Бруно Шульц — это Кафка, польский Кафка, как говорят, хотя он совсем и не польский, и не Кафка — удивительный художник и писатель.

Я понял, что хочу пересказать его гениальные тексты, чтобы все их услышали, рассказать словами. Потому что это человек-текст. И я понял, что хочу, чтобы его слова звучали в этом пространстве: «Меня зовут Бруно Шульц».

Я услышал эту фразу и стал искать тему и как это все переплести, потому что драматургия — это не просто текст, это движение, действие. И потом стал искать артистов. Так я придумал, что персидский мальчик — это девочка, а жизнь — это смерть, и понял, что Шульца должна играть девушка. И нашел Марию Данилюк. Она удивительная, уникальная, своеобразная актриса, совсем не похожая на других, в ней есть особая тонкость, человеческая и актерская, ученица Табакова и Юхананова, и она рижанка (хоть и живет в Москве).

Потом нашел еще двух актрис: Йоланту Стрикайте-Лапиня и Элиту Клявиня — ведущую актрису театра Херманиса, которая сыграла убийцу Гюнтера. Музыку написал Екабс Ниманис, один из лучших молодых композиторов, который также писал музыку для спектаклей Серебренникова и много работает в Европе. Прекрасная музыка, она номинирована на театральную премию в Латвии как лучшая музыка к спектаклю. Художник-сценограф у нас тоже европейского уровня — Рейнис Суханов. Они все латыши. А наш продюсер Марис Гайлис — бывший премьер-министр Латвии. Глава совета директоров Мемориала Жаниса Липке дал нам возможность сделать этот спектакль, принял нас в свой дом, в этот музей, где мы могли репетировать и играть. Так это родилось.

И теперь, когда спектакль окажется в Москве, это станет очень важным событием для меня лично.

Как отреагируют москвичи…

Сказать не берусь, потому что спектакль сложный. Он поэтический. В нем много аллюзий, метафор, там поют, танцуют и говорят, и огромный объем текстов самого Бруно Шульца, и моих собственных. Там сложный сюжет, герои меняются местами: убийца и палач. Плюс путешествие во времени. Но на самом деле по структуре там все просто: 12 картин. И каждая картина — это отдельный кусочек жизни. И я надеюсь, что в Москве всем будет понятно, в Латвии же поняли. К тому же они будут играть на русском языке. Они, конечно, говорят с большим акцентом, иногда могут проглатывать слова, путать и играть совсем по-другому. Но тем не менее они хотят сыграть на русском языке, они готовились к этому, для них это интересная задача.

Сейчас работаю над…

Я собираюсь снимать как режиссер и написал сценарий по замечательной книге Александра Терехова «Каменный мост». Это абсолютно московский роман, надо сказать. Действие происходит в основном на Большом Каменном мосту, в знаковом месте. Многие из вас, может быть, слышали про это дело: 3 июня 1943 года мальчик Володя Шахурин, сын наркома авиапромышленности, убил из пистолета «Вальтер» (и потом застрелился сам) девочку Нину Уманскую, дочь посла в Мексике Константина Уманского, который в свою очередь в 1945 году был взорван или разбился (неясно) на самолете в Мексике.

Это абсолютно реальная история, которую в своем романе рассказывает Александр Терехов, а я попытался из этого сделать сценарий. Кино — это все-таки не литература. И я буду счастлив, если у меня получится снять этот большой проект.

Вот есть Московская кинокомиссия. Она сейчас дает разрешение для съемок кино в Москве. Я хочу поблагодарить руководство — не знаю, кого — за то, что они такую штуку организовали. Да, руководство Москвы, а что! То есть они понимают, что если сделать из Москвы город, в котором можно снимать фильмы, то это будет сильная поддержка городу, в том числе денежная, как это происходит в крупных городах мира. Потому что каждый кивок (или каждый плевок), как говорят кинематографисты, в сторону какой-нибудь улицы — и ты тут же упираешься в какие-то неразрешимые противоречия: тут нельзя снимать, там нельзя, здесь запрещено, здесь ФСО. Сейчас ситуация сильно поменялась. Мы будем снимать и на Каменном мосту, и в Доме на набережной, и в музее Дома на набережной. Москва 1940-х годов и сегодняшняя Москва — эти два сюжета переплетаются, день сегодняшний и день прошлый, там и страшное, и прекрасное — ну как вся наша жизнь. И как Москва. Страшная и прекрасная одновременно.

Я иногда еду на машине, по Кутузовскому например, и думаю: «Господи, неужели это все построили русские люди?» Огромный красивый город, он страшный, но он прекрасный, в нем есть сила.

«Уроки персидского» — спектакль о невероятной посмертной жизни польско-еврейского писателя и художника Бруно Шульца — 8 и 9 октября в Театре им. Вл. Маяковского (Сцена на Сретенке), Пушкарев переулок, 21

Фото: Олег Зернов