О ненависти к Старому Арбату, непонимании приезжающих в Москву туристов и о премьере сериала «Медиатор».

Я родилась и выросла…

Я жила в так называемом генеральском доме в Академическом районе — там все квартиры были распределены между военными, и моему дедушке, который тоже им был, также выделили квартиру. Этот дом — такая постсталинка — казался, да и сейчас кажется мне очень красивым.

Сначала, до того как бабушка и дедушка не отдали эту квартиру полностью нам и переехали в другую, мы жили все вместе. С того времени остались воспоминания о тяжелых бархатных гардинах, висящих в дверном проеме. Я их очень хорошо помню, но сейчас вряд ли смогу объяснить дочери, что это такое и зачем нужно.

С переездом бабушки и дедушки гардины из нашего дома исчезли, и началась совершенно другая жизнь. У меня есть еще три сестры, а квартира была двухкомнатной, и жили мы в ней вшестером. У мамы была возможность разменять ее, встать на какую-то очередь, чтобы мы перестали ютиться в двухкомнатной квартире, а это так себе удовольствие, но она этого не сделала. Нам всем там очень нравилось. В этой квартире и сейчас живут мама с папой, а дети потихоньку разъезжаются — Рита была последней, кто уехал.

Когда мы все подросли, жизнь в той двухкомнатной квартире организовывалась так: была комната, в которой жил один человек, если ему в этот момент времени нужно было находиться одному: папа, я или сестра Лера. Только мама не отделяла себя от всех — у остальных же была возможность пожить отдельно. Очень демократично: все спокойно жили в большой комнате вместе, чтобы дать тому одному прийти в себя. Я помню ощущение этого дома.

Весь район Академический, включая мою школу, «Детский мир», бабушку с дедушкой, которые жили рядом, был для меня маленьким завершенным миром. Все малюсенькие парки, которые мне тогда казались огромными…  Когда у меня родились дети, я приезжала туда к родителям и удивлялась, хоть это и всем известно, как меняются размеры всего вокруг, когда ты вырастаешь, прямо комические куплеты. В детстве мне казалось, что кусты, где мы играли в «Кис-Мяу», просто огромные — такой маленький большой детский мир. Потом он увеличился, случилось это, когда я пошла в театральную студию на Воробьевых горах. Это все равно было рядом, ведь я могла сама доехать туда на автобусах — мне кажется, их номера я никогда не забуду. Я хотела остаться в этом мире и когда вырасту. Думала, что у меня будет точка на «Академической», где я буду продавать цветы.

Вкусы и запахи детства…

В моем же генеральском доме внизу был продуктовый магазин, он существует до сих пор. Там продавался молочный коктейль за 11 копеек — из мороженого, молока и сиропа. Я не могла оторваться смотреть, как это все делается: как открываются пакеты молока, все смешивается…  Весь район ходил туда за этими молочными коктейлями. А на Шверника была кулинария, куда я заходила по дороге в школу, там покупались слоеные трубочки с воздушным кремом безе внутри. Они стоили 15 копеек, и мы всегда и по пути в школу, и обратно заходили за ними — все, кто имел отношение к этому району, о них помнят. И, конечно, Академический пахнет для меня «Детским миром». Мне всегда были очень важны запахи. Помню россыпи игрушек, за которыми мы с мамой ходили перед Новым годом, каждый отдел маленького «Детского мира» пах по-своему.

Юность…

Уже в середине 1980-х я перестала быть маленькой домашней девочкой и стала принимать собственные дебильные решения — сказала маме, что я перехожу в другую школу, где на год старше училась моя подруга. У меня была математическая экспериментальная школа, она очень ценилась в районе. До 6-го класса я без особого труда была круглой отличницей, но, начав заниматься в театральной студии, я перестала учиться, поэтому продолжать держаться за эту школу стало бессмысленно, спорить со мной тоже, и я сказала маме, что перехожу оттуда нафиг. И что говорить — я перешла в совсем другого уровня школу…  Окончила 10-й класс с выговором о курении…  Борю Хлебникова, известного сейчас режиссера, с которым мы подружились на всю жизнь, постоянно выгоняли из всех школ Киевского района, и единственная школа, которая его приютила, та, куда перешла я. Наша прекрасная добрейшая директор была его родственницей. Но стремительно в свои права вступали 1990-е — после того как мы выпустились, был убит учитель физкультуры…  В общем, все было нормально. Ленинский проспект (часть между Ломоносовским и Университетским) становился таким, как надо — там уже были свои законы. И я переместилась в новую жизнь, детство осталось на «Академической», куда я лишь изредка заглядывала на огонек. Начались парни, взрослая жизнь, учеба.

Все громкие 1990-е я провела в ГИТИСе. Не могу сказать, что это было время тусовок. Но, пожалуй, единственное название оттуда — «Молоко». Сейчас я о нем говорю продвинутым мажорам 1990-х, и все они с удовольствием вспоминают клуб, но для меня тогда все же он был редкостью. Слава богу, зная мой азартный характер, я убереглась от многих вещей. Про слово «наркотики» я даже не знала, а не знать это в 1990-х нужно было уметь. Что такое алкоголь, я знала — школьные годы у нас были удалые, а к ГИТИСу сошло все на нет, забылось. Тогда было другое время, не думаю, что у нынешних 15-летних так много алкоголя в жизни. Да, в студенчестве выпивания были, но это нельзя было сравнить с выпиванием моих одноклассников. В ГИТИСе мы пили так, чтобы даже если и расходились в 6 утра, а потом сонные проезжали свою остановку, все равно могли бы прийти на занятия утром — учиться было куда интереснее. Хотя, признаюсь, до этого, в отличные школьные годы, я просто не замечала времени: один день заканчивался, другой начинался. Я не то чтобы пила, но я бывала в страшных тусовках, где существование было на грани — ты мог продолжить пить, мог остановиться, мог еще что-то сделать. Судьба, что не произошло ничего плохого. Но, в общем-то, люди спивались очень сильно в то время — много наших друзей стали примерами. Время было такое.

Московские адреса…

Какое-то время я самостоятельно жила на Ленинском, а потом, когда начался ГИТИС, переехала в коммуналку на Ленинградке. Так получалось, что каждой дочери от родителей доставались какие-то квартиры. Я была первой на очереди, и мне досталась комната в коммунальной квартире на «Войковской», улица Зои Космодемьянской. Она осталась от моей прабабушки — бабы Нины, она умерла, когда ей был 101 год; я уже училась в институте, она переехала к моей бабушке в Ясенево, а я вышла замуж, и мы с мужем жили в той ее одной комнате. Потом каким-то чудом эта квартира была продана. Нам сильно повезло — в тот момент нам единственным просто дали деньги за комнату, а не обменяли ее на что-то другое. После случился кризис, обрушился рубль, и ровно за те деньги, что нам дали за комнату, мы смогли купить квартиру на Нахимовском — возвращение на «Профсоюзную». Какое-то время мы жили там, в однокомнатной квартире.

Сейчас живу…

Теперь я живу в районе Плющихи. В детстве помимо моего маленького района на «Академической» всегда были места, куда мы выезжали. Новодевичий монастырь — одно из них. Я помню, мне так хотелось жить в этом районе, мне казалось, что нет ничего лучше — так мне нравился дом напротив пруда! В итоге я живу в этом районе, произошло это совершенно случайно. Тут же роддом, в котором родились все мои дети — это тоже случайно. И как-то так все случилось, что мечта сбылась. Теперь у нас напротив построен новый шикарный дом, и Варька (дочь) говорит, что хочет жить в нем. Говорю, будет круто, если так сложится и ты купишь квартиру, или что-то произойдет и у тебя появится там жилье.

Заведения…

Я частенько хожу на Усачевский рынок; ругаюсь на него, но продолжаю ходить. Почему ругаюсь? Мне кажется, там неправильно все, что касается самого рынка — просто отвратительные продукты. Если уж есть такие цены и мы все готовы их принимать, то помидоры должны быть идеальными, а это все далеко не идеальное, но все равно пытаюсь найти хоть что-то. Я понимаю, что это зависит не от продавцов — не они пытаются обмануть, а просто нет хороших продуктов, это Москва.

Моя любовь к «Кофемании» по-прежнему не дает мне покоя. Обожаю завтракать в «Кофемании» на Усачевском, она уютнее, чем та, в которую я ходила раньше на Комсомольском. Практически каждое утро здесь мне варят жидкую прекрасную кашу на кокосовом молоке — сплошное удовольствие.

Мои дети — фанаты суши, роллов и всего прочего. И если говорить о районе, то здесь открылась «Рыбная мануфактура», где они любят есть. Но мне нравится привозить им более правильные суши, такие, как, например, в ЦУМе, а еще был прекрасный ресторан «Мистер Ли».

Бары…

Есть наш Noor Bar, который вынужденно перешел мне по наследству от моих друзей — там нормально. Но я, честно говоря, больше люблю рестораны. Для меня сходить в ресторан, даже одной, большое наслаждение. У меня есть подруга, с которой мы хоть и можем встретиться в любом месте, всегда находим время, чтобы сходить в «Рыбторг». Нам там очень нравится.

Я вынужденный городской житель…

Когда Варя была маленькая, мы снимали какие-то дома за городом и наелись тогда пробок ой-ой-ой. У меня нет дачи и будет ли когда-нибудь?..  Но я совсем не убежденный городской житель, а вынужденный. У меня все нормально, меня ничего не парит, не мучает, я здесь себя комфортно чувствую, но я ужасно хочу жить на природе, а это с детьми школьного возраста невозможно, просто нереально в нашей ситуации. Как только получится, я бы хотела жить в доме. Поэтому да, я вынужденный городской житель.

Мои отношения с Москвой…

Я москвичка. Я очень под стать этому городу, я с ним совсем на «ты». Не могу сказать, что испытываю к нему пиетет — отношусь с трепетом, если рассказываю о кусочках своего детства. А вообще я не отношусь к этому городу с трепетом, и он не относится с трепетом ни к кому. Он не очень сейчас обладает энергией гостеприимства, да и какой-то глобальной красоты в Москве я сейчас не вижу, хотя она, безусловно, есть в любом здании. Я иногда задаюсь дурацким вопросом: «Почему туристы приезжают в Москву?» На что мне отвечают: «Вик, ты больная?! Ты ничего не видишь!»

У меня нет ощущения, что этот город обволакивает своей любовью и открывает тебе себя. Альтернативно существуют города, которые меня по-прежнему манят, хотя я и бывала в них миллион раз. Безусловно, это Петербург, но так случилось не сразу — тогда, когда он превратился для меня в тот Петербург, который мне нужен, я поняла, что каждый раз жду встречи с ним.

Любимый район…

Есть такой кусочек: Китай-город и Покровка, Маросейка — моменты двухэтажной Москвы. Я в ней практически не бываю — там не живу и лишь пару раз в месяц приезжаю работать туда в театр «Современник». В принципе, это не место моих друзей и тусовок, но когда я туда попадаю, то думаю: «Господи, как невероятно красиво!» Хотя и говорят, что у меня район получше, но когда я оказываюсь в этом месте, я попадаю именно в ту Москву, где можно наслаждаться атмосферой города, которую я практически не чувствую сейчас в принципе. В Питере — чувствую. Может, потому что опять-таки я там гость и приезжаю туда с другими настроениями и мечтами. А в Москве я как на своей кухне и расправлюсь с этим городом на раз-два. Я не воюю, нет. Я к нему совсем спокойна, неуважительна, и он тоже ко мне — мы одинаковые родные люди. Мы друг друга очень хорошо понимаем, с полуслова. Я все понимаю в этом городе, меня не раздражают никакие пробки — я знаю, как объехать…  Я знаю в этом городе все, как сделать, чтобы было комфортно жить.

А еще мне очень хорошо на Плющихе, на Пречистенке — это связано со школами моих детей, очень нравится провожать детей в школу на Знаменку. Я люблю Юго-Запад, это мое, я его знаю — не центр, но он мне очень нравится, весь, до «Икеи» включительно.

Москвичи…

Они очень разные. Некоторые одеваются очень модно и очень круто, а некоторые ходят как у себя на кухне, и это тоже прекрасно.

Нелюбимые районы…

Новый Арбат, как ни странно, я переношу, а вот Старый ненавижу, сильно-сильно. Для меня это связано с ГИТИСом, с какой-то грязью. Может, он сейчас и изменился, но я туда вообще не захожу. Мне вообще не кажется эта улица хорошей и красивой, хотя переулки Арбата, а это, в принципе, уже Пречистенка, моя история. Потом я вообще не знаю Сокольники — без навигатора не могу там ездить, непонятная для меня тема.

В Москве мне не хватает…

Я совсем недавно стала собачницей, и мне, конечно, очень не хватает тех чистых мест, где можно гулять с Тошей. Страшная история со всеми этими какашками — я никогда не задумывалась об этом и не требовала уборки, пока не стала гулять с собакой и каждый раз наступать в них. Это, конечно, грустно. Хотя бы должны убирать хозяева, не говоря уже о том, что этим должны заниматься и какие-то другие люди из специальных служб.

А так мне всего хватает, и детям моим хватает — есть и парки, что-то зеленое, чего, в общем, для меня достаточно. Как собачнице же мне не хватает мест, где животным будет хорошо. И, к слову, бездомным собакам тоже должно быть хорошо, они сейчас под угрозой.

Хочу изменить в Москве…

Во-первых, я бы отменила этот ужасный, нависший над нами закон об убийстве домашних животных. Сделала бы это первым делом. Не знаю, как следует наказать человека, который это придумал.

А, во-вторых, я бы продолжала делать то, что происходит сейчас — делать этот город чистым; продолжала бы беречь старые здания — относилась бы к ним с любовью, пиететом, думала бы, ломать или нет. Недавно я гуляла со щенком Тошей в маленькой усадьбе Снегирева на Плющихе, где улица Усачева, рядом с моим любимым рестораном «Тинатин», и услышала, что эту усадьбу выкупили. Сейчас ее обнесли заборами, что там происходит — непонятно. Мне кажется, что там все-таки не реконструкция. Но, дай бог, я ошибаюсь, это ведь все-таки памятник архитектуры, и его не должны снести. Но мне что-то так страшно, чем это все закончится. А место там чудесное, чтобы построить какое-то офигенское жилье, я б и сама жила в таком местечке с удовольствием.

Московские изменения…

Что бы ни происходило — город по-прежнему мой. Что-то мне кажется симпатичным, что-то нет. Я, несмотря ни на что, очень люблю новое — мне действительно нравятся красивые, построенные без рода и племени вещи. И очевидно, что мне не нравятся некрасивые здания, а в Москве же есть абсолютно чудовищные постройки, проезжаешь и думаешь: «Как такое может быть?» Башни и «Корабль» на «Тульской» — е-мае! А есть же целые отстроенные ужасные районы. Сейчас такой кошмар перестали делать и есть разное: что-то мне нравится, что-то нет.

Место силы…

Я его знаю точно: метро «Кропоткинская», Гоголевский бульвар. Мой дедушка, который был военным, возил меня в спецполиклинику лечить зубы. Я помню вот это ощущение детства: красную щебенку под ногами, зубы, санки, мороженое за эти зубы. Сейчас ничего не изменилось. И это не то что место силы, где я питаюсь, — я обожаю Воробьевы горы, «Мосфильм», — но здесь ощущение детства, перемешанного с радостью. Я провожаю детей и практически каждый день прохожу мимо — могу назвать этот кусочек Москвы таким небольшим местом, дарящим радость.

Желаю Москве…

Я бы пожелала Москве быть более собранной, стремиться вверх, не расползаться всеми эмоциями, как она это делает сейчас, быть благороднее, строже к себе.

Премьера сериала «Медиатор» на видеосервисе START…

Коротко сериал «Медиатор» можно описать так: Андрей Бурковский, куча красивых женщин и прекрасный режиссер Артем Аксененко. С Андреем Бурковским мы раньше не работали вместе, познакомились только на этом проекте. Он невероятнейший партнер, прекраснейший человек и неимоверный красавец, но ведет себя так, будто этого не знает. Я в восторге от него! Мы очень подружились. Вокруг меня еще были актрисы Даша Мельникова и Ира Старшенбаум — непосредственно две мои партнерши по сериалу, чудесные. С режиссером Артемом Аксененко я уже работала раньше и знала, что нас ждет, как будет проходить съемочный процесс. Он необыкновенный режиссер — очень интересный, сложный. Не все режиссеры могут ставить задачи и добиваться от актеров нужного результата, а он прямо вытаскивает все из тебя. Этот проект — сплошная радость.

Я играю Анну — не просто женщину в погонах, а тонкого психолога, подарившего герою Бурковского новую жизнь. Она, обнаружив Андрея Павлова (Бурковский) за барной стойкой, поняла, что он идеальный переговорщик, медиатор. Он способен взять в заложницы непокорную дочь коллеги, обмотать ее скотчем и сочинить легенду про убийцу, который ее преследует, с благими намерениями. Может притвориться мужем клиентки на похоронах ее отца и манипулировать убитым горем братом. Клиенты не спрашивают его о методах работы, они платят ему за результат. Павлов видит людей насквозь и может изменить их жизнь одним точным и жестким словом. Но договориться с самим собой — непростая задача даже для такого ловкого манипулятора, как он. Верю ли я в подобную силу слова? Не знаю. Я еще не встречала людей, один разговор с которыми изменил бы всю жизнь.

У моей героини очень сложные отношения с дочерью, которую играет Ира Старшенбаум. Эта дочь совершила ужасный поступок, чтобы отомстить матери. Даже не знаю, смогла бы я справиться с такой ситуацией. Это страшно, не хочу даже прогнозировать. Смогла бы я принять такую дочь? Безусловно — любую. Но мой персонаж жестче, смелее и категоричнее, чем я. Анна позволяет герою Бурковского своеобразно относиться к своей дочери, она доверяет ему, несмотря ни на что, зная, что своими неоднозначными поступками он возвращает ее дочь на правильный путь. Очень интересно, что очищает он ее, окуная во все говно жизни. Очень сложная тема, мы пытались ее понять и сыграть. В жизни у меня кишка тонка так бороться, я бы сдалась, хотя не было и минуты, чтобы я когда-либо посчитала, что мои дети делают что-то не так. Они прекрасные. Хотя и не исключаю, что есть матери, которые настолько против взглядов своего ребенка, что ломают его. Я бы не смогла так отвоевывать позицию, как это делает моя героиня.

Наверное, в подростковом возрасте я была такой же, как героиня Иры Старшенбаум. В этой сложной дочери я узнаю себя — моя мама в свое время нахлебалась и наелась меня такой. Я прекрасно знаю и чувствую эту войну. Это не был спор с родителями, я спорила с собой, со своей натурой. До 15 лет, пока я занималась в театральной студии, во мне не было ничего нонконформистского, а вот мой переходный возраст был туповато-ужасным: не принимать родителей только потому, что они родители. Непонятно, откуда это берется. Мой сын, которого я никогда в жизни даже близко не ругала, вдруг боится мне что-то сказать — это в крови? Почему? Может, это передается из поколения в поколение? Я не знаю, почему надо спорить с родителями, откуда этот период неприятия. У меня была очень смешная ситуация, благодаря которой я понимаю, как вести себя с детьми. Когда дочери моего друга было 15 лет (я тогда была ненамного старше ее), она рассказала мне: «Мама мне ничего плохого не делает, вообще ничего. Но только я захожу домой и вижу ее, я думаю об одном: “Только ничего не говори, вообще, не поворачивайся, молчи!”» Это и есть переходный возраст — слепая ненависть к родителям, которые далеко не всегда этого заслуживают, но так устроен мир. Так и в сериале — у героини Иры Старшенбаум переходный возраст. Поэтому она отстаивает свое место в жизни и мстит, как считает герой Бурковского, маме за невнимание.

Мы все болезненные, надломленные люди, которые учатся жить вместе и принимать друг друга, но это не глупое принятие, а понимание, что есть то, что уже никогда не будет в твоих силах. Линия моей героини, связанная с непростыми взаимоотношениями с дочерью, очень важна. «Медиатор» откликнется во многих: и в детях-подростках, и во взрослых людях. Ведь такие вещи действительно происходят в жизни. Приходят ли моя героиня и ее дочь к миру? Увидите в нашем сериале.

Фото: instagram.com/vtolstoganova

Сериал «Медиатор» выходит на платформе START 16 апреля.