О жизни в центре Москвы с собаками, о готике ночных Кузьминок и об изменениях, которые можно оценить по тому, как чувствуешь себя один в городе.

Я родился…

На Маяковке. Случилось так, что прожил здесь всю жизнь и пока у меня не получается отсюда уехать. Потому что из-за образа жизни мне нужно, чтобы я имел возможность в любую секунду вернуться домой. Во-первых, к своим собакам, а во-вторых, переодеться, поработать в тишине за компьютером и отдохнуть. Если я перееду за город или туда, где есть большие парки, это будет означать, что я должен буду рано утром уехать и только поздно вечером вернуться. Жизнь гастролера. Жизнь в центре сложна, дорога, плоха с точки зрения экологии и напрягает. Но в смысле логистики — это совершенно потрясающе, потому что минутная доступность любых точек инфраструктуры делает жизнь простой и легкой. Для человека с активным образом жизни, который хочет все испытать и «все проникнуть», это идеальный локейшн.

Я помню из детства…

Я помню старый «Эрмитаж», еще совершенно запущенный при советской власти, мы там гуляли с родителями. Грифонов, которые стояли вокруг большой зеленой площадки вдоль кирпичной стены, о которых не помнит почти никто. Заплесневевшие бюсты в фанерных коробах и сломанные фонари — сейчас этого ничего нет. Это было ощущение, наверное, как от петербургского старого Летнего сада. (Сейчас, после реновации, все приличные петербуржцы его игнорируют.) Ощущение от детства «когда деревья были большими». Все наши переулки: Воротниковский, бывшая улица Чехова и Петровка, Миусская площадь и Фадеева — это гигантские пустые улицы, на которых не было машин и людей. Мое детство прошло в то время, когда город был пустой. То есть это начало 1980-х.

Город для меня раскрылся с другой стороны…

Когда у меня появились собаки, с которыми я провожу много времени по ночам (потому что время есть только ночью). Я стал ездить по всему городу, по всем дальним и близким паркам. Начиная от «Покровского-Стрешнево» и «Сокольников», заканчивая «Битцей», «Филями», «Измайлово», усадьбой Кузьминки и, конечно, центральными парками: от «Эрмитажа», Екатерининского парка, Калитниковского пруда до Нескучного сада, Новодевичьего монастыря, сквера на Девичьем Поле и т. д. В какой-то момент я понял, что это я делаю не только для собак, но и для себя.

Часто на собачьи прогулки я зову друзей. У меня есть круг друзей, которые привыкли со мной ночью гулять с собаками. Иногда я гуляю один. Эти прогулки полностью выравнивают энергетику и ментал. Все нервы, стресс, негативные эмоции после часовой ночной прогулки проходят. У нас закон: два вечера подряд не гулять в одном и том же месте. Небо надо мной, закон внутри меня. Мы бываем там, где бывали раньше, но только не два вечера подряд. Я считаю, что у девочек должна быть интересная жизнь, потому что они целый день спят дома. Я очень полюбил отсутствие людей. Считаю, что изменения в городе можно оценивать по тому, что человек испытывает, оказавшись один в городе, и как он там будет чувствовать себя.

Мне интересно…

Быть в местах, где меньше отсвета от городского освещения. Летом это экстремально, конечно, потому что темно совсем, зато зимой все светится и прозрачно. Я не пойду ночью вглубь «Лосиного Острова» или «Измайлово». Это лесопарки, там реально можно потеряться и околеть зимой. На самом деле даже в Нескучном саду, в той его части, где глубокие овраги, освещенные редкими фонарями, уже все дико. Бывают какие-то полузапущенные места, идешь гулять вокруг Андроникова монастыря, а потом пролом в заборе — и начинаешь идти вдоль железной дороги. Я считаю, что это романтика — гулять среди города вдоль железной дороги.

Мне не нравится…

Что все инновации вводятся по принципу «пусть это будет максимально инновационно, потому что это максимально дорого». Такое ощущение, единственное, что движет чиновниками, это отчетность и освоение бюджетов. Подсветка бульваров и трафаретные проекции под открытым небом — чудовищные, и это пир во время чумы. Это оборудование стоит миллионы долларов. А давайте дорожки посыпать алмазной крошкой — круто же! И со всей России люди поедут смотреть. Отъезжаешь пару километров — пустыри и трущобы, промзоны. «Зарядье» — чудовищный ляп. А когда видишь в сотый раз, что убрали торговые точки или рекламные носители, чтобы через год сдать их в аренду от лица новых аффилированных компаний, начинает трясти. Я не могу повлиять на то, как похорошела Москва при Сергее Семеновиче. Я не вижу в происходящих изменениях особенного достижения — это их работа, это то, чем должны заниматься чиновники.

К сносам и вырубкам…

Я естественно отношусь, как все приличные люди. Читаю «Архнадзор» и ВООПИК в «Фейсбуке». В наследство от советской власти нам досталось ощущение, что здесь никому ничего не принадлежит, что правда, потому что отобрать могут что угодно и у кого угодно. Разруха — наследие этой базовой советской ментальности. Одно из главных порождений этой ментальности — полное непонимание населением страны того, что архитектура, ландшафт и пейзаж являются истинным достоянием нации. Что прописная истина об отсутствии будущего там, где уничтожается прошлое, неписаный закон. Я думаю, что должна начаться большая образовательная работа по всем этим направлениям. Консервация и реставрация сделали бы нашу жизнь более осмысленной и дали бы нам больше шансов на существование в будущем.

Я бы хотел увидеть в Москве, но до сих пор не успел…

Прокатиться на МЦК. Говорят, там открываются совершенно нетипичные виды, которые ни пешеход, ни автомобилист не увидит больше нигде, или даже по-новому открываются целые районы. У меня недавно было открытие. Я никогда не был в музее Измайлово, который находится на острове рядом с Вернисажем. Для меня это было абсолютным потрясением. Мы приехали туда ночью — вокруг ни единой души, не горит ни одного окна. Там знаменитые реставрационные мастерские и монастырь XVII века, к которому я подошел сзади и не сразу понял, что передо мной большой храм с николаевскими пристройками военных госпитальных корпусов в высоту крыши храма. Ветер, абсолютная ночь, и я стою в ноябрьских сумерках с памятником архитектуры XVII века, которого раньше никогда не видел.

Благодаря моим ночным прогулкам с собаками я открываю для себя новые места. Точно так же у меня был шок, когда я несколько лет назад увидел усадьбу Кузьминки ночью зимой. Эта абсолютная готика, и это развалины, к сожалению. Отвлекаешься от всех шашлычных и зон рекреаций и видишь ландшафтную архитектуру. И это все в черте города — полная фантастика! Про полнолуния вообще молчу.

Рестораны или кафе…

Я вообще прекратил воспринимать как места досуга. Они для меня связаны исключительно с рабочей коммуникацией. И когда мне говорят: «Куда поедем ужинать?», — мне все равно, честно скажу. В Москве сейчас очень много мест, где вкусно. Но какого-то родного, совершенно любимого нет.

Закрывшийся Х.Л.А.М. сильно опередил свое время. Он открылся до джентрификации «Красного Октября». Мне нравилась, конечно, атмосферная составляющая. Это была моя авторская реконструкция мироощущения на грани конца Серебряного века. У нас, в общем-то, были первые иммерсивные вечеринки, и костюмированные настоящие, и первые кабаре. Без вывески, легендарное место. Я бы с удовольствием сейчас занимался такой историей, она была бы дико востребована именно с той атмосферой, которая там была. Мне не хватает такого места, как Х.Л.А.М., сейчас. Я не вижу ни одного богемного заведения, в котором не было бы продиктованного снобизмом желания к упрощению. Я мечтаю, чтобы в центре было спрятано, с таким же театральным шиком в стиле атас и с отсылками на сто лет назад, место с классной жрачкой. Потому что Москва за десять лет очень рванула по кухне. С московскими возможностями по организации ресторанов, с нашими развитыми вкусовыми рецепторами можно столько всего придумать. Но меня в первую очередь интересует атмосфера, плюс кухня, а не кухня, плюс атмосфера. Еда по определению должна быть очень хорошей. Сейчас жесточайшая конкуренция и кризис.

В культурном центре Андрея Вознесенского…

Меня пригласили заниматься развитием. Это совершенно новое пространство, которое принадлежит семье поэта. Здесь тоже стоит очень серьезная задача — построить мост между послевоенным искусством и сегодняшним днем: актуализация шестидесятников и шестидесятничества и обновление образа Андрея Андреевича как одного из ведущих представителей своего поколения. Мы все понимаем, что у шестидесятников сейчас целевая аудитория 50+. Похожая задача стояла и в музее Зверева. Перед культурным центром Андрея Вознесенского стоит задача омоложения аудитории, актуализация, чтобы люди просто не забывали имена, они уходят. Шестьдесят лет назад — это огромный отрезок времени для общества и культуры.

Культурный центр будет заниматься не только пластом шестидесятников. Он будет заниматься современной культурой и искусством, имея в виду внедрение наследия шестидесятников и постшестидесятников в современный контекст. Главным содержанием проекта, конечно, будет литературная и поэтическая программа, которая будет являться основой его деятельности.

На самом деле к шестидесятым сейчас огромный интерес у молодежи. А поэзия сейчас становится моднее, чем театр. Вообще поэтический тренд, он самый мощный. Поэзия is the new black.

Центр был создан в середине 2018 года, но стал доступен для публичного посещения по билетам только сейчас, с началом выставки «Моя Плисецкая. Вознесенский Новый год», которая только что открылась и будет идти до февраля.

Фото: Иван Гущин, из личного архива Антона Каретникова