Об обаянии Москвы и о том, как она стала единственным интересующим всех городом, каким прежде был Петербург.

Я вырос…

Совсем рядом с метро «Щелковская», куда семья переехала, когда я учился в первом классе (1964). Но я довольно хорошо помню предшествующее время: тогда мы жили хоть и в коммуналке, но в самом центре — угол Староконюшенного и Гагаринского, между Пречистенкой (тогда — Кропоткинской) и Арбатом. Мое детство — эти переулки, Гоголевский бульвар, Сивцев Вражек. Помню внешний вид (внутри тогда не бывал) Пушкинского музея на Волхонке, бассейн «Москва» на месте прежнего и будущего Храма Христа Спасителя…  Но всего яснее — Гоголевский бульвар, львов под фонарями, окружающих памятник Гоголю.

Первую четверть первого класса я провел в хорошей — английской — школе на Пречистенке, а потом, перед государственными праздниками, мы переехали — родители купили кооперативную квартиру близ совсем недавно открывшейся «Щелковской». Там прошли мои школьные годы, там всегда жили родители, а я — временами. Снова, последние десять лет, я там.

Конечно, начальная школа — никакой Москвы нет. Выезжаешь редко — в театр, к бабушке в Замоскворечье. Жизнь была тихая и мирная — незастроенного пространства хватало, это сейчас повернуться негде, а тогда от метро до нашего дома каких-то строений почти не было. Центральный автовокзал — недавно сломанный и построенный заново — появился на моей вполне ясной памяти. В средней школе картинка меняется — я учился в одной из немногих приличных относительно близких школ — ею оказалась физико-математическая, №444, довольно известная и по сей день. Если судить «метрошно», она на «Первомайской». Поэтому в школьные годы происходило освоение Измайлово: одноклассники и, что особенно существенно, одноклассницы жили на разных Парковых улицах. Конечно, там была шпана. Но ощущения, что я живу в страшном мире, не зародилось, хотя неприятные ситуации бывали. Это породила колонизация пространства близ метро «Щелковская», если к центру метро стоять, то по левую руку, куда выселяли и кучу народа из черкизовских бараков, из деревни Калошино — они сносились, и почему-то застройка на их месте шла медленно.

А в центре я все по-прежнему бывал не так часто. Что ж я в Третьяковку и Пушкинский не ходил? — ходил. Как и в театры. Но это обычно происходило так: поездка — возвращение. Лишь позже, в старших классах и особенно в университетские годы, с интересом понимаешь, что подземные и наземные пространства соотнесены. Тогда постепенно происходило освоение города, прежде всего центра.

Надо сразу сказать…

Обаяние Москвы совсем иное, чем обаяние Петербурга или Парижа, другой это город: идеальных архитектурных пространств в Москве я не ощущаю и не ощущал когда-то. Разумеется, все Бульварное кольцо мне глубоко симпатично. Скажу неправильную вещь не про архитектурные красоты: пространство вокруг нового Университета мне мило, я учился уже в новой — тогда, в середине 1970-х — стекляшке на проспекте Вернадского — Первый гуманитарный корпус, он и был первым новым зданием после того, как в начале 1950-х воздвигли высотку и все вокруг нее. Коробка и коробка. «Саркофаг» называли мы его. Любимым ответом на вопрос, почему университета нет на Цветном бульваре, было «зачем там держать два цирка». С расшифровкой: «Два цирка у нас на одном проспекте». Здание не вызывало раздражения, как и никакого интереса. Кстати, там было удобно: удавалось найти пустую маленькую аудиторию на 8–9-м этаже и посидеть там с книжкой, если не с кем пойти погулять. Было ощущение, что корпус большой, но не перенаселенный, что сейчас совсем не так: и приемы стали больше, и порядки другие. И, конечно, все просторы вокруг, вплоть до Воробьевых гор и Ломоносовского проспекта, полнились «домашней» привлекательностью. Там много хорошего, зелено.

Не очень я представляю себе в Москве место, где ты выходишь из метро или выпрыгиваешь из наземного транспорта и говоришь «ах!». В Петербурге в изрядной центральной части, не только на Невском и Миллионной, это происходит. Москва какая-то другая. Конечно, очень много в моем городе, в котором я родился и собираюсь помереть — никуда в другое место не хочется, связано не с самими улицами, а с тем, с кем я ходил по ним, зачем здесь появлялся.

Думаю, я недостаточно в молодые лета ценил Замоскворечье, при том что там бывал — и бабушка, и дядя жили на Пятницкой. Не ценил то самое Замоскворечье, от которого теперь почти ничего не осталось. Был молодой и глупый, а в ту пору там было много обаятельного — маленьких домиков, и какой-то легкий флер Островского присутствовал.

Москва меняется…

Не могу не признать очень простой вещи: идешь по улице — если очень хочется есть, делаешь два шага, и что-нибудь, лучше-хуже, съешь и выпьешь. Этого в 1970-е не было за исключением особых мест: вокруг метро, которое тогда называлось «Площадь Ногина», а теперь — «Китай-город», на Таганской площади всегда была куча травиловок. А так либо нечто дорогое и недоступное, либо ничего нет. Признаем: если можно на любом перекрестке выпить кофе или не кофе — хорошо.

Что касается того, как раньше наливали в забегаловках, то здесь опыт мой небогат. Не к тому, что я трезвенником был, но, видимо, одна из особенностей моего студенческого времени — мы выпивали дома. Что именно — как разложится. Тем более что я не пью пиво, как некоторые не едят рыбу или цветную капусту. Это было большой моей проблемой в студенческие годы: все идут компанией — оставаться глупо, смотреть, как все пьют, а самому сидеть, тоже не очень хорошо, а выпьешь — плохо, тяжело морально и физически. И все это при том, что пиво надо было искать, очередь за ним отстаивать.

Впечатления от большого мира…

Первый раз в некоторой относительной загранице я был вполне юным существом — после 9-го класса: это было школьное путешествие, мы, учившиеся в четырех классах — одной параллели, съездили в страну, которая тогда называлась Чехословакией, в ту ее часть, которая теперь Чехия; исторически главным местом нашего пребывания была Моравия, а не Богемия, хотя в Прагу мы заезжали. Надо сказать, несмотря на соцлагерь, конечно, впечатлило. Что вы хотите, кока-колу продают!..  Может, кто ее в Москве и видел, но я нет. Куриц в магазине на вертеле жарят!..  Понимаю, какие чувства сейчас вызовет мой рассказ, но на дворе лето 1973 года. Ох, впечатляло! Пошел дождь, и я купил не только себе, но и маме в подарок зонтик прямо в первом попавшемся магазине. Складной, заметьте!..  Родители мои за границу попали позже, чем я, не считая того, что отец был во время войны на внероссийских пространствах. Я совсем не хочу сказать, что мои тогдашние чехословацкие впечатления сводились к зонтикам, фанте и прочим знакам товарного изобилия — мы на поле Аустерлица были, совсем рядышком. Какой Прага чудесный город! Никогда больше не был, а помню прекрасно.

Ну а потом, когда пришли новые времена, я не так много выезжал. Первая действительно осмысленная заграница — десять дней в Швейцарии, 1995 год. Конечно, право слово, там все было гораздо лучше, чем у нас. Но бытовая (магазинная) составляющая уже значения не имела, все-таки в начале 1990-х мы к ней дома «приобщились». Пленяло другое. Я прилетел в Цюрих — в Женеву надо было ехать на поезде. Когда ты сидишь у окна, раскрыв рот, и тебе показывают такие волшебные картинки, что с этим может сравниться?

Очень странные были чувства, когда оказывался за границей, которая прежде ей не была. В Тарту, город, сыгравший огромную роль для нескольких поколений русских филологов, я снова стал системно ездить с 1997 года и так продолжалось до совсем недавних времен — там видел, как все плавно меняется. А вот в Риге я не был долгие-долгие годы, а потом попал — и поразился изменениям, произошедшим в городе за годы моего отсутствия. Но так и в России, если попадаешь в город, в котором очень давно не был.

Что бы я поменял в Москве…

Ничего бы менять не стал: наверняка сделал бы гораздо более бестолково, чем есть. Слава богу, я историк литературы, а не градостроитель и не градоправитель. Даже не вполне, а полуэгоистически думаю, что нашу синюю ветку метро на одну станцию стоило бы протянуть — безумное количество народу живет за «Щелковской». Безусловно, мне от этого будет хуже — не на конечной входить. Но мечта есть мечта! Время от времени в планах мэрии этот сюжет возникает…  и затухает.

Как я могу описать москвича…

Смотря когда. Москва в XVIII и XIX веке — вторая столица. Положение честнее и благороднее, чем в советское и постсоветское время с Петербургом: все же признанная официально столица, но вторая. Москву в имперские времена не завоевывают — покоряют Петербург, а в XX, сразу, как большевики перенесли столицу, Москва становится единственным интересующим всех городом, каким прежде был Петербург. Мы же не в Германии, где жить можно где угодно, и не в Североамериканских Соединенных Штатах. Несмотря на нашу мифогенную бинарность (Москва — Петербург), на самом деле мы, конечно, страна с одним центром — как Франция. Только у них эту позицию много веков занимает Париж, а у нас Москва и Питер чередовались.

В XIX веке Москва город и чуть более консервативный, чем Петербург, и чуть более продвинутый, и уж во всяком случае все время выпендривающийся: мы не как в Петербурге. При том что не без легкой зависти, «с пониманием», что настоящая жизнь там, на берегах Невы. Чацкому и Глумову карьеру надо делать в Петербурге, а не в Москве. Стива Облонский едет в Петербург встряхнуться — там полная жизнь. А тогдашняя Москва…  Мы вроде и умнее, и добрее, и архаичнее, и «современнее», но чего-то словно бы не хватает при всем презрении к императорской резиденции, городу «чиновников» и «бедных людей»…

С Петербургом в ХХ веке случилось то же самое, только гораздо страшнее. Такая уж у нас история: большевики бывшую имперскую столицу просто уничтожали. Но когда в середине 1950-х время стало более «вегетарианским», самоощущение Петербурга (многих петербуржцев) стало примерно таким, как в Москве XIX века: «Вы там уроды, у вас начальство, а у нас настоящая культура». И опять «консервативность» замечательно уживалась с «продвинутостью», «официозность» — с фрондерством и оппозиционностью. Монстры в Ленинграде были покруче московских.

Общий миф, что в Москве все домашнее и сердечное, может, в XIX веке и был явью. Но и это сомнительно. Пословицы «Москва слезам не верит» и «Москва бьет с носка» про наш город сложены, а не про какой-нибудь другой. Конечно, оппозиция Москва — Петербург, над которой я выше иронизировал, для русской культуры очень важна. Но того важнее, что в России «яркие» люди всегда тяготеют к столицам. Совершенно понятно, что в XIX веке стремились в Петербург. Помним ли мы, что Тургенев связан с Москвой детством, отрочеством и юностью и что Гончаров учился в Московском университете? Это написано в биографиях, но мы об этом не думаем. Я не уверен, что на вопрос «В каком городе прошла большая часть жизни Чехова?» достойный интеллигентный человек непременно даст верный ответ. Это не в осуждение: просто органично для писателей XIX века жить в Петербурге. С Москвой органично и даже неразрывно связан только Островский. В какой-то мере — Толстой. А так четко ли мы помним, что Достоевский вообще-то родился в Москве, хотя, конечно, теперь есть близ места рождения станция метро, носящая его имя…

Хочется сказать, что московская речь мне нравится больше, чем петербургская. Но в Петербурге осталось восемь с половиной человек, которые говорят «что», «конечно» и «исчо». Живой московской речи мы тоже почти не слышим: Самойлов мог вспоминать о довоенном городе, где «пааално было мааасковской раааскошной “акающей” речи на Сухаревской и Сущевской», но мы-то этого уже почти не слышим. Смазалось это из-за людей, родившихся в других городах и весях и приехавших осваивать Москву. Да и Петербург. Хотя в Москву, как сказано уже выше, едут больше. Что поделаешь? — столица.  Очень большим город стал — это не остановишь.

Желаю этому большому городу и его жителям…

Да и всем — чтобы мы существовали не совсем в кошмаре: чтобы в жизни было что-нибудь хорошее, чтобы дышалось. Этого при всем моем московском патриотизме (он у меня есть, хотя я его все время немножко приглушаю) желаю и тем, кто живет в Саратове, Воронеже, Екатеринбурге, других городах и весях. А еще им желаю однажды приехать к нам в Москву: у нас тут много хорошего — Крымский мост, панорама «Бородинская битва». (Смеется.) Не говоря уж о Доме Пашкова, о Кусково и много-много о чем еще. Хороший город.

Фото: nnov.hse.ru