О детских пробежках наперегонки с Ордынки до Красной площади, о связи ее семьи с Бродским и о ненависти к «Сити».

Я родилась…

В шесть с половиной месяцев, поэтому первые недели я провела в институте для недоношенных, где все боролись за мою жизнь. Потом меня принесли домой — не на ту легендарную Ордынку, 17, квартира 13, где жили бабушка с дедушкой (актриса Нина Ольшевская и писатель Виктор Ардов. — «Москвич Mag»), а во двор родительского жилья, номер дома я не помню. Там находилась старая конюшня, она была разделена на две части и переделана в жилое помещение, половину дома занимали мы.

Я провела все детство во дворе — Большая Ордынка, дом 17. Прекрасный закрытый двор, он такой до сих пор, с воротами. Мы там жили практически все вместе — дети, естественно, постоянно были во дворе, родители с трудом зазывали нас на обед. В округе еще было очень много проходных подъездов и потайных переулочков — в общем, вы понимаете, как было интересно играть. Например, мы бегали наперегонки до Красной площади, до Василия Блаженного. Надо было добежать, дотронуться до него и нестись обратно. Ордынка в то время была пешеходной.

Помню демонстрации, которые шли по Ордынке и по Пятницкой с Красной площади. Демонстранты с кучей шариков и бумажных цветов дарили их нам, детям, выстроившимся вдоль улиц. Это было настоящее счастье — мы приволакивали все это домой, забивали подарками прихожие, а родители потихоньку выкидывали их.

У меня масса воспоминаний. О том, как мы лазали по чердакам и играли в казаки-разбойники, например. Это была такая настоящая жизнь. Тогда никто не боялся отпускать детей допоздна, и мы гуляли до вечера по всему району. Самое крутое — набрать мелочи по карманам у родителей и потом в пончиковую на Пятницкую: 47 копеек — килограмм пончиков с пудрой. Это очень много! Даже если ты покупал полкило, то все все равно объедались. А еще можно было пойти на Пятницкий рынок и там все попробовать. Вот так походишь по рынку и наешься. Рядом с рынком была блинная. Мне кажется, это вообще самые вкусные блины, которые я когда-либо ела.

А в десять лет мы с мамой переехали на Речной вокзал. На Речном у меня ничего подобного не было. Вот там уже не моя Москва, а какая-то другая. Мне было очень обидно, что в Замоскворечье я училась в 19-й английской школе, а после переезда, к сожалению, меня перевели в простую. Вот моя старшая сестра, которая окончила ту спецшколу, английский знает, а я учу сейчас, потому что, естественно, в простой школе так и не выучила.

Мне вообще не очень нравилось в том районе. Хотя сейчас, когда приезжаю на Речной вокзал, а там я прожила с десяти до семнадцати, на меня тоже нападают какие-то воспоминания. Кстати, сейчас на канале имени Москвы сделали набережную. Я недавно туда попала и удивилась, как красиво стало, все такое деревянное. Вспомнился этот пляж, где мы купались и загорали раньше. Естественно, с этим местом связан кусок биографии, но все же моя Москва — это Замоскворечье.

Студенческая Москва…

Когда я ушла от родителей, я жила везде. Ходила по всяким подружкам. Какое-то время мне мама снимала комнату в районе Арбата, а потом снова попала к подруге, когда училась в институте. Меня, конечно, побросало по Москве.

Когда я училась в ГИТИСе, мы жили в дворницкой квартире на Суворовском бульваре, и это было прекрасно. Мы, девчонки, работали дворниками, а наши мальчишки еще и ночными сторожами в ГИТИСе. А мы по ночам носили им в кастрюлях еду, все вместе открывали видеозал и смотрели фильмы, ели нечеловечески надоевшую картошку и макароны — на что были деньги — жарили их сухими в жиру и заливали водой (на самом деле, вкусно). И вот так мы смотрели хорошее кино и ели этот ужас. Как мы не разъелись до огромных размеров? Хотя на первом курсе все девочки дико потолстели, потому что на стрессе стали все заедать, у всех, естественно, отросли жопы. И Алла Михайловна Сигалова, наш педагог по танцу, очень смешно говорила: «Девочки, что вы такое жрете, что так жиреете?» И мы отвечали, что хлеб и картошку, а она говорила, что надо есть морковку и капусту. В общем, я запомнила на всю жизнь, что нефиг пенять на то, что денег нет, всегда можно придумать какую-то морковку с капустой.

А Трифоновка, 45 — общага ГИТИСа. Ого-го какое место. Там столько всего родилось и умерло: столько надежд, столько репетиций, проектов, любовей, дружб, судеб — ух…

Хоть это была и дефолтная Москва, но я вообще этого не замечала. Да, произошла такая ситуация, но можно же просто жить: я так и делала — жила и жила. Как недавно сказала моя близкая подруга, с которой мы познакомились примерно в то время, где-то в 1996-м: «Ну что нам бояться кризиса, постоим подольше у плиты и все!» И как-то так легко это сказала, что и не такое переживали. Может, мне и правда было так легко, потому что нечего было терять: ни денег, ни квартиры — только то, что зарабатывалось, и слава богу. Что-то ели, даже как-то сигареты умудрялись покупать и ходить на Староконюшенный по ночам за водкой. Не знаю, было круто, я же училась в театральном, и так все было интересно: и узнавать что-то новое, и книжки читать, и с друзьями выпивать, и репетировать — это все было так важно, что я даже не замечала сложностей. Хотя, конечно, мы все тогда были в нищете. Особенно те, кто учился в институтах и у кого не было богатых родителей, находились в таком состоянии. У меня таких не было — выживала, как могла.

Московские квартиры…

Первая моя квартира была на Преображенке. Я пришла жить к моему мужу Александру Шаврину — 2-я Пугачевская, дом 14. Это был первый мой дом.

Потом мы вместе переехали на Аргуновку в Останкино. Мы выкупали эту квартиру через театр по государственной цене, потому что я тогда уже была беременна Антошей, и нам по минимальной цене дали жилье. То есть мы сдали свою, доплатили и переехали на Аргуновскую.

Сейчас живу…

Рядом с метро «Алексеевская». На Аргуновке живет мой сын, я — здесь, а дочь — в соседнем доме. У нас теперь у всех есть квартиры. Я так хотела, чтобы у моих детей было свое жилье, что положила на это очень много сил. Поэтому я поставила эти галочки почти сразу, как только начала что-то зарабатывать.

Мне этот район нравится. Есть, где гулять, и дома хорошие. Да и вообще я к нему привыкла: Антону было полгода, когда мы приехали сюда, а сейчас ему девятнадцать. Значит, мы тут живем практически двадцать лет. Рядом Останкинский парк, ВДНХ, там я редко гуляю, а вот в парке бываю — через Останкинский перехожу в Ботанический. Хороший райончик, такой зеленый, уютный.

Москва изменилась…

Я Москву люблю всегда, в каком состоянии мы обе ни были бы. Ведь это навсегда мой любимый город. Например, Москва около театра или ГИТИСа — это город моей юности. Я его обожаю — все эти арбатские переулки. Все пространство от «Пушкинской» до как раз Арбата любимо и не раз пройдено. А Тверской бульвар? Это место, куда из года в год с приходом весны на прогулку после спектаклей выходят театры: Пушкинский, «женский» МХАТ, Маяковка; от Тимирязева — и по бульварам. А сам театр? Театр — это вообще! Я попала в театр Маяковского на первом курсе, поэтому он для меня сразу и альма-матер, и место работы — я тут до сих пор служу. И все, что рядом и вокруг, непрерывно связано с моей жизнью.

Ордынка и Замоскворечье — это детство. Я в любом случае всегда туда возвращалась, ведь там жили папа и бабушка. Я была там каждую субботу и воскресенье как минимум. И сейчас заезжаю, когда есть возможность.

Я очень расстроилась, когда город испоганили, наоткрывав всякие «макдоналдсы». На углу Ордынки, напротив баженовской церкви, вместо прекрасной булочной XIX века, где пекли калачи, открыли эту гадость. Я ничего против «Макдоналдса» не имею, а говорю о пластмассе вместо прекрасного угла дома. Когда так Москву уродовали, мне было больно за нее. Город очень изменился, особенно в 1990-е, с этой кучей палаток. Но, находя что-то живое, настоящее, я искренне радовалась и радуюсь до сих пор.

А сейчас не понимаю, зачем менять улицы, делать эти большие пешеходные зоны, забирая пространство для проезда машин. А еще это, на мой взгляд, происходит бесконечно: там, где надо и где не надо. Я за то, чтобы Москва оставалась максимально прежней, ничего не уничтожалось. Если бы ее восстанавливали, то было бы круто. Но ее не возвращают к прежнему, а вновь меняют. К чему все идет?

Нелюбимые районы…

К «Москва-Сити» отношусь ужасно, ненавижу. Это какой-то стеклянный зуб, торчащий посреди Москвы. Нет, сама по себе постройка, как некий остров, — это красивая история. Но можно было это сделать где-нибудь на окраине, стояла бы себе там. Вот «Лахта-центр» в Питере, я его не видела. Но если я его не заметила в центре, значит, это сделано органично, вынесено куда-то. Мне нравится, что питерцы борются за свой город, отстаивают свои дома, а мы, к сожалению, нет.

Еще мне категорически не нравится этот памятник Петру I Церетели.

Любимые районы…

Ну, конечно, все переулки вокруг Третьяковской галереи, Ордынка моя любимая и дальше — в Лаврушинский к Полянке, Горбатый мостик, Болотный сквер. Вот это все — оно мое. Так же как все переулки Арбата. Это знаете, как иногда бывает: идешь, идешь, идешь — и останавливаешься от какого-то воспоминания. У меня очень много связано с Москвой, здесь столько всего…

А храм Василия Блаженного для меня — олицетворение детства. Я помню его в самых разных состояниях: когда он стоял неотремонтированным, когда его начали реставрировать, сейчас. Я так люблю эту дорогу: Ордынка — Василий Блаженный.

Москвичи отличаются от жителей других городов…

В людях меня ничего не беспокоит. Я тут в вашей рубрике прочла у Лолиты, что Москва довольна суровая и в ней даже москвичам надо научиться оставаться на плаву. Но она правда такая, ведь это огромный город. Все довольно сложно, жестко и жестоко — здесь зарабатываются деньги, здесь есть работа. Поэтому, честно сказать, мы все тут, и я в том числе. Помимо того что я люблю этот город и родилась здесь, не представляю себе, где еще можно жить, все равно попросту привязана работой к нему. Уезжать куда-то, любить другие города — да, но Москва — это дом, это родина. Какое я право имею говорить что-то про людей? У меня есть некоторое количество любимых и очень любимых московских людей, близких друзей, тех, с кем я сталкиваюсь по работе. Я счастливый человек, у меня очень узкий круг общения, тоненькая прослоечка. Я избалована приличными людьми вокруг: мало с кем общаюсь помимо своих друзей из театра и кино, художников и врачей. Я все-таки привыкла, что мужчины, с которыми я дружу, открывают дверь и пропускают вперед, встают, когда дама заходит. Поэтому, недавно попав в метро, была неприятно удивлена, когда пожилой господин, на которого меня откровенно толкнули, посмотрел на меня так, будто не знаю, что с ним сделала, хотя я извинилась. Это так вырубает.

Что касается зрителя, то смотря где и какой. В театре Маяковского, где я имею честь служить, зритель очень хороший, образованный, воспитанный многими поколениями талантливых режиссеров. Когда я играю антрепризные спектакли, зрители попадаются разные. Но, так сказать, если зрителю постоянно показывать задницу, то он к этому привыкнет и будет веселиться, а я все-таки стараюсь работать и жить, как научил меня мой мастер Андрей Александрович Гончаров. Он постоянно вспоминал Пушкина: «…  чувства добрые я лирой пробуждал», — говорил, что надо стараться вести за собой зрителя, а не опускаться до ужаса пошлости, хотя это очень легко и просто. Мне кажется, что все зависит от артистов и режиссеров — от театра, а не от зрителя. Это мы проводники, а не наоборот.

Московских зрителей сложно удивить. Там, где в провинции хлопают, радуются, кричат «браво», реагируют и показывают открытые эмоции, в Москве публика будет позакрытее, поспокойнее. Все-таки столичный зритель избалованный, привередливый и сложный, ведь ему есть из чего выбирать, с чем сравнивать.

Я повторюсь: я избалована людьми вокруг, а когда встречаюсь с неинтеллигентностью, то откровенно теряюсь. Тем не менее люди не виноваты, что у них не было такого воспитания или окружения. Что есть, то есть. В чем человек растет, в том он и растет. Какое я право имею кого-то оценивать? У всех же разные исходные данные. Я вот родилась в прекрасной семье, несмотря на все сложности, которые были, мне прививали хороший вкус, хорошие манеры, давали хорошие книги, перед моими глазами были хорошие примеры. Мне повезло с этой точки зрения, а кому-то ведь нет. Понятно, что выбор каждого человека — меняться, думать, пытаться, но кому-то не пришло это в голову, ему это не посоветовали. Все индивидуально. Как кого можно оценить? Да никак.

В Москве меня беспокоит…

Знаете, что было страшно: несколько лет назад посреди Тверского бульвара поставили чудовищные зеленые фигуры из ковролина и светящиеся, с искусственными цветами, арки. Просто какая-то квинтэссенция безвкусицы, мне аж дурно стало. Чудовищные пластиковые цветы с подсветкой…  Да украсьте вы настоящими цветами, фонариками, но не пластмассовым ужасом с ковролиновыми фигурами. Это же кошмар был какой-то! И все как сумасшедшие фотографировались там. Так же как проезжаешь «Сити», и на Третьем кольце на фоне этого стекла стоит и фотографируется народ. Это караул! Надо же в людях хоть каким-то образом воспитывать хороший вкус. Кто допускает весь этот ужас? Это просто приводит меня в оторопь.

Если не Москва, то…

Вот, например, Питер мой любимый, я там в детстве жила у бабушки, а сейчас только приезжаю по работе: то на съемки, то на спектакли, то на один день. И всегда обещаю себе, что приеду и погуляю, но никак не получается. Город такой красивый, такой совершенный, но такой для меня холодный.

Париж — я очень мечтала туда попасть: попала и разочаровалась. Он мне в первый раз показался высокомерным, странным, похожим, кстати, архитектурно на Питер. В Лувре у меня было немного времени, но я все же увидела «Джоконду», маленькая такая. Когда ты что-то проходишь по истории искусств, не думая, что когда-то увидишь это вживую, а потом все-таки видишь — столько эмоций.

Побывала в Одессе. Те места, что в районе театра Оперы, господи, как же там красиво! И опять похоже на архитектуру Парижа. Но Одесса атмосферой теплее.

Рим: я его обожаю! Но, кстати, никогда не мечтала попасть туда. Италия была первой страной, куда я выехала. Мне очень понравились и Верона, и Феррара, и Падуя, и Флоренция…  Галерея Уффици — там я обнаружила Боттичелли, а это мой любимый с детства художник. И когда ты вживую видишь то, что разглядывала в детстве в книжке, это, конечно, невероятно, каждый раз мурашки. И вот в Риме каждый камень несет какую-то энергию, рассказывает историю. Теплый город, который я, конечно же, люблю по «Римским каникулам» с Одри Хепберн. Я когда на эту лестницу поднялась, господи, у меня случился эмоциональный коллапс — здесь была Одри Хепберн, это здесь снимали! А этот фонтан Треви, где купалась героиня фильма Феллини: мамочка моя, это все здесь было! Все эти эмоции — они не передаются. Рим — это правда вечный город.

Точно! Еще же Венеция. Когда я попала туда в первый раз, то сразу поехала на Остров мертвых, на могилу Бродского. Я же, как и многие, очень люблю этого поэта, а у него есть «Венецианские строфы», я их прочла, взяла с собой книжку и подругу и потащила их за собой на остров. И мы, значит, приплыли туда: льет дождь, мы под зонтиками, в резиновых сапогах, премся, никого нет, ничего не можем найти. Я пишу своему Шаврину: «Саша, мы ничего не можем найти!» Он говорит: «Не бойся — найдете. Кланяйтесь нашим». Я увидела Дягилева, Стравинского — постепенно всех находила и кланялась. И вот Бродский. Я говорю: «А сейчас, Катя, я открою “Венецианские строфы” и прочту их тебе здесь, на могиле Бродского». Она говорит: «Иди в жопу! Поплыли обратно — к выходу, пить вино, есть макароны. Я тебя сейчас убью, идиотка!» В общем, холодно, промокли, но в конце концов в какой-то таверне мы ели пасту, запивали красным вином, а на обратном пути в электричке, когда мы ехали к третьей нашей подруге в Феррару, я все-таки читала ей «Строфы». Потому что правда, когда ты не был в Венеции и читаешь — это одно, когда побывал — совершенно другое восприятие. Это так же, как у Бродского есть: «И выезжает на Ордынку такси с больными седоками», — сразу понимаешь, что это он написал про твою семью, про Анну Андреевну, которая всегда останавливалась у бабушки с дедушкой, и он бывал у нас дома. И все связки, которые ты находишь в литературе, так все удивительно действует. Мне кажется, так всегда, у всех — все восприятие личное, субъективное, все через себя. Только когда это созвучно с твоими мыслями, чувствами, пережитыми ситуациями, оно задевает и остается в памяти. Не видев Венецию, ты не понимаешь до конца «Венецианские строфы», ты еще не знаешь, на создание какой красоты способен человек.

Куда ни попаду — мне сразу хочется купить там квартиру, чтобы была возможность приезжать. Надо мной все время смеются дети, потому что когда я приезжаю в какое-то новое место, они меня спрашивают: «Ну что, мам, здесь тоже квартиру покупаешь?»

В ресторанах…

Вы знаете, у меня маловато всяких баров-кафе-ресторанов. Особенно баров, я что-то как-то не особо тусуюсь. У нас напротив театра Маяковского есть кафе Look — там обычно весь театр и сидит после спектаклей. А напротив, на углу, была прекрасная рюмочная, куда все заходили повыпивать, и я тоже иногда там бывала. И вот эту рюмочную, куда ходило не одно поколение маяковцев, закрыли. Это нововведение мне не понравилось: рюмочную переделали под аптеку — какая-то фигня, в общем.

У меня рядом с домом есть мясной ресторан Beeftime, я туда иногда захаживаю. Но вообще я не тусовщик, все больше дома: сама готовлю, зову всех — так интереснее.

Для меня Москва на вкус — как красное сухое вино с сыром. Я когда иду гулять по городу, иногда беру с собой бутылочку вина, прячу ее в пакетик, сыр нарезанный. И мы ходим, гуляем, выпиваем. А запах…  Город всегда такой разный. Летом Москва для меня пахнет арбузами, осенью — листвой и яблоками, зимой, если не очень много машин — свежим снегом и мандаринами, весной — клейкими тополями. Она, как и все города, пахнет запахами времен года.

Место, в которое все время хочу, но никак не доберусь…

Я давно не была на Преображенском кладбище, где лежат все мои. Последний раз — летом, уже надо бы попасть. Давно не гуляла вокруг театра. Но в этих местах я бывала. А где же нет?..

Точно! Я же в Большом не была после ремонта ни разу — туда бы сходила с удовольствием. Только сначала надо проконсультироваться со всеми своими многоумными коллегами, а потом пойти. Честно сказать, я не особо образована в музыке и балете, и чтобы куда-то идти, мне нужен хороший совет. Но, слава богу, консультантов достаточно. Посоветуюсь и пойду.

В Театре им. Вл. Маяковского…

Я сейчас занята в двух спектаклях.

«Таланты и поклонники» — это первый спектакль Карбаускиса. Я очень благодарна, что он меня туда взял. Изначально играла Ира Пегова, с которой и познакомил нас Миндаугас. Она замечательный партнер и очень талантливый человек. Сейчас эту роль играет прекрасная Полина Лазарева. Там Немоляева моя любимая Светлана Владимировна. Честно сказать: я очень люблю свой театр и людей, которые там работают, многие — мои учителя. Тот же Михаил Иванович Филиппов, который также играет со мной в «Талантах и поклонниках», Анатолий Лобоцкий, с которым мы восемнадцать лет играли «Чуму на оба ваши дома».

С Карбаускисом готовить «Таланты» было непросто. Он невероятно талантливый и интересный человек, художник, но очень сложный. Конечно, мне было и трудно, и трепетно, и невероятно с ним работать. Я очень ему благодарна, что он позволил сделать мне Смельскую не сволочью, что меня радует, потому что я увидела в ней не дрянь, которая завидует и соревнуется, а актрису постарше, которая понимает и сопереживает, конечно, к чему-то ревнует, но мне хотелось, чтобы она была человеком. Надеюсь, мне это удалось.

А второй, «Август: графство Осейдж», тоже сделал Карбаускис, но он это отрицает: сначала поставил на афише свою фамилию, а потом убрал. Я этот спектакль очень люблю. Он мне невероятно трудно дался психологически, мне было тяжело найти суть этой героини, Барбары, это были большие ломки. Дело в том, что у меня был кризис среднего возраста в этот момент, а именно об этом вся история мужа Барбары Билла: он ее из-за этого самого кризиса бросает и уходит к молоденькой, она сама тоже переживает ломку среднего возраста, и ощущение, что все разрушилось и все зря, сжирает ее. Я тоже довольно трудно переживала этот период, а еще пришлось играть это. «Август» стал некой психодрамой для меня: мне было трудно произносить слова, проживать спектакль. Но мой талантливый и тонко понимающий драму семейных отношений худрук Карбаускис все это прекрасно выстроил и помог мне. А гениальная Евгения Павловна Симонова, которая играет мою мать!  Конечно, каждый раз с ней выходить на сцену — невероятное счастье, но это трудно, поскольку надо ей соответствовать. Она хороший партнер, который не выпустит из своих рук никогда. Это сложный спектакль, играть его интересно и просто здорово — обожаю.

Кино…

Доснялась в проекте, который подготовила продюсерская компания Феди Добронравова. Мы три года назад сняли пилот этого сериала, а сейчас продолжили — уже отсняли четыре серии. Прекрасная комедийная история о любви. Называться она будет «Золотой папа» и выйдет, надеюсь, к весне. Снялась я в этом проекте с чудесными партнерами: это Федя Добронравов, Галя Петрова, Рома Мадянов и прекрасная молодежь — Катя Ванчугова и Саша Мичков. А работал с нами чудесный, говорящий с артистами на одном языке режиссер Саша Назаров. Знаете, как это прекрасно, когда и с полуслова понимаешь, и юмор одинаковый? Получила от этой работы колоссальное удовольствие.

Параллельно для канала «Россия» снимаюсь в сериале «Частная жизнь». Это история о домашнем насилии. Тема важная, говорить о ней надо, и я из-за своего довольно тиранистого отчима знаю, что это такое. Мне очень понравился мой персонаж: она, пережив всякие избиения, помогает справиться с похожей проблемой главной героине. Я все время говорю, что играю в этом сериале женщину сложной судьбы, делать это довольно тяжело, но мы стараемся, чтобы не было розовых соплей по стеклу, чтобы это было максимально похоже на правду.

А еще скоро «Россия» должна показать очень интересную историю «За счастьем» про трех барышень, которые познакомились в интернете с мужчиной, оказавшимся брачным авантюристом. Они пересекаются все вместе в полиции, понимают, что это один и тот же мужчина, и начинают искать его.

Ближайший спектакль «Август: графство Осейдж» состоится 15 января, спектакль «Таланты и поклонники» — 17 января.

Фото: Маруся Гримм