О детских шалостях в Петербурге девяностых, о жизни в одном подъезде с мэром Собчаком, о первых пробах на «Мосфильме» и о том, что в ее жизни не было человека, который бы показал ей старую Москву.

Я родилась и выросла…

В Петербурге. Для меня Петербург детства — город, замерший в ожидании девяностых. Я хорошо запомнила, как мы с мамой постоянно ходили по магазинам. Помню, как мы пешком двигаемся по центру города: мой Петербург — набережная реки Мойки, Конюшенная — улица Желябова, Миллионная — тогда Халтурина. Гастроном с отвратительным запахом, где на витринах стояли большие бутыли березового сока — мы с мамой ходили на задний двор магазина, потому что у нее был знакомый мясник, который добродушно выносил нам хорошие куски. Сам он, здоровый мужчина с огромными-огромными руками, был в ужасно грязном фартуке.

В бакалее помню аппарат с двумя огромными конусами — газировкой и сиропом. А в киоске продавались трубочки с заварным кремом. И так мы с мамой курсировали: очереди, чеки, но для меня это теплые воспоминания в отличие от тех же маминых — жутких и страшных.

Я была шаловливая и азартная — с удовольствием пускалась в игру с незнакомыми детьми: если видела, что мальчишки носятся по двору и кидаются камнями, то тут же присоединялась. Все время с разорванными коленями и болячками на локтях.

Однажды мы с другом сбросили с моста на туристический кораблик водяную бомбочку, прямо на голову туристу — такой был визг и ужас, что мы перепугались и убежали.

Вообще в центре были и благополучные, и менее благополучные семьи, но у нас была хорошая детская площадка. Двор недалеко от Капеллы — единственная площадка в центре, там теперь и мои дети играют.

Я очень благодарна родителям, что не было навязывания придыхания к Петербургу — оно потом само появляется, если с возрастом есть потребность. Десять лет я ходила в школу по маршруту Мойка — Дворцовая площадь — Большая Морская — Гривцова. По идее, можно офонареть от красоты, но я очень рада, что меня не пичкали петербургской идеей — мне было абсолютно все равно, где я иду: у меня просто было хорошее настроение. По Дворцовой каталась с друзьями на роликах: мы тусили, сидели на асфальте, спрыгивали с поребриков. Дворцовая и Дворцовая — асфальт хороший. А сейчас, когда я стала старше, смотрю по сторонам через другую призму — я стала замечать красоту города после 20 лет. И вот когда я гуляла с коляской, что первый, что второй раз, я поняла: какое счастье, что мы здесь живем. К таким вещам нужно приходить самостоятельно. И я своим детям Петербург не навязываю — просто без назидания обращаю внимание на красивые вещи или говорю что-то в проброс, но эта информация напрасна — сразу отбрасывается в мусорное ведро. Город не нужно форсировать — его стоит почувствовать.

В Петербурге я очень люблю Дворцовую набережную, где есть спуск, выложенный булыжником, на пересечении с Лебяжьей канавкой — там открытый вид на Петропавловку: самое красивое место Земли.

Питерская юность…

Я начала тусоваться в классе девятом — практически 2000 год: мода на американскую попсовую музыку, клубы, напоминающие сегодняшние — крутили альбом Бритни Спирс или Offspring.

Сейчас это кинотеатр «Художественный», но тогда на втором этаже появился клуб «Континент», куда мы ходили в субботу-воскресенье. Был клуб «Магриб» в восточном стиле на Невском, «Плаза» рядом со зданием Биржи, а еще же модный клуб в Купчино, куда мама отпустила меня лишь один раз. В последний раз в клубе я была тогда. По моим ощущениям, все было миролюбиво и безопасно — не помню ни одного мордобоя или истории с наркотой: вечеринка для подростков от 13 до 20. Модные концерты «Блестящих», «Отпетых мошенников», «Гостей из будущего», Hi-Fi.

В институте мы подрабатывали зайцами в клубе «Пурга» на Фонтанке — там каждый день праздновали Новый год, а во втором, рядом, ежедневно женили.

Сейчас живу…

В самом центре, но не у родителей, где с открытыми окнами в летнее время пытка — книжку не почитаешь: слушать, что в этот дом привезли Пушкина с дуэли, и здесь он умер, что здесь живет главный Д’Артаньян России Михаил Боярский и тут жил первый мэр Санкт-Петербурга Анатолий Собчак, невозможно. С появлением в доме Анатолия Александровича возникли вахтеры — стало чище, сидели приятные интеллигентные услужливые охранники. До этого, как рассказывала мама, было мучительно: вся парадная в приличных и неприличных словах, адресованных папе, в замочные скважины засовывали то горох, то фасоль, то монетки, поджидали…  А Собчак все наладил: был скромным интеллигентным человеком — особого внимания не было.

Мы живем на Итальянской: она всегда пустая в отличие от Невского — все почему-то ходят по нему. Единственное, город часто организовывает базары на площади Искусств, из-за чего трудно пользоваться автомобилем. Центром я вообще не наелась, наоборот, мне хочется его изучать, знать про него. Мой друг Сеня Александровский сделал классное приложение «Письма о любви» — с письмами известных петербуржцев, привязанными к топографии. А я бы хотела завести себе приложение, где все можно узнать о доме по геолокации.

В Москву…

Я начала ездить лет в семнадцать-восемнадцать, когда начались разные пробы: поначалу это давало ощущение взрослости, я понимала, что начинаю свой путь — меня зовут на пробы, я приезжаю, сама на метро еду на «Мосфильм», мне дают пропуск. Помню, как в двухтысячные выглядел вокзал: выход на Комсомольскую площадь всегда был волнительным — какая-то сбивающая с ног стать города и всепоглощающее ощущение себя маленькой. Но ты приехала не в качестве туриста, а потому что можешь получить здесь работу. Думаю, к Москве многие так относятся. Это город, который может тебе что-то дать — часто из вокзала или аэропорта выходят с этим ощущением.

Когда Москва стала появляться в моем расписании два-три раза в неделю, все это стало круговоротом. Какое-то время мы жили в Москве, на «Полежаевской»: вполне нравилось, окна выходили на Карамышевскую набережную (мне принципиально важно, чтобы рядом была вода, я выросла на Мойке, сейчас от нас недалеко Фонтанка и канал Грибоедова). Там же Звенигородское шоссе, метро, кольцо. Несколько раз подруга показала мне самые классные тропы в Серебряном бору — ощущение почти загорода. Наверное, я не вполне знаю старую Москву: понимаю ее обаяние, но, скорее, понимаю его через книги и фотографии. В моей жизни ни разу не встретился человек, который бы взял меня за руку и показал старую Москву. Я ее знаю по мемуарам Станиславского, отца Комиссаржевской, но эта Москва в моем воображении. Думаю, в ней есть свой шарм, но я ее ни разу не видела.

Я в Москву всегда езжу на работу. Даже когда мы там жили, то каждый раз выезжали на работу из Хорошево-Мневников. В голове и сердце Москва для меня больше ассоциируется с работой. Сейчас, когда переехали в Петербург, бесконечно, по несколько раз в неделю, ездим на ночных поездах и «Сапсанах» в Москву, иногда это бывает очень тяжело, но тем не менее ощущение, что Москва — место, где работаешь.

Отношения с Москвой…

Иногда московская эклектика меня может удивлять, но гораздо больше удивляет, когда я вижу какое-то разрушенное здание, которое нужно срочно ремонтировать и реставрировать. Когда я приехала в Москву маленькой, еще была гостиница «Россия», куда нас и поселили — из окна была видна маленькая церковь, я тогда спросила у мамы, как такая махина и церковь могут стоять рядом. «Это Москва», — ответила мама. Тогда меня резануло, а сейчас нет — все может рядом уживаться, лишь бы чисто и ухоженно. При всем уважении (все-таки половина народа живет в хрущевках), именно они, хрущевские дома, вызывают у меня гораздо меньше симпатий, чем офисное красивое здание на «Белорусской» — маленькая часовня и офисный комплекс: странно, но красиво.

Стала ли я москвичкой?..

Нет. Ты москвичка, когда в этом городе у тебя появились свои врачи, салоны красоты, косметолог, магазин с фруктами, мясник, ветеринар. Когда на все случаи жизни есть свои места: здесь ты любишь завтракать, а здесь — встречаться с друзьями. Единственным нашим местом в Москве стал кинотеатр «Соловей», но его снесли. Когда есть все свое, ты человек этого города, хотя я, конечно, следовала рекомендациям московских друзей, но ничего не появилось. Сказать, что мы три года промучились — нет. Прекрасное, счастливое время. Жили в хорошем месте, общались с прекрасными людьми, бывали в московских театрах, водили ребенка в чудесный садик.

Я не знаю, чем отличаются москвичи и петербуржцы: москвичи говорят, с питерцами каши не сваришь — они заторможенные; никогда в жизни этого не замечала — моя жизнь движется с такой скоростью, что и вокруг все несутся в таком ритме. Говорят, что с петербуржцами сложно строить и развивать бизнес — все слишком неторопливо. Говорят, что сейчас Петербург — столица гастрономических изысков, и этого не замечаю: про все хорошие рестораны узнаю от московских друзей, которые спрашивают, были ли мы там-то: сижу с ручкой и записываю. Когда живешь, на это нет времени. Удивительно, что люди, которые приезжают в город, рассказывают про него намного больше интересного, чем знаем мы.

Единственное кардинальное отличие Петербурга от Москвы — дома я везде хожу пешком, иногда езжу на общественном транспорте: театр, магазин, детский садик, школа. А в Москве представить, что ты без машины, невозможно вообще: иногда я ездила на метро, потому что так можно точно рассчитать время, но до него надо было добираться пару остановок на троллейбусе — от дома до «1905 года» идти пешком час, расстояния громадные, город огромный, здесь все самое необходимое и нужное — на ладошке.

Первая заграница…

Несколько раз мы с родителями ездили в круизы: на поезде до Одессы, там садились на корабль (первым моим лайнером стал «Тарас Бульба») — родители ездили в путешествие как артисты, включенные в программу развлечений: Корнелюк, Маршал, Пресняков. Баш на баш: артисты путешествуют и работают. Мы обычно отправлялись в сдвоенный круиз: туда — обратно, в районе месяца на корабле. Первый круиз назывался «Покорение Европы» — там был невероятный маршрут через Турцию, Испанию, Португалию, Италию, Англию, Данию, Шотландию. Помню, заезжали в крохотные французские Руан, Довиль и Трувиль. И крошечные, как кукольные, португальские городочки. Никогда больше не была там, но помню их с 6 лет: какое все было яркое, красивое и необычное. Помню, насколько в Лондоне меня поразило левостороннее движение. За два или три круиза я посмотрела всю Европу.

В былые времена заграница была связана с гастролями с драматическим театром Европы Додина — Штаты, Европа, Япония, Австралия. Англию обожаю — Лондон, допустим, один из моих любимых городов, как и Париж, но они европейские, понятные, вмещаются в разум.

А есть два неожиданных. Первый, самый необычный, не похожий ни на что — Нью-Йорк, куда мы поехали на мастер-класс в центр к Михаилу Барышникову — они приятельствуют с Львом Абрамовичем. Был открытый урок: танцевальный тренинг, музыкальный, акробатический, речевой. Мы показывали, как драматическому искусству учатся русские студенты. Нас поселили в маленькой-маленькой общаге — сложно понять, с насколько крошечными комнатами: даже те, кто жил всю жизнь в коммуналке, ужаснулись: «Да ладно?!» — меньше, чем купе. Нам сказали замолчать: вы в Нью-Йорке — наслаждайтесь. Когда мы первый раз вечером пошли гулять, это была фантастика — в общагу мы возвращались только спать вечером: невероятные небоскребы — другая вселенная. Второй — Токио, сумасшедшая паутина: переплетение дорог — нет ни одного живого места, чтобы было не занято и не застроено — самый большой перекресток в мире.

И Перт, но это даже подряд нельзя ставить, там все-таки природа, когда мы подумали: «Ага, вот откуда Спилберг взял все для “Аватара”». Мы были на краю Австралии, в самой южной точке: киты, скалы, пустыня, огромный лес с толстенными деревьями, соляные пещеры со свисающими сталактитами — за два дня мы посмотрели все чудеса природы. Конечно, я очень скучаю по времени, когда можно было везде ездить и радовать зрителей тем, что мы умеем: весь мир узнал, каким крутым может быть русский театр.

Спектакль «1926»…

Невероятные обстоятельства: сейчас воплощается в нашу жизнь то, про что мы играем — переписки с эмигрантами и прочее.

Спектакль основан на переписке Марины Ивановны Цветаевой и Бориса Леонидовича Пастернака. Мы берем 1926 год, хотя переписка шла долгие и долгие лета — можно сказать, что за время переписки они пережили полноценный роман: люди творческие, страстные, порывистые — в этих письмах было все. Они если только не прикасались друг к другу физически. А так и ревновали, и обижались, и любили, и боготворили, и делились переживаниями, и пытались помочь друг другу — Пастернак очень хотел, чтобы она вернулась в Россию.

Очень странная любовь, которая закончилась тем, что когда они встретились, то не могли и двух слов связать. В письме не страшно ничего — пойди и скажи в лицо. Они были настолько свободны, без ограничений — любить в ключе, когда тебя не видно и ты предоставлен своему настроению, намного проще.

В этом спектакле мы также читаем отрывки из поэмы «Крысолов» — там абсолютная параллель и внятные ассоциации с гитлеровской Германией, нарастающим и укрепляющимся нацистским режимом — это зеркалит с той непростой тоталитарной ситуацией в Союзе, где Пастернак.

И там, и здесь очень тяжело, но они открывались в письмах, в которых были смелыми — такими, какими хотят себя видеть: не с опухшими от стирки руками и заткнутым государством горлом — они расцветали. Были свободны и понимали степень таланта друг друга — эфир не имел ничего общего с реальностью.

Спектакль «1926» 29 и 30 ноября в театральном зале ММДМ.

Фото: Илья Золкин