Два танкера класса «Волгонефть» (собственники — компании «Камашиппинг» и «Волготранснефть») 15 декабря прошлого года подали сигнал бедствия в Керченском проливе. Старые речные суда, приспособленные к плаванию в прибрежных водах в тихую погоду и желательно летом, не дождались очереди на разгрузку, переломились пополам, затонули и дали течь. Тяжелый топочный мазут марки М100 оказался в море, буквально в нескольких метрах от прибрежной полосы. В каждом танкере было примерно 4 тыс. тонн мазута. Всего — 9,2 тыс. тонн. Сколько из них попало в воду, точно сказать невозможно. В любом случае этого было достаточно, чтобы закрыть сезон.

Плотность разлитого мазута примерно совпадала с плотностью воды, поэтому он равномерно распределялся по всем слоям водной толщи — от дна до поверхности, свободно плавая во всех направлениях, подчиняясь и прибою, и штормам, и течениям. Ни боновые заграждения, ни начатая откачка мазута из обломков танкеров не могли защитить от черной густой жижи, которая страшными пятнами ложилась на золотые анапские пляжи и живописные камни Утриша.

Тысячи (и это не метафора) волонтеров со всей страны кинулись спасать Черное море. В январе, сдав сессию, я отправился отдавать свой долг природе и красоте русского юга — боялся, что пляжи очистят без меня. Уезжал в полную неизвестность. Вроде бы в Москве работал центр по выезду волонтеров в Крым и на Черноморское побережье Краснодарского края. Но добираться до моря надо было самостоятельно на перекладных через Краснодар. Кто и как принимает волонтеров на месте, никто толком не понимал.

Впрочем, все оказалось куда лучше, чем представлялось из Москвы. За месяц, прошедший с момента крушения танкеров, добровольцы, местные власти, МЧС и благотворители со всей России сумели организовать процесс спасения моря по-военному четко. В Анапе и по всему побережью до Керченского пролива работали десятки штабов. Волонтеров задействовали на двух фронтах: во-первых, очистка пляжей, во-вторых, мытье и спасение пострадавших птиц.

Добровольцев заселяли в местные хостелы по двое человек в комнату, кормили бесплатно, много и вкусно. Мобилизован был весь город. Местные кафе готовили еду и развозили по штабам, бизнесмены-благотворители, местные власти и неравнодушные люди оплачивали все нужды спасателей.

Мы начали с пляжей. Десятки людей в белоснежных защитных костюмах, в белых капюшонах и с респираторами на лицах шли вдоль линии прибоя, как будто действие происходило на съемках апокалиптической фантазии Голливуда. Но это была реальность: мазут и его пары разрушительно влияли на кожный покров и слизистую оболочку.

Каждого добровольца вооружали лопатой и мешками. Так мы и шли по пляжу, собирая в мешки черные, застывшие на холодном ветру мазутные лужи. Радость по поводу того, что очищен еще один километр побережья, поддерживала ребят ровно до следующего утра. За ночь прибой выносил на песок новые пятна мазутной жижи, и все начиналось сначала.

Пляжи были разными. Одно дело — в самой Анапе и вдоль Пионерского проспекта. Там все рядом, все удобно. Другое дело — Бугазская коса, она входит в ландшафтный заказник «Благовещенская коса». Это далеко, там ни людей, ни дорог, ни инфраструктуры нет. Туда нас везли на автобусах. Подъезжали к въезду в заказник, где был штаб. Дальше дороги не было. Мы пересаживались на «Уралы» и ехали по берегу.

Для побережья в сотни километров даже тысяч волонтеров было все равно мало. В Анапе вдоль моря через каждые несколько километров стояли штабы — резиновые палатки МЧС с подогревом. Там можно было переодеться и поесть. Каждому выдавали СИЗы — средства индивидуальной защиты, то есть костюмы, перчатки, респираторы и сапоги. Все переодевались, брали лопаты, мешки, сетки Каляева и коллективно утром выходили на пляжи.

Сетка Каляева — такая специальная штука, с помощью которой просеивали песок, чтобы отделить мелкую фракцию мазута. Ее еще называли мольбертом. Она устанавливается под углом, и на нее кидают лопатой грязный песок. Чистая часть падает вниз, а грязная остается на сетке. Вот покидаешь так часок, и ты никакой. Из оборудования были еще виброустановки. Принцип работы тот же. Мы накидывали песок на сетку, она вибрировала, и на ней оставался только мазут.

На пляже работать было тяжело. Из-за штормов огромные пласты мазута засыпало песком примерно на полметра. Надо было перекопать по многу раз все побережье от Керченского пролива до Утриша. Один раз проходили участок, потом начинался шторм, и надо было копать по новой. В первые дни там вообще треш был. На берег выносило целые мазутные озера до километра длиной. Но это только в первые дни. Потом мазут начал делиться на фракции, и такого ужаса уже не было. Все вручную, конечно, делали. Поначалу пытались сгребать бульдозером. Но, во-первых, так все золотые пески Анапы можно вывезти. А во-вторых, совершенно непонятно, что с этим песком делать. Где его хранить, как чистить — нет таких технологий. Он же зараженный. Его просто так на свалку не отвезешь. А если мыть, то куда воду мазутную девать тоже непонятно. Недавно прочитал, что несколько тонн этого грязного песка еще в декабре отвезли в Ростов, а сейчас обратно в Анапу везут. Скорее всего, руками придется просеивать на мольбертах или виброустановках. Механизировать этот процесс невозможно.

Были еще галечные пляжи. Они начинались на восточной окраине Анапы, там, где Высокий берег, и до Утриша. Там поначалу все совсем плохо было. Очень долго вообще не понимали, что с этой грязной галькой делать. Проблема в том, что ее надо помыть и оставить на пляже. Если вывозить, то это же многие тонны. А куда ее девать? Сначала ее вручную оттирали. Потом в сетях специальных эту гальку болтали в воде, чтобы мазут остался на сетях. Потом появились бетономешалки — туда заливали сорбент, закидывали гальку, мешали, и мазут отделялся. Остановились в конце концов именно на бетономешалках, они оказались самым эффективным средством. Но сейчас, может, уже еще что-то придумали.

Я отработал на пляжах всего несколько дней. Потом на птичек перешел. Птички живые, их жалко. Когда 15 декабря случилась катастрофа с танкерами, следующие несколько дней в Анапе творилось нечто невообразимое. Весь берег был завален трупами и еще живыми птицами, которые едва трепыхались. Масштаб бедствия еще будут оценивать, но птиц погибло тысячи. Только при мне за три месяца через штаб, где я работал, прошло примерно 3 тыс. птиц. А в самом начале, когда был хаос и никакого учета птиц не велось, их поступало сотни в день.

Штабов по работе с птицами в Анапе устроили несколько. Я попал в штаб на Жемчужной, 9, это на границе Витязево и Анапы. Когда я приехал, он уже работал. Но постоянное помещение появилось не сразу. Поначалу было много маленьких штабов. Один экстренно организовали на базе автомойки. Нашему штабу предоставили здание старой винодельни «Аратти», ее держат местные армяне. Засада в том, что грязную, отравленную мазутом воду нельзя сливать в общую канализацию. Ну и, понятно, сразу возникла проблема куда эту воду девать. Надо было найти какое-то помещение, где можно будет удобно и быстро эту воду в больших количествах сливать в резервуары, не соединенные с общей канализацией. Поэтому и автомойка пригодилась. И винодельня оказалась очень кстати — там были специальные промышленные водоотводы.

Ну вот представьте себе здание старой винодельни, совершенно никак не подготовленное к работе с больными птицами. Первый этаж в трехэтажном здании был по сути заводским цехом. Начали с того, что там все стены по-быстрому обернули полиэтиленом и баннерами, просто чтобы плесень от влажности не вылезала, работали же все время с водой. На первом этаже, где, собственно, делали вино и где есть водоотвод, сделали мойку. Вокруг желоба, по которому сливали отработанную воду, поставили столы, и на этих столах мы мыли птиц.

На втором этаже устроили административную часть, склад и раздевалку. Там же дежурили врач скорой, МЧС и государственные ветеринары. На третьем этаже организовали красную зону или стационар, куда мы относили отмытых птиц. Работу устроили так. Были волонтеры-ловцы. Они ходили по берегу и собирали ослабших замазученных птиц, которых везли на Жемчужную. Отравленной птице сразу через трубочку дают сорбент, чтобы он вобрал в себя максимум мазута. Потом идет первичная обработка. Без воды всякими ватными палочками и тампончиками обрабатывали клюв и голову. Снимали мазут с языка, вокруг глаз, с клюва — у птиц же рук нет. Что с ними происходит, они не понимают. Птица попадает в мазут и начинает чиститься клювом. И так наедается мазута. Мазут попадает внутрь организма и сразу начинает его травить. Этот процесс хоть как-то замедлить, остановить.

Потом, когда клюв уже очищен, начиналась мойка тела. Мы замешивали крахмал с прозрачным «Фейри» и мыли. Птицу при этом должны держать два или три человека (это зависит от ее размеров и от того, насколько она сильно отбивается). Дело это долгое и непростое. Мы руками разбирали перья. Каждое перышко надо промыть. Чистка и мойка занимают примерно два часа. Все это время клюв птице не заклеивают, иначе в нос попадет вода, и она задохнется. Понятно, что птица кусается, клюется, всяко возмущается, пытается вырваться. Мы все поклеванные, поцарапанные ходили. Чомга птица не очень сильная, ее можно мыть вдвоем. А вот гагара большая и очень сильная. Гагар втроем и даже вчетвером держали. При этом надо стараться птиц мыть в полной тишине, чтобы стресса не добавлять. Но мы, конечно, с ними потихоньку разговаривали. Дура, говорили, потерпи немножко, тебя ж спасают. И знаете, когда ты эту птичку держишь в руках, она бьется, и ты каждую ее косточку, каждое перышко чувствуешь, мысли в голову довольно странные приходят. Птица — это же маленький динозавр. И вот ты в руках держишь не просто живую тварь, а, можно сказать, всю историю жизни на планете Земля. И знаете, эта жизнь очень хрупкая. Ну и как-то ее очень хочется защитить.

После мойки птицу оборачивают в какую-нибудь ветошь, кладут в коробку с дырками и несут на третий этаж в стационар. Там они сидят в этих коробочках в полном спокойствии. Их каждый день прокалывают витаминками, пропаивают лекарствами и кормят. И так примерно дней пять, поэтому туда еще ванну купили, где они могли поплавать. Когда становилось понятно, что птицы в медикаментозном лечении не нуждаются, их отправляли в реабилитационный центр. Там они уже бегают в общем курятнике и плавают в бассейне от двух дней до недели. И потом все — на выпуск. У нас каждый день в стационаре сидело примерно 150–200 птиц.

Реабилитационный центр обустраивали долго в отдельном здании. Это было дорогое удовольствие. Там установили несколько больших бассейнов с живой рыбой. Туда отправляли птиц, которые за пять дней в стационаре выжили и у которых уже начал восстанавливаться жировой покров. Вот этот жировой покров для водоплавающей птицы — вещь очень важная. Благодаря ему птица держится на воде, не промокает и не тонет. Но когда ее моешь, жировой покров смывается вместе с мазутом. Соответственно, перед тем как выпустить птицу на волю, надо убедиться, что жировой покров у нее восстановился.

Первым постояльцем этого центра стал наш всеобщий любимец — легендарный Чупик, то есть красношейная поганка. Он первый попал в бассейны, и его первого выпустили на волю. Над этим Чупиком все тряслись. Его на ночь выпускали в бассейн, с ним оставляли дежурного, чтобы он не промок, не утонул. И когда этот Чупик смог целую ночь провести на воде, поспать, не промокнуть и не утонуть, его сразу выпустили. Конечно, у нас праздник был. Кстати, с выпуском птиц тоже была целая морока. Их же не отправишь обратно в мазутную воду. Приходилось их везти далеко, под Туапсе, где мазута не было.

Вообще на Жемчужной мы на этих птиц дышать боялись. За каждой был самый тщательный уход. На каждую заводили паспорт. Когда, откуда привезли, в каком состоянии, что ей прописали ветеринары, как шло выздоровление. Ну и результат такого ухода, конечно, был. Надо сказать, что мировой опыт спасения птиц, испачканных в мазуте, очень небольшой. У нас в Керченском проливе случилось уникальное событие — разлилась самая тяжелая фракция мазута. Чуть ли не впервые в мире. Я сейчас вообще не хочу про то, кто в этом виноват. Так уж случилось, и надо действовать исходя из наличной реальности. Считалось, что из птиц, попавших в такой вид мазута, выживает всего 1%. То есть, в сущности, даже напрягаться не стоит. Поэтому и какого-то внятного опыта по части лечения, выхаживания этих птиц почти не было. Очень многое наши ветеринары и экологи решали прямо на месте, четкий порядок действий выработался далеко не сразу. Но мы вот всем этим заморочились, и на Жемчужной выживаемость была 17–19%. В среднем по всем штабам — от 10% до 20%. Это ни с чем не сравнимый мировой рекорд.

А больных замазученных птиц было очень много. Десятки тысяч. Катастрофа произошла зимой, когда все побережье буквально кишит водоплавающими птицами, прилетевшими на зимовку с севера и из средней полосы. Они-то в первую очередь и пострадали. Больше всего к нам привозили больших поганок, то есть чомг. Гораздо меньше, но тоже много, гагар. Было два вида гагар: краснозобая и чернозобая. Зимой у них почти одинаковый окрас, их только ветеринары отличали. Были еще малые поганки, серощекие и красношейные. Чайки, озерные и морские. Были очень странные птицы лысухи. У них лапы приспособлены и к тому, чтобы сидеть на ветке, и к тому, чтобы плавать. Они очень хорошо летают и любят это делать. А вот гагары и чомги большую часть жизни проводят на воде и летают только по очень большой надобности и во время миграции. Вообще разных птиц было множество. Но многие поступали штучно. Было два или три лебедя, шилоклювик (это очень редкий вид кулика), одна цапля была. Очень редко попадались утки кряквы. Был один голубь, два или три баклана. Кстати, весной все водоплавающие птицы, которых мы зимой мыли в Анапе, прилетели сюда к нам, в Москву. У них же миграция. Сейчас, если походить по глухим московским прудам и речкам, можно в камышах увидеть гнезда чомг. Они как раз детей высиживают.

В Анапу ехали со всей страны. И просто добровольцы, и целые делегации — студентов, экологов, биологов, эмчеэсников. При мне, например, приехала толпа ребят из Хакасии, студенты какого-то института МЧС. Такие делегации приезжали обычно на неделю-две. Но несколько десятков человек у нас на Жемчужной работали месяцами. И вроде бы людей было много, но их постоянно не хватало. При таком потоке больных птиц ежедневно в три смены на Жемчужной должны были находиться человек сорок. Это много.

Так что люди там очень нужны. Очень советую туда съездить и помочь. Дело хорошее и компания очень хорошая. Да, работа тяжелая. Я обычно брал себе вторую смену, с 4 дня до 12 часов ночи. Но ловцы с берега привозили больше всего птиц именно поздно вечером или уже ночью: в это время их проще всего ловить. Поэтому если часов в 11 вечера тебе привозят 50 больных, измученных птиц, ясно, что спать домой ты не пойдешь и всю ночь вместе с третьей сменой будешь их мыть. Но во всем остальном эти два месяца у меня прошли как в пионерском лагере. В свободное время все идут к морю, берут гитару, в общем, здорово было.

Работа с мазутом очень опасна. Да, всем приехавшим в обязательном порядке выдавали СИЗы. Но случаи отравления у нас все равно были. Мойка вообще считалась самым опасным видом работ. Все происходит в закрытом помещении, где испарения от мазута очень сильные, а респиратор надоедает, долго в нем не проходишь. Обмороков не было, но у тех, кто забивал на респиратор, голова кружилась, начинались нервное перевозбуждение, бессонница и рвота.

Сейчас все ругаются, что Анапу закрыли и купаться там нельзя. Но я два месяца работал с мазутом и очень хорошо понимаю, как это опасно. Через полгода даже после всех усилий по очистке пляжей и акватории мазута там еще много. Сколько — точно никто не скажет, но все за один сезон не соберешь. Да, на пляже, на свежем воздухе, на открытом пространстве отравления парами, конечно, не будет. Но мазут — это еще и ожог. Даже не от самого мазута, а от мазутной воды. На мойке у всех на руках были сильные ожоги, мы все время пантенолом мазались. А вы представьте, что на пляже может быть. Слои мазута засыпает песок, его сверху не видно. Ваш ребенок выкопал ямку — и вот пожалуйста, у него все руки в мазуте. Или тот же ребенок войдет в воду и ножкой влезет в какое-нибудь пятно, которое за ночь принесло. И снова сильный ожог. В общем, с мазутом шутить не надо. Это все серьезно.

Фото: Игорь Онучин/ТАСС, Федор Андреев