Александр «Шура» Тимофеевский был очень успешен и одновременно очень недооценен
В субботу 11 апреля в возрасте 61 года умер Александр Тимофеевский, без которого невозможно представить историю российской журналистики последних тридцати с лишним лет.
Но Шура, как его называли друзья, больше известен как идеолог, еще в начале 1990-х заменивший язык советской журналистики тем, на котором все издания пишут до сих пор, даже если их создатели об этом не подозревают. «Москвич Mag» попросил коллег и друзей Тимофеевского сформулировать, в чем заключается его вклад в нашу жизнь последних трех десятилетий и его наследие.
Он был человек, который умел не видеть противоречий там, где другие их бы обязательно увидели, стали бы на них напирать, требовать определиться. А оказывается, можно без этого. Он так вот обнажал, что игра на противоречиях мира и людей совершенно необязательно является признаком какого-то особенно глубокого ума или особенно неравнодушного сердца. И ум, и неравнодушие, оказывается, могут проявляться иначе, чем через бесконечное отрицание и размежевание. Он строил свой мир на принятии, поэтому границы, которые он проводил, были такими настоящими, а не выдуманными, всегда касались самого главного. Ну и отсюда отсутствие интеллектуальной ревности, только поддержка всех, в ком он видел способности мыслить и владеть языком. Он прекрасно умел определять эти задатки. И потому оказался важнейшим, одним из главных, организатором авторского пространства на русском языке.
Александр Тимофеевский умел слышать текст. Чем текст должен закончиться, какой фразой оборваться. Это было интуитивное знание, необъяснимая, магическая способность видеть текст изнутри и одновременно сверху. В этом смысле многие из нас — его ученики. Ненасильственные, даже до поры не знающие об этом и только потом спохватившиеся. Его похвалу человек носил потом как медаль: никогда не забудет (такое не забывается). И вот теперь медаль есть, а того, нам ее вручившего, может быть, лишь по доброте или недогляду, нет. Ни там, ни здесь, ни в холодном весеннем бунинском ветре. И эта мысль совершенно невыносима.
Считается, что газета «Коммерсантъ» была родоначальником новой журналистики, а Александр Тимофеевский уже внутри самой газеты был автором языка, на котором газета говорила с читателем. Это была культурная журналистика, но не в том смысле, что писала о культуре, а в том, что журналисты, пишущие об экономике, политике, происшествиях, были с культурным бэкграундом. Но и первые полосы газеты, отданные репортажам с наших выставок, — это Шура. Мы очень много, практически каждый день, общались с Шурой позже, в конце 1999 года. Он меня научил такой последней стадии свободы. Свободы от клише, от общепринятого, от идеологии и тренда. Он удивительным образом в любом суждении умел показать суть, отделив ее от манипуляции (даже невольной). Вообще быть учителем уже взрослому, состоявшемуся человеку — это редкий дар. И вот я видел много таких, талантливых, известных, состоявшихся, которые, уже будучи зрелыми людьми, признавали его своим учителем.
О роли Тимофеевского в формировании русских медиа, журналистики, словесности и языка говорят другие герои этого материала. Я хочу добавить лишь конкретный пример. В 2007–2009 годах Шура был шеф-редактором журнала «Русская жизнь» — в буквальном смысле слова «шеф»: стратегическое руководство изданием осуществлял Дмитрий Ольшанский, а Тимофеевский был редактором (совершенно гениальным) большинства текстов. Он делал много работы, как идеологической, так и собственно редакторской. Но несколько раз, как я помню, делал он и такое — просматривал новости, брал понравившийся ему сюжет, описывал его в виде истории и добавлял несколько слов от себя, отчего очередная история с ленты новостей превращалась в осмысленное свидетельство, ну да, русской жизни безо всяких кавычек. Приобретала значение, место в современности и статус свидетельства своего времени, обрастала взаимосвязями, причинами и следствиями — и, конечно, личным, умным отношением. Когда в 2018 году мы стали делать «Москвич Mag», мы сразу договорились: мы хотим не гнать новости по шаблону «сказал, подчеркнул, заметил», а превращать каждое сегодняшнее известие в сегодняшнюю же историю. Я долго думал, что могло бы послужить референсом, кто когда-либо делал так же. И только сейчас понял, кто: Александр Тимофеевский. И это только одна из бесчисленных вещей, навыков и примеров, которые нам достались от него в наследство и за которые мы всегда будем ему благодарны.
Не только в словесности, но и в науке, в музыке etc. очень важен носитель некоего бродильного начала, вокруг которого собираются самые разные созидательные люди. Именно таким живителем и виновником был Шура. Будучи всеобщим другом и всеобщим поноровщиком — отнюдь не спорщиком, кроткий Шура был способен соединять, казалось бы, несоединимое. В нашем задорном цехе он в каждом умел находить и культивировать лучшие черты, служившие общей фисгармонии. Получался ансамбль, где и скрипка, и флейта, и звонкий кимвал — все были на своем месте. Такой дирижерский дар — очень большая редкость. Теперь, когда Шуры нет, мы лишились этого мягкого, тактичного и живительного начала. Нет слов, как жаль.
Мы встретились с Шурой в «Коммерсанте» и расстались там же. После редко виделись, но я всегда помнил, что он для меня сделал. Он не просто изменил мою жизнь, он ее выстроил, все, что в ней с тех пор произошло, случилось после нашей встречи в Сокольниках, где я тогда жил и не работал. Он предложил мне заняться в «Коммерсанте» «культуркой» и помог собрать отдел из лучших на свете людей. Откуда он выкопал меня тогда, кто ему меня посоветовал, не знаю. Если этот человек меня сейчас читает, спасибо ему. Я не знал Шуру до этого. В сущности, я никого не знал, кроме своих редакторов. Он же знал всех и обладал даром видеть талантливых в разных частностях людей и понимать, в какой пучок их надо связать, чтобы вышел бульон. Не я один был им найден в капусте. Если сейчас посчитать, Шура окажется за спиной у нескольких поколений. Когда мы работали в «Коммерсанте», мы вместе искали самое важное для меня — интонацию. Шура в этом очень помогал, потом не мешал, потом иногда мешал. Мне кажется, я его разочаровал. Но он не исчез из моей жизни. В наши самые лучшие моменты я не мнил себя его другом, но и в самые худшие никогда не считал противником. Шура обладал качеством, которое меня беспокоило: он казался мне несправедливым. Многие тогда смеялись, что нельзя так, как он, безоглядно любить друзей. «Вот я к людям — справедлив. Вот я — справедлива», — говорили они. Шура был умен, красив, тонок, блестящ, барственен. Но не справедлив. То есть не жесток, пойдите найдите такого.
Я познакомился с Шурой в начале 1990-х, когда он уже был звездой, автором еженедельных очень изящных колонок в «Московских новостях» и статей в «Столице» — его очерк о тогдашнем депутате Сажи Умалатовой я помню до сих пор, это был блестящий и истерически смешной разбор публичной фигуры на стыке политической журналистики и культурологии. Потом Шура стал советником основателя «Коммерсанта» Владимира Яковлева, и у меня была возможность понаблюдать за его работой — он сначала придумывал текст от начала до конца в голове, потом садился за печатную машинку (первые компьютеры в прессе появились как раз в «Коммерсанте»), минут пятнадцать печатал, потом вытаскивал страницы почти без помарок. Высший пилотаж.
Шура не просто придумал язык, на котором российская пресса пишет до сих пор (если вспомнить начало 1990-х, то в массовой прессе был выбор: или дряхлая «Правда», или оголтелый «МК»), он был идеологом западных ценностей еще до того, как они стали здесь массово востребованы. Мне кажется, его успех в 1990-х был связан в том числе и с тем, что он еще при СССР, будучи в оппозиции к власти, копил в себе готовность к новой свободной жизни и полностью этими переменами воспользовался.
Забавно, что позже один редактор, запускавший конкурента «Коммерсанта» «Ведомости», писал в очередном медиасраче, что «Тимофеевский не релевантен, потому что не гуглится», и при этом возглавлял переметнувшийся в его газету журналистский коллектив из «Коммерсанта», то есть так или иначе сформировавшийся при участии Шуры.
Но еще забавнее, что уже в 2007-м идеолог «буржуазной прессы» стал посреди расцвета глянца делать журнал «Русская жизнь», подчеркнуто антикоммерческий, полностью лишенный рекламы проект, причем не прозападный, а с многим казавшимся немассовым, но очень интересным срезом современной жизни. Почти в каждом номере, например, были интервью Олега Кашина с бывшими советскими министрами — трудно было себе представить, что после «библии новых русских» Тимофеевский заинтересуется больше не существующим «совком». Но это снова был антитренд, который оказался трендом, когда в России XXI века появилась массовая ностальгия по СССР.
Шура в своей профессии был очень успешен, но мне кажется, что и недооценен тоже. Он был непубличным человеком и считал, что при его работе это и не нужно. Гораздо хуже было то, что в последние годы из-за политической реакции, испорченных отношений с Западом и наездов на бизнес он считал, что его работа во многом была напрасной (говорил: «Не удалось построить капитализм в России»). И все же главное наследие Шуры увидеть легко: если вы читаете в интернете или на бумаге текст очень высокого качества, уровня The New York Times и The New Yorker (только на русском, разумеется) — значит, этот текст написал его ученик или ученик его ученика.
Знаете, когда уходит человек, принято говорить о его профессиональных заслугах, о том, чего он достиг в профессии, какие проекты реализовал. Я думаю, что мы поступаем так потому, что хорошим профессионалом стать намного проще, чем хорошим человеком. У Саши Тимофеевского было много профессиональных достижений. Но мне кажется, главное в том, что Саша Тимофеевский был невероятно хорошим, фантастически добрым, честным, теплым и мудрым человеком. И это достижение, не сопоставимое по своей значимости ни с какими профессиональными успехами.
Фото: Петр Антонов
- Подписаться:
-
