О деревянной Москве 1950-х и «секретном сарае», ушедших традициях москвичей и выставке «Москва. Герои».

Я родился…

В Москве 12 августа 1952 года. Мама говорила, что в этот день была гроза.

Наш дом стоял на пересечении Пальчикова переулка и Третьей Мещанской, там теперь находится «Олимпийский» и названия этих улиц уже давно изменены. А когда-то там было все мое, все знакомое: обыкновенный неасфальтированный двор с большим деревянным столом, где мужики в телогрейках резались в домино, голубятни, палисадники с модными тогда цветами — желтыми шарами…  Практически все жили в коммуналках. Мы не были исключением — наши комнаты находились в полуподвальном помещении. В мою память врезалась та, старая Москва, где все ходят друг к другу в гости, на комодах лежат кружевные салфетки и в доме всегда припасена банка с чайным грибом, похожим на медузу. Его «кормили» чайной заваркой с сахаром, и в банке получался напиток, напоминающий квас, им тебя угощали как почетного гостя. Тогда это было модно.

Но улочки эти быстро исчезли, так как там начали строить метро. Мы как-то, позже, заглянули на стройку, где от домов остались руины, и маме по кусту сирени удалось найти место, где раньше был наш дом.

У нас во дворе находился сарай. Я, будучи мальчишкой, попал в него и там увидел первую в жизни «тайну» — процесс создания глиняных лубочных копилок в виде кошечек. Мне показали, как резиновую форму кошечки снимают с застывшей глиняной фигуры, как расписывают эти копилки: я увидел, как кусок глины превращается в фигурку. Для меня это знание стало каким-то чудом, потрясением. Процесс, который запечатлелся в памяти на всю жизнь, повлиял на мое ощущение мира и разжег желание стать ремесленником. В качестве такого ремесла я выбрал фотографию. Сначала это был кич, как у всех, но потом, обнаружив каналы с достойной информацией, я повышал профессионализм. А отправной точкой я считаю тот «секретный сарай».

Это была другая Москва, ремесленная, деревянная. Кстати, еще я застал большие цилиндрические камни, размещенные по углам домов, чтобы кареты не задевали здания во время поездок.

Любимый район…

После Мещанской мы переехали в «Дом обуви» на проспекте Мира. Об этом месте сохранились самые теплые воспоминания.

Наша остановка называлась «Маломосковская», я даже до сих пор помню антикварный номер телефона: И3-33-85. Мы жили в неком подобии коммунальной квартиры: в одной комнате располагалась наша семья с няней, в другой поселилась моя тетя с мужем, детьми и тоже няней, в третьей жила моя вторая тетя. Что это за няни? Тогда девушек не выпускали из деревень, и те, кому удалось выбраться в город, бесплатно селились в семьях и помогали с детьми и хозяйством. В деревнях не было культуры и самобытности, оттуда бежали. Моему двоюродному брату очень повезло — его няня работала на заводе и брала их на демонстрацию. Помню, как они приходили домой 7 ноября с цветами и шарами, от них пахло холодом, а я смотрел на них и жутко завидовал.

Вообще в коммуналках жилось весело: мужчины играли в шахматы, а женщины говорили о своем, и тебя всегда кто-то мог накормить или дать подзатыльник. Дома не бывало скучно. Большую часть времени мы, дети, проводили во дворе: лазили по крышам или просто сидели на заборах, разглядывая в компактных волшебных фонарях нарративные диапозитивы о патриотичных пограничниках.

Рядом с домом был рынок, который гудел весь день: повсюду продавался лубок, в тазиках плавали лебеди и уточки, сделанные из воска (что побольше — за пять копеек, а поменьше — за три), а в следующем ряду находились лотки с горами семечек, которые можно было пробовать. В самом конце рынка стоял деревянный ларек для приема стеклотары, дети могли заработать, принеся пузырек от одеколона. Я тоже где-то находил флакончики и нес их туда.

Никогда не забуду яркое солнечное утро 12 апреля 1961 года. Это был теплый ясный день, пропитанный всеобщей радостью. А сообщение о космическом старте — это было счастье! Муж моей тети, сотрясая пальцем в воздухе, торжественно повторял слова Левитана. Нам, детям, он позволил прыгать на своей дорогущей тахте и визжать от радости, хотя обычно всегда всем все запрещал. Мы всматривались в небо и пытались разглядеть ракету. Толпа валила в центр, прорывая кордоны, чтобы увидеть Гагарина. Все плакали от счастья и обнимались. Жаль, что тогда я не умел фотографировать, иначе обязательно запечатлел бы эту атмосферу.

Жизнь идет, все забывается. Но такая Москва, город моего детства, сохранилась навсегда на пленке Анри Картье-Брессона. Он снимал в Москве в 1954 году. А до этого, в 1947-м, здесь был не менее известный фоторепортер Роберт Капа. Оба этих человека — величайшие фотографы и основатели агентства «Магнум». Тогда для нас заграница была закрыта и мы не видели тех снимков, но сейчас эти старые кадры, снятые членами «Магнума», будто раскопки археологов, поднимают культурные слои, оживляют память. Я увидел себя там, подтвердил свое существование, и помогло это не только мне, но и нашей истории.

Сейчас живу…

В 1985 году, в начале перестройки, я женился на француженке и уехал в Париж. В те годы разница между странами была огромная. В 1988 году я поступил в «Магнум», благодаря которому стал часто ездить в командировки по всему миру. Мне удалось снять юбилей «бархатной революции» в Чехословакии, землетрясение в Армении и путч в Москве. Профессия заставляла меня находиться в гуще событий. Моя жизнь плавно менялась. Но сейчас дети выросли, и я снова независим от быта. Живу как в Париже, так и в Москве, где у меня есть квартира, доставшаяся по наследству: сталинский дом, потолки под четыре метра. Раньше чаще бывал во Франции, но сейчас время пребывания в Москве увеличилось.

Люблю гулять…

Раньше мы все свободное время проводили во дворах и на улице. Рядом с нашим домом находилась ВДНХ, куда мы бегали воровать яблоки. Я перелезал через забор и ел эту кислятину. Недавно я узнал, что раньше тут были Мичуринские яблоневые сады. Наверное, поэтому меня туда так тянуло.

Люблю музеи, поэтому часто бываю где-то между «Парком культуры» и «Кропоткинской»: любимый с детства Пушкинский, Дом фотографии на Остоженке, Центр фотографии им. братьев Люмьер, Новая Третьяковка, Garage, Центр документального кино. Потом иду гулять: Парк культуры — Андреевская набережная, где можно остановиться и посмотреть, как танцуют, иногда Нескучный сад. Много лет назад мы здесь, на спуске с Воробьевых гор, с детьми ловили рыбу. На удивление она клевала, и мой сын с неописуемой радостью воскликнул: «Папа, почему ты мне раньше не сказал, что есть такая игра?»

В середине 1960-х мы переехали на Сиреневый бульвар. Сейчас квартира опустела — в ней живу только я, а тогда здесь кипела коммунальная жизнь, менялись соседи, старели родители, к которым я приезжал из Парижа, сюда съезжались родственники из Ташкента…  Рядом находится парк. Вот уже тридцать лет я бегаю по утрам. В Москве — в этом месте. На пробежку раньше часто брал камеру, а сейчас — телефон. Делаю это даже в путешествиях, так удается запечатлеть моменты, сохранить память.

Москва изменилась…

Больше чем за полвека люди изменились. Пропала та наивность, непосредственность, жившая в доперестроечном менталитете. Раньше все запросто подходили друг к другу на улице, знакомились, разговаривали, обнимались. Все были такими трогательными. Эта доброта сохранилась в советском кино, музыке и, конечно, в мультфильмах. Также за это время изменился сам уклад жизни, пропало множество вещей, которые когда-то казались обыденными.

Тогда в каждой квартире стоял радиорепродуктор. У нас он никогда не выключался. День всегда начинался с гимна Советского Союза в 6 часов утра и заканчивался им же в полночь. А еще все ездили по грибы. В электричку невозможно было забиться, так много людей там было. Собирать грибы было городским хобби. Это было не твое желание, а коллективное помешательство: вся Москва вставала рано утром в выходной, чтобы отправиться в ближайший лес. Сейчас этого нет, люди находят другие занятия — их отвлекает интернет.

Признаемся, Москва изменилась в лучшую сторону, и ироничная поговорка «хотели, как лучше, а получилось, как всегда» не к месту, ведь получилось «не как всегда». Короче, получилось! Власти умело использовали современные технологии, особенно это отразилось на транспортной и социальной системе.

Невозможно не признать и влияние субкультурной оппозиции, ее активное участие в политике. Они здорово перепугали власть. Эта та сила, которая заставила политиков работать, а не деструктивно парализовала жизнь города, как протесты во Франции.

Москвичи отличаются от жителей других городов…

Когда приезжаю из Парижа, то первое, что бросается в глаза — отсутствие расового разнообразия. Париж как-то разноцветнее. Все-таки раньше у нас в системе ценностей доминировала скромность, но сейчас глобализация сравняла всех. В Москве в отличие от западных столиц видно, что женщины больше следят за собой, им не все равно, как они выглядят. Но, конечно, это не касается всех. О мужчинах говорить сложнее: видна потеря этикета. Сталинская эпоха инфантилизировала общество и отобрала индивидуальность, больше ударила по мужскому населению, женщин спасла природа. Отмечу, Москва — город женщин, здесь выгодно быть мужчиной. Париж — город мужчин. Там красавицы на вес золота.

В моем детстве люди выглядели элегантнее, особенно взрослые. Мужчины ходили в шляпах, а женщины — в красивых ситцевых платьях, смотрите фотографии Картье-Брессона. Но по сравнению с девушками в непримечательной одежде в Европе женщины в России и сейчас куда наряднее. Помню, лет тридцать назад по запросу главного фоторедактора The New York Times Magazine Кэти Райан я делал снимки для серии Young Russia’s Defiant Decadence, американцев очень интересовали изменения в России девяностых. Я очень много тогда работал с этим изданием: снимал для них о субкультуре в Китае, во  Вьетнаме, о марокканских евреях, путешествовал по Южной Азии, пересек Америку для репортажа Pry America. Кэти, кстати, не сказав, отправила мои фотографии на World Press Photo, я получил тогда главный приз в номинации «Искусство». Сам себе я  этого не позволяю — это мой принцип. Мы много сотрудничали с Кэти в те годы.

Однажды, будучи в Нью-Йорке, я зашел к ней в редакцию с новой камерой. Кэти — удивительно красивая, стройная, высокая и интеллигентная женщина, похожая на Грету Гарбо. Я похвастался ей новой камерой. «А сфотографируй меня», — предложила она, я согласился при условии того, что она сделает легкий макияж для портрета. Но у нее не было косметики. Мы пошли искать хоть что-то, но ни у кого, а здание офиса этажей десять, не было совершенно ничего, даже на четвертом этаже, где всегда проходил кастинг. В Москве такая ситуация невозможна. Девушки хотят нравиться и быть привлекательными, поэтому о макияже не забывают. Хотя все меняется. Нью-Йорк — очень красивый и богатый город, но метро невыносимо.

Хочу изменить в Москве…

Раньше я хотел изменить многое, но сейчас с интересом наблюдаю за тем, как город меняется и без меня. На моих глазах разворачивается интересный исторический процесс — взросление общества. И я это вижу. Меня удивляет, что люди стоят на светофоре, когда горит красный, даже если нет машин. Признаюсь: я как парижанин позволяю себе перебегать дорогу в удобный момент. Возросло благосостояние, мы преодолели дефицит. Это говорит о возвращении утраченного чувства собственного достоинства.

Помню, как однажды Тарковский пригласил меня поснимать утром, когда он выгуливал собаку. Это была немецкая овчарка по кличке Даг. На вопрос «Почему у собаки не стоит одно ухо?» Тарковский ответил: «Это осложнение от чумки. Зато у нее есть качество, которое потеряли мы — чувство собственного достоинства». Его фраза тогда заставила меня глубоко об этом задуматься.

Мы наблюдаем некий социальный паттерн, основанный на взрослении. Когда-то избыточная власть обратным эхом инфантилизировала общество, превратив всех в послушных детей. Но, к сожалению, добилась обратного своим целям: предполагаемое идеальное общество свободных людей стало бесправным. В какие-то моменты это казалось счастливым детством, но со стороны было похоже на рабство. Отсутствие свободы и критического мышления не позволяло людям это видеть. Правители не заметили свое старение и ослабление, превращение детей в тинейджеров и появление субкультуры 1960-х. Тогда власть устояла, но потом Советский Союз все-таки рухнул.

Сейчас мы растем дальше. Тинейджерство осталось для новых субкультур. Сейчас идет волна в обратную сторону — в защиту и восстановление традиции. В этом балансе зарождается и возвращается гражданское общество.

Мир — это всегда разговор двух поколений. Молодежь, самоутверждаясь, требует к себе внимание. Теперь они цензоры и требуют прозрачности от родителей или от всех тех, кто взял на себя ответственность. Пришло время помогать родителям — снова защищать традицию. Что вы хотите, чтобы я еще изменил?

Москва по сравнению с другими столицами…

Моя дочь заболела коронавирусом здесь, в Москве, сын — во Франции. Ему давали указания только по телефону и посадили на карантин, даже не проверив, дочери же здесь моментально сделали тест. Мне кажется, что здесь мы больше держим ситуацию под контролем. Там ощущались паника и беспомощность. Будто лучшая в мире медицина, где могут буквально все, даже собрать человека по частям, и где лучшие мире законы, вдруг забуксовала. Я люблю, обожаю Францию и с гордостью ношу их гражданство, но сегодня мне почему-то интереснее здесь.

Понимаете, у сильного есть только один враг — собственное высокомерие. России, похоже, идет на пользу сегодняшняя критика. И как результат — мощный процесс переоценок. Желание успеть оседлать современные технологии с уважительным отношением к традиции. Не знаю, так ли это, но точно — так бы хотелось.

Если говорить о безусловных плюсах Москвы по сравнению с тем же Парижем, то город больше меняется, видно очевидное желание подхватывать новые тенденции. Здесь невероятно удобная система оплаты телефоном. Я даже перестал пользоваться бумажными деньгами, а по возращении в Париж будто оказываюсь в прошлом — система оплаты неуклюжа. Там до сих пор пользуются чековыми книжками. Может быть, это мило и элегантно, но непрактично.

В Москве копеечное такси: поездка в аэропорт стоит 10 евро, за такое же расстояние там взяли бы минимум 50. А еще льготы. Здесь социальная карта дает пенсионерам бесплатный проезд и скидки в музеях, во Франции подобные льготы только для неимущих. Там льготы — это помощь, здесь — знак уважения к москвичам.

Заведения…

Конечно, стоит сделать реверанс в сторону французской кухни: их этикету, земле, морям с их дарами. Но мы другие. Наши корни из австро-венгерской кулинарной традиции с их борщами и гуляшами. При этом мы достаточно легко интегрируем другие кухни.
В магазинах изобилие молочных продуктов, которого нет на Западе. Узбекская, грузинская кухня…  А дыни и помидоры, которые мне когда-то привозил отец, теперь я мечтаю привезти друзьям во Францию. А еще здесь моя любимая вишня, столько сортов яблок, которые в отличие от французских пахнут. Спасибо Мичурину за все это.

Кстати, тут у меня около дома целых три круглосуточных магазина. В Париже нет ни одного. Но там нет и такой потребности, другие привычки. Это просто данность.

Фотовыставка «Москва. Герои» на Центральной аллее ВДНХ…

Меня пригласили поучаствовать в этом проекте, когда моя дочка заболела коронавирусом, и я вынужден был отказаться, вместо себя предложил им другого члена «Магнума». Это была 25-летняя полунемка-полурусская Нанна Хайтманн, которая поступила к нам лишь в прошлом году. Для меня она герой. За время карантина ей удалось попасть в красную зону и сделать снимки там, на ее глазах разворачивались эти драмы: борьба за жизнь, смерть или счастливое выздоровление. Я горжусь ей.

Поскольку карантин продлили, продлили и проект. Поэтому я успел присоединиться. Мне дали карт-бланш, и я смог снимать то, что мне интересно, а я хотел передать именно дыхание Москвы того периода. Ведь я не нарративный фотограф, а атмосферный. Но, признаюсь, в конце карантина я начал выходить во двор по ночам, поскольку вируса у меня не нашли. Там я начал вглядываться в детали, наблюдать за светом.

Мне очень нравится презентация фотографий и само место, избранное кураторами, — ВДНХ. Работы выстроены в интересной перспективе — на трех гранях треугольной колонны, внутри которой находится свет, превращающий в вечернее время фотографию в слайд. Если вы решите посетить выставку, то отправляйтесь туда вечером. Фото видны по-особенному ночью, а не днем.

Выставка работает до 5 октября.

Фото: из личного архива Георгия Пинхасова