О смирившихся с безысходностью москвичах, о прелестях жизни в частном доме и о необычном вооруженном ограблении в ЮАР.

Я родился…

В Измайлово на 13-й Парковой, а потом, в 6 лет, к школе, нам дали квартиру в новостройке — метро «Бабушкинская». Мы переехали туда, потому что в Измайлово жили в коммуналке, а тут родители получили свою двушку.

Детство…

Я пошел в первый класс, и понеслась! Бабушкинский район не то что бы бандитское место, но окраина Москвы. Целыми днями я пропадал во дворе. Стройки, палки. На улице играли в «банки»: берется несколько консервных банок (это сейчас-то алюминиевых из-под пива полно, а тогда их не было, попробуй найди), ставится друг на друга, а потом битой выбивается нужная. Я недавно вспоминал правила игры: в обычных «городках» ты просто стоишь и швыряешь биту, а тут нужно кинуть, потом еще и забрать свою палку у водилы — очень подвижная и быстрая игра. Мы двор на двор и в «банки» играли, и в «казаков-разбойников»…  А сейчас дети не проводят время на улице — сидят все в гаджетах. Вот у нас-то развлечения были!

Город начал открывать…

В 6 лет. Моя мама долгое время работала поваром в столовой в ЦУМе. От «Бабушкинской» до «Площади Ногина» было по прямой: папа сажал меня на «Бабушкинской», а мама встречала на другом конце. В этом же возрасте я сам узнал московское метро и стал ездить один, без контроля взрослых. Потом я начал заниматься хоккеем — уже самостоятельно катался на тренировки в Сокольники.

С некой завистью, уезжая на тренировку с брезентовым рюкзаком с клюшкой и проходя мимо дворовых ребят, которые гоняют в футбол, я как запряженный шел на лед. Было очень обидно и жалко. Хотя, может быть, они в свою очередь тоже завидовали, что — о! — Марат едет играть в хоккей даже летом, ведь Дворец спорта «Сокольники» — крытый лед. А во дворе можно было только зимой: это сейчас шланги, а тогда каждый из подъезда ведрами таскал воду на улицу, чтобы залить ледовые площадки.

Дальше Москва для меня открылась с приходом в театр «Современник». Выходишь с «Тургеневской» и по Чистопрудному бульвару идешь от метро к театру. Тогда, в 1990-м, когда я окончил школу и начал ходить в «Современник» на репетиции, Игорь Тальков написал песню «Чистые пруды».

Лето, красота, из всех палаток продают «сникерсы», «баунти» и «марсы», которые только начали появляться у нас в стране. Иногда позволял себе купить «баунти» и смаковать батончик. И я влюбился в это место: первый театр, первые репетиции, премьера, совершенно взрослые дни — ты получаешь зарплату, у тебя есть настоящая работа.

А потом моя московская жизнь снова перекинула меня на Кузнецкий Мост — напротив ЦУМа, где долгое время проработала моя мама, — театральный вуз Щепкина. Я поступил туда и, будучи студентом, пропадал на Кузнецком Мосту целыми днями: мы заканчивали в институте поздно ночью, не было сил ехать домой, и мы оставались ночевать в кулисах; с утра проснулся, зубы почистил, и вперед на первую пару.

Студенчество…

Лучшие годы моей жизни — студенческие. Пиво на морозе — только появилась «Балтика». У метро скрюченными замерзшими руками держишь эту баночку, потому что ни на что больше денег не хватило. Голландский и бельгийский литровый спирт «Рояль». Подземные переходы, где мы пели песни и читали стихи, зарабатывая копеечки на ужин. Первая настоящая влюбленность и серьезные отношения…

В это же время я сел за руль. На третьем курсе, в 1993 году, я снялся в своей первой рекламе (средство от прыщей «Окси-10»), получил довольно большой гонорар, половину которого я отдал родителям, а на оставшуюся купил себе «Жигули», пятерку белого цвета.

С моей первой супругой мы жили на Преображенке, когда недалеко от дома построили боулинг, могли раз месяц с друзьями сходить поиграть. Но меня пронесло, остальные азартные игры не зацепили. Были лихие девяностые, и мне повезло, что все свободное время мы тратили в театральном институте на придумывание номеров, отрывков, капустников. Да еще и от СТД (Союз театральных деятелей) платили вторую стипендию за вторую учебу. Не хотелось никуда сбегать и искать себя в том, что диктовало время — нас и здесь неплохо кормили!

Любимые районы…

Очень люблю парк «Сокольники» — можно сказать, все детство проездил туда. Помимо хоккея мы там и бегали, и играли просто так.

Конечно же, Бабушкинский: дворы, «банки», велосипеды; первый у меня украли именно там — слезы. Не знал, как рассказать родителям, что, когда мы заехали в радиомагазин купить батарейки для велосипедной фары, которую я сделал своими руками, двухколесного друга украли. Выхожу с батарейками, а велика нет — фару если только на лоб.

Сейчас живу…

В Солнцевском районе, почти 16 лет. У нас дом. Несмотря на то что метро рядом, есть возможность на своей земле посадить свою морковку. Для меня важно, что можно выйти и срезать петрушки или вытащить редиску прямо с грядки. Сейчас урожай уже собрали, подготовка к зиме.

А какая прелесть выйти с утра почистить снежок? Такое здоровье, хорошо! Перед глазами чистый снег, а не слякоть в центре города, где люди снега-то и не видят. Прекрасный воздух, тишина, птички поют. Можно взять лопатку и почистить дорожки, а можно затопить баньку и после упасть в свой снежок. Не могу сказать, что я устал от Москвы, но этот город может довести.

Если не Москва, то…

Весь Крым. Я очень люблю Гурзуф (можно считать, ЮБК) и Солнечную долину. На летних каникулах после первого курса мы с двумя одногруппниками снялись у Никиты Сергеевича Михалкова в «Утомленных солнцем». За три съемочных дня получили гонорар, благодаря которому уехали дикарями отдыхать в Крым на месяц: снимали хибарки-сарайчики. Со студенческих лет Крым — самое любимое место для отдыха. Какое счастье, что этот прекрасный полуостров приплыл к нам!

Городские изменения…

К новой архитектуре я абсолютно равнодушен. «Москва-Сити» — почему нет? В мегаполисе должна быть и такая хрень. И, конечно, должны быть исторические места. Мы очень много ходим по центру Москвы и снимаем подводки для «Битвы экстрасенсов» — сейчас начался новый сезон. Обязательно, чтобы была старая архитектура, то, что осталось; люди, которые живут в этом городе, и не важно, москвичи они или нет.

Все мегаполисы меняются со временем, Москва тоже. Недавно включил телевизор и узнал, что в метро строят огромное кольцо. По-моему, наше метро сейчас одно из самых больших в мире.

Прекрасно, что город развивается, и хорошо, что наконец взялись за транспортную систему Москвы — начали строить какие-то развязки. Но нужно было начинать давным-давно, еще Гавриилу Попову. Но тогда была перестройка: как-то выжить, не то что строить. Сохранять надо было и беречь, а не торговать. Время такое.

Хочу вернуть…

На 13-й Парковой раньше был «Детский мир», который назывался «Орленком». На выходе из нашего двора стояли двухэтажные бараки, в которых я, собственно, и родился, и сразу после арки — «Орленок». Это был мой первый «Детский мир» с яркими, красочными игрушками. Я, маленьким, стоял около витрин, понимая, что в моей жизни никогда не будет таких игрушек, потому что они очень дорого стоят, а у родителей совсем нет денюжек, в чем они мне честно признавались — ну а чего тогда просить? Как бы мне хотелось сейчас вернуться к этому магазину, купить что-то своим детям, да и просто какому-то пацану, пускающему слюни: «Что ты хочешь? На тебе подарок!» «Орленок» давным-давно сломали, построили сейчас — ну лет двадцать назад — на его месте высотки.

Хочу изменить в москвичах…

Однажды я был на съемках в Йоханнесбурге в ЮАР — совершенно другой край Земли. Очень криминальный город, после десяти вечера лучше не выходить на улицу. Днем мы ехали на съемку: стоим на светофоре, а водитель разговаривает через открытое окошко с чернокожим парнем, а потом просит нас выйти из машины. Говорит: «Экскьюз ми, а давайте-ка здесь на перекрестке все вместе выйдем, сейчас за нами приедет другая машина». Мы вышли, тот чувак сел в машину и уехал — мало ли, может, тачка срочно понадобилась. Но он просто отжал машину. Они мило, спокойно общались, а тот держал пистолет. И я помню, что когда это происходило, на лице обоих была просто улыбка — там любые кражи происходят с улыбкой: не то что американская натянутая, когда надо, а они улыбаются абсолютно искренне. И на дорогах не наши крики «Проезжай быстрее, козел!», а приветливые улыбки и поднятые вверх пальцы. Люди друг другу улыбаются, даже если вытаскивают кого-то с оружием из машины. Мне так хотелось бы, чтобы в Москве все больше уважали друг друга и искренне улыбались! Конечно, это и наш менталитет — лишь бы мне успеть, лишь бы мне было хорошо, всегда первым, пофигу другой.

Москвич…

Для меня это машина. Мой отец проработал на АЗЛК в Текстильщиках 40 лет. Столько лет делая машины, он всегда мечтал о своей, но так ее и не купил — не было возможности: во-первых, несколько лет надо было отстоять в очереди, а во-вторых, нужно было иметь средства для покупки, которых у него не было. Несмотря на то что у москвича не было возможности купить «Москвич», он особо не тужил по этому поводу.

Мой отец был настоящим москвичом. Наверное, нас, москвичей, отличает от других то, что мы смирились с безысходностью. Наше потрясающее качество — терпение. Помните, как Ирина Муравьева в фильме «Москва слезам не верит» говорит: «Все в Москву лезут, будто она резиновая… » У москвичей невероятное терпение. Половина здесь уже не москвичи: коренных сдвигают на окраины; ну ничего, мы москвичи, а значит, потерпим.

Приезжим сложнее, поэтому приходится топать ногой и добиваться. Москвичи здесь родились, здесь и умрут. Другие люди приезжают и завоевывают Москву — она не просто так дается, слезам не верит. А москвичи любят поплакать: понаехали, все плохо, грязно. Но я повторюсь: Москву слезами не возьмешь — задницу подними и что-то сделай хотя бы у себя дома. Есть такой старый анекдот: пожилой еврей долго молился богу о крупном выигрыше в лотерею, тот не выдержал и наконец снизошел: «Для начала купи хоть раз лотерейный билет!»

Сравнивая Москву с крупными европейскими городами…

Мне бы не хотелось, чтобы Москва стала похожей на какой-то город: Москва — это Москва, поэтому я сюда и возвращаюсь с радостью. Это моя помойка: я здесь родился, живу, и мне нравится жить в этом всем. Я не хочу, чтобы мы перенимали парижские улочки, хотя их у нас слишком много — все пытаются повторять. Нужно свое придумать и держаться его — сохранять собственную культуру и историю. Поэтому не хочу ничего перенимать у других городов. А то, что я говорил про ЮАР — это не город, а люди такие. Не думаю, что место накладывает отпечаток на человека.

Любимые заведения…

Моя тетя работала в пирожковой на Кузнецком Мосту. Было очень вкусно.

И, естественно, Pizza Hut. Когда на Тверской открыли первую, то это была не какая-то забегаловка, а ресторан! И парни приглашали туда девушек. На Кузнецком Мосту прямо у ЦУМа были джинсовые ряды, я по ночам подрабатывал там сторожем — спал на джинсах. И, заработав чуть-чуть денег, пригласил девочку из института в ресторан — в Pizza Hut. Такой роман потом был!

А сегодня люблю ходить на Центральный рынок во вьетнамские ряды и взять фо-бо: и много, и дешево, и сытно, и частично полезно, но все же главное, что много и дешево! А когда совсем жируем, то в кулинарию к узбекам — они, заразы, вкусный плов делают!

Моя история, связанная со «Школой современной пьесы»…

Будучи студентом, я приходил в «Школу современный пьесы» на спектакль «А чой-то ты во фраке?» невероятное количество раз: я люблю, когда в театре поют, танцуют, живая музыка, смешно. Был здесь, окончив институт, на спектакле Андрона Кончаловского с Юлей Высоцкой в главной роли. Не помню, как называлась постановка, но она была очень странной. Честно скажу: когда учился, мечтой было попасть хоть в какой-то театр, а сюда, в ШСП – ого-го! Но Иосиф Леонидович Райхельгауз (художественный руководитель ШСП) не просматривал наш курс.

И спустя много лет мне позвонила драматург Лена Исаева, сказала, что написала пьесу «Непьесу на двоих». Потом мне позвонила актриса Лена Захарова (мы были давно знакомы), спросила: «Марик, как тебе пьеса? Мне тоже предложили». Мы все вместе встретились, долго-долго искали площадку, где это можно поставить, потом вышли на Иосифа Леонидовича, который предложил услуги театра — дал нам своего одесского ученика, режиссера Театра на Чайной Александра Онищенко. Так двери этого театра передо мной раскрылись. С работой под названием «Непьеса» я пришел в театр.

Кстати, про «А чой-то ты во фраке?» — Иосиф Леонидович пару лет назад сказал, что его восстановит. И я ответил: «Я — ваш! Берите без целлофана. Могу сыграть любую роль, даже лежащую на полу шкуру медведя». И жду. А обещанного, как говорится, три года ждут. Уже второй год пошел, остался годик. Иосиф Леонидович сказал — Башаров сделал.

Возвращаясь к «Непьесе» — это глобальное размышление о любви. Что такое любовь для меня? Смотря к чему. Любовь к женщине — это одно, к себе — другое, к родителям — третье. Если мы говорим о той любви, что в спектакле, то это повышенное внимание к человеку, когда ты не можешь без него ни секунды. Когда твой любимый человек смеется, то на душе благость. Я наговорил одно из определений любви для Марата Башарова, но не факт, что у меня всегда так получается. Вернее, даже фифти-фифти, когда удается это исполнить. И мой герой так же старается, ищет любовь, находит ее, даже не раз, наслаждается этим чувством, потом оно проходит, и он снова в поисках — живой нормальный мужик, который как рыба ищет, где глубже, ищет, где лучше.

Спектакль «Город» по пьесе Евгения Гришковца…

Читать Гришковца сложно, а играть еще сложнее! На протяжении всей пьесы персонаж хочет все бросить и сказать: «Ребят, я уезжаю вот от этого и побыстрее». И ничего сложного в этой игре нет, ведь мне на самом деле хочется все бросить и не играть ни «Города», ни «Непьесы» — просто уехать в Солнцево, чтобы завтра вернуться и доиграть. До того тяжелый материал!

Я долго расспрашивал Иосифа Леонидовича про этого человека, кто он, почему уезжает. И словами все понятно — Иосиф Леонидович потрясающей режиссер и педагог. Он привел мне такой пример: представь, что ты не в другой город уезжаешь, а актер, который из одного театра, где у него есть все, включая хороший оклад и признание, уходит в другой, в какой — не знает. Находиться в своем уже просто невозможно — осточертело: уехать не куда-то, а отсюда. Чтобы появилось новое, надо порвать со старым. Женя Гришковец не глупый человек, он написал слово «город», а мог «театр», «школа», «завод», не мог лишь «семья» — слишком нецинично для Гришковца. Город — как система и механизм.

Мой герой сам себя привел к такому состоянию, но и город повлиял — его отец говорит: «Когда мне было столько же лет, сколько тебе, я точно так же хотел уехать из этого города, но не уехал. А ты… » — мы с Иосифом Леонидовичем долго спорили, уехал он все же или нет. Я бы хотел, чтобы не уехал, а Иосиф Леонидович — наоборот. Поэтому мы играем по-разному. Для меня «не уехал» — победил себя. Это Гришковец…  Можно философствовать сколько угодно!

У меня с Москвой тоже был такой накал — когда началась гребаная пандемия, заблокировали всех, театры закрыли, я сказал, что дома сидеть не смогу, мне надо чем-то заниматься. И реально собирался уехать в Крым, чтобы взять выращивать отару овец или что-то делать там в театре: QR-коды — не для меня.

Желаю Москве и москвичам…

Чтобы эта проклятая болячка миновала наш город: уже наконец-то снять маски, забыть про QR-коды и про новости о заболевших-выздоровевших-умерших, чтобы Москва избавилась от вируса. Всех это утомило, устали невозможно. И сама Москва устала: очищается-очищается, но никак не получается.

А москвичам надо не забывать улыбаться друг другу и слышать ближних.

Марат Башаров сыграет спектакль «Непьеса на двоих» в «Школе современной пьесы» 13 ноября, а «Город» — 27 и 28 ноября.

Фото: Илья Золкин