О жизни своего двора на Чистых прудах, о садике кровельщика Ивана Духина, о «Сити», похожем на бородавку Синди Кроуфорд, и о том, как отметит день рождения на сцене «Современника».

Я вырос…

В Киеве, который пах послевоенной пылью, когда я приехал в него, совершенно разрушенный, совсем маленьким в феврале 1944 года; потом, когда расцвели каштаны, вся разруха спряталась, хотя мы и бегали на развалины, которыми назывались разбитые места, где собирали артиллерийский порох — такие трубочки.

Сухой нагретый песок и полынь, вернее, цветы-бессмертники на маленьких дюнах…  Для меня Киев очень связан с водой — Днепром. Был еще и маленький 25-метровый бассейн, где я, будучи спортсменом, тренировался. Летом мы плавали на Трухановом острове в Матвеевском заливе — там была водная станция, на которой проходили тренировки. Моста еще не было — переправлялись на старомодных катерах, которые называли «лаптями».

Как оказался в Ленинграде…

Я окончил институт физкультуры, работал в бассейне тренером. Была такая молодежная союзная сборная, куда меня и пригласили на сборы, там я познакомился с ленинградскими друзьями: ватерполистом Сашей Тихоновым и чемпионом Союза по плаванию Игорем Лужковским — они меня переманили в Питер, где я поступил в Университет: стал играть на воротах в «Буревестнике» и плавать.

Я полюбил Ленинград сразу. С Питером я был знаком по соревнованиям — обожал этот город. Особенно летом. Зимой, конечно, тяжелая история — гуляющий по мостам ветер…  Но все равно Питер прекрасен.

Когда джаз был запрещен и потому название пластинок шифровали, я привез из Ленинграда «Звуки джаза», которые купил как «Звуки танцев». Всем Киевом их слушали.

В Ленинграде же 50 лет назад родился мой сын Андрей. Я там, кстати, был не особенно долго: учился, а потом работал в корпункте «Комсомольской правды», где моим руководителем была Валентина Бианки — племянница писателя Виталия Бианки, который писал книжки про природу.

В Москве я оказался, потому что захотел…

Всецело работать в лучшей газете того времени — «Комсомольской правде», я и поехал.

Общался с теми же людьми, с которыми работал: Ярослав Голованов — знаменитый журналист, который писал и про космос, и про науку, и этюды про ученых, он практически первым написал историю советской космонавтики; остроумнейший человек, в свое время отважился сплавать на Север, выпустил об этом путешествии книгу «Заводная обезьяна», после работал в «Комсомольской правде», написал книгу о Королеве, даже уговаривал запустить себя в космос, чтобы прервать цепь героев Советского Союза, мол, даже журналисты в космос летают, но смерть Королева этому помешала. Хотя кандидатура Славы была хорошей — он учился в Бауманском, был ракетчиком, то есть инженер и журналист одновременно.

Время было очень интересное — просто выдающиеся журналисты, которые существуют до сих пор: тогда молодой Игнатенко, Ганюшкин, Инна Руденко, Аграновский…  Мы работали очень серьезно: того, кто провел в Москве больше двух недель, в редакции считали бездельником — надо было ездить в командировки и отписываться. Я объездил полстраны точно, но были такие лагуны, где я не бывал странным образом: почти не был в Белоруссии, не написал ни одного материала из Азербайджана…  Но Грузия, Армения, Узбекистан, Киргизия — все было. Мы путешествовали с Головановым по Русскому Северу. Река Пинега и все, что на ней находится — мои любимые места.

Где проводили время в Москве 1970-х? Например, была дача моего друга, декана актерского факультета МХАТа Олега Герасимова. Настоящая старинная московская дача на 42-м километре Казанской дороги: там жили его мама и ее сестра, мать знаменитого теперь художника Эрика Булатова. Там же, на 42-м километре, были дачи разных ученых, в том числе жил и разведчик Конон Молодый.

Моя Москва…

Два московских региона близки мне: «Беговая» с ипподромом, где была первая квартира в одном из двух убогих пятиэтажных домиков, и Чистые пруды — меня даже сделали почетным жителем-долгожителем района, ведь мы с сыном Андрюшей на радость всем прохожим уже лет тридцать устанавливаем елку на балконе. Почему оказался именно в этом районе? По случаю. Я поменял квартиру на «Беговой» на такую же, однокомнатную, на Чистых прудах.

Москва меняется…

Та Москва была похожа на квартиру — слегка захламленная, но родная и близкая, с любопытными углами, куда можно заползти; а сейчас это городской гостиничный номер, который сделали наскоро, поэтому ходишь по замечательным гранитным тротуарам, которые все поднялись, в этом году особенно, и не можешь нарадоваться. А так что? Красоту навели: пруды — очень хорошо, сделали много полезного — ничего не могу сказать.

Я помню Москву, наполненную бездомными собаками…  У меня была любимая кошка Дуся, но она погибла — в то время по городу бегали бесхозные псы. Когда я был в Тбилиси, меня поразило, как они обошлись с собаками, просто казусно: они доброжелательные, все привиты и с пломбами в ушах — жители их, бегающих по улицах, подкармливают. Но это юг, а у нас все как-то не так.

Ко всем районам…

Я отношусь спокойно. Просто есть те, которые я знаю лучше и которые хуже, но это не значит, что я их не люблю. Например, Замоскворечье я не особо знаю, но очень люблю его, с этими маленькими сохранившимися домиками. Но мой район самый лучший: Ивановская горка и Чистые пруды — блистательные, по-настоящему московские районы. На ограде Троицкой церкви в Хохлах висит моя выставка — это тоже мое участие в городе. Я сделал полноценную экспозицию — отдельно с фотографиями, отдельно с текстами; скоро будет год, как она висит, а люди ходят и смотрят. Организовали мы ее с настоятелем церкви отцом Алексеем Уминским, но она не церковная, а про людей, самых разных, в том числе известных, некоторые из них москвичи. Был только один случай вандализма, в остальном она спокойно держится. У меня есть друг и мастер Дима Карасев — он напечатал и защитил все таким образом, что экспозиция выдержала и осень, и жару, и зиму — никак не пострадала.

Люблю гулять…

На Ивановской горке и за мост — в сторону Пятницкой. Хитровку сделали роскошно, площадь на месте поганого техникума — просто сказка. Красота: цветут деревья — ходить и смотреть. Чудное место. Там жил мой товарищ Алеша Баташев, знаменитый исследователь джаза, родитель Москвы.

Воронцово поле — все симпатично. Мне этот кусок тоже нравится. Очень люблю Покровку — там замечательно. Боялся, когда начали ее уродовать широкими тротуарами, но, наоборот, появилась жизнь. Я не отношусь к тем, кто принимает любое нововведение в штыки. Мне симпатичны многие вещи, но не все.

Конечно, мне нравится вода. Кусок в районе Лужников очень красивый. Река стала чище, но не могу сказать, что она чистая совсем — есть рыбу нельзя, но ловить можно.

Жизнь моего двора…

У нас золотой дворник, мой друг Гриша Хачатурян — у него все чисто, ведь он работает. В нашем дворе всегда были хорошие дворники. Сейчас много снега — дворникам его не вытащить, потому что никто не вывозит, но Гриша все равно справляется.

У нас деревья растут, мы их поливаем. Мои соседи, архитектор Чельцов и его жена, такую иву посадили!..  Я такой красоты дерева вообще не видел — приходите смотреть! А у меня яблоневый сад — три деревца высадил.

Москвич…

Это тот человек, который ничего у Москвы не отобрал. Здесь много людей, которые не родились в Москве, но стали москвичами — я здесь живу уже давно — больше, чем полжизни. Приехал в Москву в 1966 году…  Считайте, 56 лет здесь. Можно уже считать себя москвичом. К тому же я посадил во дворе виноград и елку. Всячески украшаю Москву, потому что очень люблю этот город, особенно летом в воскресенье, когда никого нет. Пустая Москва невероятно прекрасна.

Сын тоже живет в Москве, но родился в Ленинграде, а внук и внучка — москвичи. Они должны пожить, полюбить, поработать, пострадать в этом городе…

Есть и те люди, которых нельзя назвать никак иначе, кроме как настоящими москвичами. Иван Андреевич Духин — кровельщик и энциклопедист. Он был для меня олицетворением Москвы: крыл крыши и одновременно был историком, который блестяще знал город, просиживал часами в Ленинской библиотеке. Был знатоком колокольного звона и самих колоколов, написал об этом книгу — мы о ней сделали две программы: ездили на тележке и на лошади по Ивановской горке, он мне и зрителям рассказывал, что тут было и есть. Фантастически! Ваня — ангел-хранитель Москвы.

Он, между прочим, был награжден премией «Подвижники»: дарил колокола в церкви, реставрировал иконы — абсолютный бессребреник, удивительный человек. Так, Ваня нашел икону, на обратной стороне которой художник месил глину, он ее расчистил — оказалось, что это храмовая икона из-под Переславля, куда он ее и вернул. У Духина было много таких подвигов. К сожалению, его уже нет с нами — в его память маленький садик около моей мастерской, висит табличка и ангел. Называется место «Духин сад».

Давайте вспомним и совершенно великого директора Русского музея Василия Алексеевича Пушкарева, которого выжили из Питера, и он стал директором Дома художника, делая там замечательные выставки. Помню, я там устраивал не только свою экспозицию (за то, что я ее пристроил, спасибо ему), но и привез с Украины гениальную художницу Примаченко — мы в ту же секунду все разместили. А картины ее сына, Феди Примаченко, поставили на мольберты в зелень перед Домом художника. Невероятная красота! Сейчас тоже что-то происходит, но что, я не знаю — ходят на модное; что на слуху, то и привлекает.

Православная Москва и Московская епархия…

Я не оцениваю Московскую епархию, потому что не знаю всех попов. Те, с кем дружу, хорошие. Но их было немного. Сейчас у меня замечательный священник, умница, красивый человек, с которым мы делали выставку — отец Алексей Уминский, настоятель храма Живоначальной Троицы в Хохлах. Пусть люди придут. У меня был прекрасный деревенский священник, добрый знакомый Павел Груздев, просидевший 11 лет. Я был знаком с Василием Родзянко — красивый человек, правда, в основном жил за границей. Хотел умереть здесь, но ему не дали, немного пожадничали.

Москва — она разная: веруют и веруют — слава богу. Никого не надо заставлять, человек должен к этому прийти сам, если хочется. Очень многое зависит от священников: как разговаривают, как себя ведут — наша церковь полна детей, там площадка во дворе, на Троицу все приносят угощения, празднуют, выпускают голубей — все красиво. И никто не смотрит, в брюках ли пришла женщина и без платка ли — ей и слова не скажут.

Православие как государственная идеология?..  В нашей стране огромное количество конфессий. Раз так, то куда деваться татарам и бурятам, Северному Кавказу? Бог один — перед ним все равны. У меня есть физическое доказательство: температура таяния воды — 0 градусов при всех конфессиях. А иначе не получается.

Москва потеряла…

Я так жалею — украли и убрали прекрасное человеческое место, галерею Наташи Рюриковой «Дом Нащокина». Там были прекрасные выставки — Наташа на своем месте делала первоклассные экспозиции. Я, кстати, у нее тоже выставлялся — говорю со знанием дела. «Киносценарии» также были очень важными — настоящая история. Вот так…  А самое любопытное, что они откусили особняк Нащокина, погубили, но ничего нового там не произошло. Что это? Зачем? Убили очень важное московское место.

Рядом с прокуратурой росло огромное дерево. Зачем его срубили? Старое такое было — его, наверное, еще Пушкин видел. Новые деревья как искусственные. Объясните, как можно не сохранять те, что есть? Тверскую я помню всю в кадках…  Раньше бродил по всяким паркам, но теперь не хожу.

В Москве мне не хватает…

Замечательный музей сделала Оля Свиблова: кроме совершенно роскошных фотографий еще и современное искусство. В России было много снимающих фотографов, но фотография как институт появилась благодаря Ольге Львовне и ее неукротимости. Она делает невероятные, прекрасные выставки. Есть куда отдать негативы — это очень важно. В Москве же нет хранилищ. Уходят художники, очень часто остаются картины, с которыми немолодые вдовы даже не знают, что делать. Можно было бы сделать какое-то большое общее хранилище: пусть работы там стоят, они занимают немного места, траты небольшие — важно, чтобы было сухо и подходящая температура. Замечательный московский художник Борис Жутовский, которому 89 лет, когда умер Верейский, взял все к себе — к тому массиву его прекрасных живописных работ и графики добавились пришлые. И куда это девать? Вещь печальная, но о ней надо думать. Это же культура.

Сравнивая Москву с другими городами…

Москва мне очень нравится. Не будем соревноваться: многие города красивые, но Москва имеет свой шарм и отличия. Это достойная столица. К сожалению, она отсасывает огромное количество народа из других мест — на периферии людям тяжелее и хуже жить, поэтому Москва привлекает их как магнит. Если бы были условия вне Москвы, то она бы не разрасталась.

То, что город вырос до таких гигантских размеров, мне не нравится. Это уже не мой город, а дачные поселки, которые никто к Москве относить не будет. Мне нравится, когда она в границах. Берлин — большой город? Там всего миллиона три — теперь меньше Киева и Питера. Я был в больших городах — в Мехико, например, кошмар — гетто. В Москве пока есть центр, точка внутри — Кремль, ведь она построена радиальным методом: чем дальше, тем больше окраина. Но окраин сейчас нет, они невнятно убежали за железную дорогу.

Современная архитектура…

Есть бездарные вещи, просто чудовищные. Торговый центр около Киевского вокзала производит впечатление затонувшего корабля. А сам вокзал с его шуховскими перекрытиями прекрасен! Невероятная красота. Белая площадь сделана занятно.

«Атриум» был бы хорош где-нибудь в пригороде. Его стали развлекать всякими картинками: раньше не обращал на него внимания, а сейчас видно, что он нехорош. Вообще торговые центры все уродливы.

Хотя эклектика тоже вполне может быть стилем. Как понять — хороша ли она? Я житель — иногда иду и радуюсь, а иногда нет.

«Сити»…

Есть такая сейчас уже пожилая, но раньше красивая модель Синди Кроуфорд, а у нее — бородавка. Она ее украшает, а вот если бы все лицо было таким, то было бы некрасиво. Так, и одну такую конструкцию я могу вытерпеть, хотя она мне чужда, неприятна и враждебна. «Сити» — какая-то заграница, куда не хочется заходить, с вашего позволения, лучше уж похожу по старому городу.

«Сити» какое хочешь проявление — хоть западное, хоть восточное. Оно унифицировано: эти тычки, верши, которые, видимо, нужны, чтобы ловить птиц, — все они приблизительно одинаковы в любых городах. Тут — куча. Хотя есть более или менее условно приемлемые вещи, но отстроили и совсем раздражающие: небоскреб — золотой автомат Калашникова. Есть веселая унылость, а он просто уныл.

Не люблю унифицированность — хорошо, когда один город отличается от другого. Правда? Зачем кого-то повторять?

Подсветка…

Многое сделано со вкусом.

Электричество есть — так пусть будет иллюминация. Мне нравится, когда светло, не люблю темноту. Она в любом случае нечрезмерна.

Заведения…

Я вообще не люблю рестораны. Денег жалко. Даже когда меня приглашают, не люблю — чужих денег тоже жалко, потому что не всегда вкусно. Хотя в ЦДЛ неплохое кафе — захаживаем туда иногда.

В семидесятых в основном ходили в шашлычные. Их было несколько хороших: одна «Антисоветская» — напротив гостиницы «Советская», прекрасная рядом с кинотеатром повторного фильма, где теперь театр Розовского — она была роскошная, не просто хорошая.

Мэр…

Градоначальник, может, у нас и неплохой. А идеальных вообще нет, да у меня и выбора нет, кто может быть, кто мог быть, сказать могу. В старые времена у меня был друг Сергей Александрович Купреев. В коммунистические годы он должен был быть начальником города — он был секретарем Бауманского района, инженер — красивый, самостоятельный, умный человек, который очень любил Москву и умел с ней обращаться. Он бы мог быть мэром или как тогда это называлось?

Мэр все должен понимать и уметь. Главное — он должен быть открыт для умных мыслей и умных людей. Многое зависит от того, кто окружает. Свита делает короля, а мэр — король локального государства.

В городе беспокоит…

С парковками чистый грабеж. Во всем мире где в выходные бесплатная парковка, где в вечерние и ночные часы. А тут круглосуточно — 420 рублей. Неприлично. Зарплату повысьте людям, чтобы деньги на парковку были. Капиталистическое государство…

Хотя дороги стали много лучше: асфальт меняют — во всяком случае, в центре очень прилично. А на мотоцикле уезжаю за город. Езжу в основном только по выходным, когда друг дает мне мотоцикл — тогда радуюсь.

Беспокоит и проигранная районная война. Мы боролись, чтобы не строили бизнес-центр на нашей горке, но не победили. Стояли с плакатами, писали письма, но не получилось.

Я в основном городской житель…

За городом, конечно, бываю, но в гостях — своего-то нет ничего. Хотелось бы, если честно. Очень люблю направление, которое всем нравится. Иногда на мотоцикле езжу по маленьким дорожкам именно в районе Николиной Горы.

Раньше я очень много ездил и смотрел вокруг Москвы. Сейчас меньше, отчасти потому что добраться тяжеловато, но летом путешествую — в Боровск мотался, люблю Истринский монастырь, но там очень много народу. У меня неподалеку живут друзья, несколько раз, возвращаясь от них, видел, как в тумане монастырь висел прямо в воздухе. Невероятно красиво. Я вообще люблю церковную архитектуру. Московские маленькие церкви настолько чудесные, что их хочется взять в пригоршню — они все рядом, и все приносят радость.

Но есть загород в городе. Одно время я жил у приятеля в Серебряном бору. Там занятно: идешь — вдруг пляж, чудесные пруды. Народу многовато, но куда ему деваться, этому народу? Самое удивительное, что на троллейбусе из центра города можно приехать в Серебряный бор покупаться — какая прелесть!

Снимать Москву…

Я бы не стал. Лишь один город я снимал с большим удовольствием — Питер. Там есть пространство и горизонт, а в Москве нет. Почему мне нравятся маленькие дома — они не заслоняют небо. И Покровку я полюбил, потому что убрали провода — сразу улица стала живой.

Хотя и в этом городе есть невероятно красивые виды: из-за Москвы-реки на Кремль любой ракурс просто сказочный, оторваться нельзя: смотришь и смотришь в разное время и состояние.

Если не Москва, то…

Заграничный город Тбилиси. (Смеется.) Там есть все: друзья, очень похожая культура, ведь самыми близкими нам по духу всегда были именно грузины. Мы это разрушили. Сейчас туда трудно ездить, самолеты не летают. Но Андрюша только пару дней назад сказал, что возобновилось прямое сообщение с Тбилиси. Наверняка это подарок мне на день рождения.

Людей бы сделать подобрее. Обозлил их точно не я, а постоянная идиотская пропаганда насилия и войны. Мы со всеми поссорились — у нас нет приятелей. Поэтому было бы понятнее, если бы моим любимым городом был Париж. Ведь мы враждуем с Тбилиси, с Киевом — готовимся к войне, а это мой родной прекрасный город, самый удобный, который я в жизни человека вообще видел: сел на метро и через 15 минут, через две остановки, вышел на пляже — снимай штаны и иди купайся. Конечно, я уже никогда туда не вернусь. Некуда возвращаться, но ездил бы чаще, если бы была нормальная обстановка — сейчас же никуда доехать нельзя.

Театр «Современник», где 1 февраля, в день рождения, пройдет мой вечер…

«Современник» — хорошее место. Саша Боровский занимался его переоформлением. Неплохо-неплохо вышло…

То, что будет сегодня — вечер с картинками и текстами о людях. Не будет «какой я молодец» — просто истории людей, которые встретились мне в жизни. День рождения так отмечать не жалко, наоборот, хорошо. Сейчас особенно гулять не хочется.

Современник не тот, кто идет в ногу со временем…

Не надо идти в ногу ни с кем. Как идешь, так и иди — сам! Не люблю строй, а в ногу ходят только строем.

Современники — все люди, живущие в мое время. Слово полное, расшифровывать не надо. И возраст для меня абсолютно не имеет значения. Те, которые жили до меня и будут после меня — несовременники.

Надо соответствовать своему возрасту. Очень смешно не стареть. Многие молодые дамы по тому, как они ведут себя, одеваются и по тому, что делают со своими лицами, начинают не стареть лет с двадцати. Еще не стали женщинами как таковыми, а уже улучшают природу. Это можно сделать, но по-другому: учиться, читать, в театры ходить и на выставки. А губы…  У каждого человека существует конституция — ее, как и государственную, менять не надо. Часто, во всяком случае.

Желаю Москве и москвичам…

Избавиться от ковида и чтобы не было войны. Даже наоборот: чтобы не было войны и ковида. Все праздники мы сделаем сами, нам не надо ничего, особенно траурных венков, которыми украшают Москву. Это бывает чрезмерно. Сдержанная красота — вот, что нас должно радовать.

А эти арки, которые ляпают повсюду, закрывают город. Невыносимы искусственные деревья: «Тока не делайте нам, шоб было красиво!»

Хорошо, чтобы жить было удобно. А красоты, получается, не хочется, потому что это и не красота вовсе.

Фото: Юрий Феклистов