О своей кочевой цирковой молодости и писательской Москве 1970-х годов, любимых Сокольниках, сонном Кутузовском, личной «келье» при Даниловском монастыре и предстоящем театральном сезоне без «Гавроша».

Я родилась…

В любимом Баку, в центре которого был наш армянский двор. Родители отдали меня бабушке с дедушкой в полтора года, чтобы я росла в нормальной среде, а не в цирке на колесах (мама — потомственная дрессировщица Тереза Васильевна Дурова, отец — музыкант и дрессировщик Ганнибал Владимирович Наджаров. — «Москвич Mag»). Ни армянского, ни азербайджанского я так и не выучила, но когда после 4-го класса вернулась в цирк к родителям, то говорила по-русски с чудовищным азербайджанским акцентом.

С цирком на гастролях я объездила весь Союз, училась в школах всех республик. В Прибалтике было сложно: в рижской школе на переменах все разговаривали только на латышском, со мной никто из одноклассников не общался, учителя не вызывали к доске — я для них просто не существовала. В других республиках были другой менталитет и другие особенности. В Батуми, допустим, в школу я могла пойти в чулках только черного или коричневого цвета и только с косой: про челку или хвостик надо было забыть. Там тоже все говорили на своем родном языке, но ко мне относились с уважением.

В Москву я окончательно переехала…

В середине 1970-х годов. Хотя квартиру на улице Яблочкова мама получила еще в 1966-м, мы там практически не жили, бывали наездами раз в полгода с остановкой на три-четыре дня. Ведь у цирковых тогда дома не было: дети рождались «на колесах», стариков возили с собой, а уже когда те совсем не могли кочевать, оставляли их в цирковых общежитиях. Так, моя бабушка Мария Анатольевна Дурова была прописана в Одессе в Доме ветеранов — артистов цирка. Так что до этой московской квартиры у нас с мамой вообще не было прописки: каждые три-четыре месяца цирк, где я работала с родителями и занималась дрессурой слонов, переезжал в новый город. Окончательно обосновалась в столице только в 1976 году, когда вышла замуж за московского журналиста Сергея Абрамова и родила сына. Правда, поначалу Москву не понимала и не любила.

Но мне сильно повезло. Интеллигентная писательская семья мужа, их круг общения изменили мое восприятие города. Муж работал в журнале «Смена», и вместе с ним я оказалась в интеллектуальной культурной среде того времени — Окуджава еще пел, Белла Ахмадулина была в расцвете, Новый год мы встречали в Дубултах в компании Роберта Рождественского и Гриши Поженяна, ходили в гости к Игорю Можейко (Кир Булычев. — «Москвич Mag»). В Лужниках еще проходили поэтические вечера: огромный стадион и часами читают Вознесенский, Евтушенко, а ты сидишь и думаешь: «Лишь бы это никогда не кончалось». Для цирковой девочки это был совсем другой мир.

Мы с мужем жили отдельно от его родителей. Они — на Кутузовском проспекте, 24, мы — в Марьиной Роще. Тогда только начинали строить кинотеатр, в котором потом начал работать «Сатирикон», а вокруг стояли старые деревянные дома. Мой муж всегда любил Москву, прекрасно ее знал, коллекционировал старые карты города и московские телефонные книги разных лет. Когда листаешь телефонный справочник лохматого 1924 года, кажется, только сними трубку — и тебе ответит весь старый МХАТ. Вот так, постепенно, не сразу, меня накрыла любовь к Москве.

Сейчас…

Мы вернулись на Кутузовский проспект, в район детства моего мужа. Его семья переехала туда в 1944-м, и 24-й дом, где они получили квартиру, был последним, за ним начиналось еврейское кладбище.

После смерти Сережиных родителей в 1985 году их квартира пропала, так как никто из нас там не был прописан. Но муж все время мечтал опять поселиться на Кутузовском, и мы в конце концов переехали в соседний, 26-й дом.

Здесь все замечательно, и набережную обустраивают, но Кутузовский превратился в скоростное шоссе: машины, не останавливаясь, несутся за город. Даже если бы захотели остановиться, не могут — нет парковок. В итоге на проспекте почти исчезли магазины, бары, пабы. Нет, они время от времени открываются, но через полгода опять закрываются.

Иногда мы ходим по парку или набережным и еще острее чувствуем привкус спального района — кроме как гулять и спать здесь делать нечего.

Люблю гулять…

В парке «Сокольники». В парке Победы три дня проведешь — и скучно, все выучил. А Сокольники — сколько ни ходи, ни езди (я объездила весь парк на велосипеде), все равно забредешь в новое место. Там находилась конно-спортивная школа, и однажды летом, когда я очень заскучала по цирку, устроилась туда конюхом и объезжала лошадей, просто чтобы вспомнить все — запах навоза, сена, вернуться в свою среду. Вернулась и была счастлива до невозможности.

Любимый район в Москве…

Опять Сокольники. После Марьиной Рощи мы переехали туда, жили рядом с церковью, напротив входа в парк. Здесь торчала наша одинокая высотная башня, а вокруг стояли деревянные дома. И мой сын Артем, когда учился в четвертом или пятом классе, вместе с друзьями до ночи торчал в этих старых, уже выселенных домах в надежде, что спасет их от сноса. Для него пару раз это заканчивалось милицией, ну а старый район все равно разрушили.

Нелюбимых районов в Москве…

Нет — есть удивительные. Едешь, скажем, по Писцовой улице в районе Ленинградки и вдруг видишь нереально огромный дом — пугаешься. Если бы меня спросили, то я, конечно, убрала бы многоэтажки из центра. Сами по себе не очень красивые, эти монстры, на мой взгляд, разрушают связь времен, такую важную для истории любого города.

Скажем, можно бегать по набережной и смотреть на «Москва-Сити» день, два, три…  а потом как-то неуютно становится. Это темное нечто как-то сиротливо стоит на фоне гостиницы «Украина»…

Место, куда все время собираюсь, но никак не могу доехать…

Есть. Точнее, их много. Я много езжу на машине и часто слушаю радио «Звезда», а там рассказывают о московских достопримечательностях. Так самые интересные адреса, где я никогда не бывала, выписываю в особую книжечку. Или могу оказаться в удивительных и незнакомых мне местах, когда сильно усталая сажусь за руль и еду наобум, просто чтобы переключиться.

Главное отличие москвичей от жителей других городов…

Сложно выделить. Москвы так много, она такой слоеный пирог, и я всех слоев не знаю. Мой личный слой общения не отличается ни в Москве, ни в Париже, ни в Лондоне. А вот московская театральная публика отличается от публики в Европе или в Америке. Для москвичей поход в театр — событие. Мы водим в театры детей, и для них это тоже событие. Наши маленькие зрители знают, как нужно там себя вести.

А вот в Лондоне в Вест-Энде или на нью-йоркском Бродвее все иначе. Конечно, зимой дамы могут на модный мюзикл прийти в роскошной шубе, но гардероба там нет, и они свои меха под сиденье кладут, в антракте возьмут снеки с пепси — их прямо в зале разносят.

А уж привычной для нас культуры в системе «семья—ребенок—театр» в Европе почти не существует, по театрам дети ходят в основном с детским садом или школой. И это скорее обыденная история, а не событие, как у нас. Когда к нам в Театриум на спектакли фестиваля «Гаврош» приходят иностранцы, их больше всего удивляют красиво одетые дети в зале — мальчики с галстуками-бабочками, а девочки в платьях, как у принцесс.

В Москве лучше, чем в других мировых столицах…

Москва для меня лучше всех столиц мира, где я бывала. Москва для меня очень уютный, чистый город. Париж, например, грязный. Все претензии по поводу того, что на каблуках по московской плитке сложно ходить, отметаю сразу. Вы еще по центру Праги не ходили.

Сейчас, правда, велосипедисты появились в большом количестве, и я их побаиваюсь. Один такой на мою машину недавно свалился. Но наши велосипедисты все же лучше, чем, скажем, в Голландии. Стоит зазеваться — наедут, наорут и поедут дальше.

В Москве за последнее десятилетие изменилось…

Мне может что-то не нравиться по дизайну: Никольская слишком разукрашена, бульвары в каких-то странных скульптурах. Но это ничего.

Приятели уверяли меня, что выделенка для общественного транспорта — глупость, по ней все равно будут ездить, несмотря на запрет. Прошло немного времени, и выделенная полоса воспринимается совершенно нормально.

Еще мне нравится в Москве постоянная движуха. Туда движемся или нет, время покажет. Хотя, общаясь с Собяниным, я понимаю, что этот человек знает, что делает. И еще я знаю, что нет ни одного начальника, которого бы любили подчиненные. Даже в моем театре каждый охранник думает, что, окажись он на моем месте, поступил бы по-другому и сделал бы лучше.

Менять в Москве…

Ничего не стала бы. Не надо кричать, что все плохо и надо срочно что-то менять. Надо — меняй. Но там, где ты есть, на своем месте. Хочешь менять глобально, иди работать в московское правительство.

Я каждый день удивляюсь, что я как режиссер могу творить, работать, делать все, что хочу, не обращая внимания ни на какие худсоветы. И стараюсь делать это максимально хорошо.

Кроме работы и дома меня можно встретить…

В разных театрах столицы, на фестивале «Спасская башня», в парке «Сокольники» и парке Горького, в Третьяковке, в Доме книги на Новом Арбате, в кинотеатре ГУМа, где смотрю оперы.

А еще в гостинице при Даниловском монастыре в номере 515. Когда идут ночные репетиции, а в 8 утра опять надо быть в театре, то сил доехать до дома иногда совсем нет. И это место — прекрасный вариант, чтобы через три минуты оказаться в постели. Там идеально — тишина, и только звон колоколов по утрам. Мои близкие все знают и спрашивают: «Ты опять в келье?»

Если не Москва, то…

Любое место в России, где будет много работы. Я фанат языка и болтушка, мне нравится разговаривать на родном языке, важно много работать, быть нужной.

Подруга как-то спросила: «Как ты будешь жить, когда постареешь или вдруг не будет театра?» «Консьержкой же, наверное, меня возьмут?» — подумала я. И тут же рассказала ей, как у меня будет поставлено дело: через месяц все ключи от всех квартир будут у меня, все цветы поливаю я, проблемы жильцов решаю я, знаю, кому пора в поликлинику, у кого картошка кончилась, у кого какая машина и кому нужен бензин и какого ребенка надо разбудить и собрать в школу. И потом они меня всем подъездом с музыкой будут хоронить.

Планы театра на новый сезон…

У нас впервые за четырнадцать лет не будет замечательного осеннего фестиваля «Гаврош», но ничего страшного, мы просто перенесли фестиваль, и театры из Южной Кореи приедут через год. А наш новый сезон откроется, как и запланировано, двумя премьерами на Малой сцене. Удивительной красоты спектакль для детей от 5 лет режиссера Ольги Сидоркевич «Букашки. Фантазия!» и «Кентервильское привидение» в постановке Марии Линдер. Спектакли нашего театра — это путешествие по миру через сказки, легенды, язык, историю. Я могу детей отправить в Японию, Индию, Италию — географическая карта наших спектаклей огромна. К декабрю поставлю мюзикл — историю Шотландии, рассказывающую о завоевании этих земель, о том, кто такие пикты и скоты и что происходит со страной, если народы не вместе.

Все наши постановки оригинальные: пьесы пишет мой сын Артем Абрамов, музыку — Максим Гуткин. Хотя в давно идущих спектаклях звучит музыка и других композиторов. Например, в «Бу-ра-ти-но!» замечательная музыка Алексея Рыбникова. Но на нашей сцене «Бу-ра-ти-но!» мало похож на сказку Алексея Толстого — чисто итальянский спектакль, действие которого перенесено в карнавальную Венецию. Мы продолжим играть старые спектакли, и «Летучий корабль» мне, наверное, придется смотреть в трехсотый раз. Я всегда смотрю все свои спектакли.

Фото: mos.ru