О тусовке московских дискоболов, поминках Высоцкого на стройке Института стали и сплавов и авангардной акции на дне бассейна «Москва» перед его сносом.

Я родился…

На углу Ленинградского проспекта и улицы Правды — Ленинградский, 24.

7 ноября наблюдал, как танки под окнами идут на парад на Красную площадь. Раннее детство мое прошло в центре этого самого города Москва.

В первый класс я ходил в 165-ю школу, а потом мы переехали на Речной вокзал и жили на углу Смольной и Фестивальной, напротив церкви, которая теперь называется Аксиньинским храмом — она меня будила по воскресеньям в 9 часов утра, когда я мог не ходить в школу.

Вообще-то я был отличником. Но в 167-й школе на Речном вокзале, где я учился со второго по седьмой класс, бывало всякое. Как говорит мой лучший друг детства Леня Селя, «нам повезло, что в нашей школе дети докторов наук и дети дворников учились вместе».

В пятом классе к нам перевели второгодника — Володю Ткаленко, здорового парня. И он нас, маленьких, начал обижать. Мы сговорились и решили его проучить. Выглядело это так: я упал на пол, схватил его руками за ноги, чтобы обездвижить, а остальные начали лупить. После этого он был как шелковый.

Я сидел за одной партой с Мансуром Гафуровым — учителя нас посадили вместе. Мансур был золотым человеком, но из неграмотной татарской семьи. По-русски он говорил хорошо, но писать не умел совершенно. На диктанте я шепотом проговаривал для него слова, как их писать, учителя сами это и придумали. Он и домой ко мне ходил заниматься. Однажды Мансур сказал, что торопится. Оказалось, около парка «Дружба» в заброшенном карьере проходили драки: «портовские» (наши) против «кирпичного завода». Дрались люто: цепями, ремнями. Мансур был добродушным человеком. Но суровое детство воспитало из него уличного бойца. И он ходил на эти побоища бессмысленные. Когда я узнал, пришел в ужас. В тот раз мне удалось его не отпустить.

Моя альтернативная Москва…

С восьмого класса я уже учился в 91-й, математической, школе. Классе в девятом-десятом мы начали слушать всякую гнилую западную музыку, и постепенно я на нее подсел. После поступления в институт я уже окончательно стал «дискоболом» — так мы себя тогда называли. Сейчас мы были бы просто меломанами. Основной целью жизни нашей были «рекорда» (с ударением на последний слог), то есть пластиночки западные. Постепенно у нас образовалась теплая компания. На «Октябрьской-кольцевой» в тупике. Мы встречались там каждый день после 6 часов вечера.

Моя тусня вокруг музыки не клуб, а Московский метрополитен. Нашу «Октябрьскую» породил мой приятель, который однажды назначил там встречу, и все постепенно начали подтягивать туда товарищей. Мы проводили там очень много времени. Периодически нас брали в ментуру. Бывали совсем карикатурные истории. Например, когда пришел какой-то мент и хотел что-то забрать. Мой дружок Коля Мудров по кличке Коля-Милиционер (его, как потом выяснилось, действительно выгнали из милиции, чего вообще-то не бывало в советское время) ударил мента снизу в челюсть, и тот начал оседать у стены, возле которой стоял в тот момент. В это время пришел поезд, и мы, как воробьи, туда все залетели. Несколько дней боялись появляться на «Октябрьской». Но этот милиционер, наверное, даже постеснялся рассказать, что его отправили в нокаут и у него потекла крыша. Поэтому никаких последствий не было.

И так где-то с 1976 года мы встречались на «Октябрьской». Иногда ходили в Парк культуры попить пиво в «Пльзень». Кабаки я не любил: пили мы, когда было холодно, в парадняках. Когда умер Высоцкий, мы все с тем же дружком Колей-Милиционером пошли туда, где строился Институт стали и сплавов, и пили там, на стройке, портвейн. Поминали нашего любимого…

Другой мой дискобольный товарищ, Костя Лисаков, жил в Молочном переулке около «Парка культуры». Это был такой старый двухэтажный дом, естественно, его сейчас нет. Почему-то я пришел к нему раньше. Стою, смотрю в окно и вижу, как бегут наши ребятки-дискоболы. Дождь идет, они бегут, смеются…  Я вспоминаю этот момент как настоящее счастье. Наверно, это и есть моя любимая старая Москва.

Школу я окончил в 1975-м, вся эта дискобольная история началась в 1976-м, а в 1977-м у меня уже было по три пластинки в день.

После первого курса попал в стройотряд. Хотя очень сильно сопротивлялся. Но, к моему большому удивлению, стройка мне очень понравилась. Только работать со студентами не понравилось. В основной своей массе студенты — ленивые безответственные люди.

С 1977 года я начал ездить на шабашки. Сначала в Нижневартовск, потом в Подмосковье. А в 1979-м мне посчастливилось попасть на Чукотку, и там я отработал восемь сезонов. Зарабатывал деньги и покупал себе пластинки.

Первая заграница…

Осенью 1990 года я был гастарбайтером в Канаде. Когда мой приятель Вова Кузнецов сказал, что можно поехать шабашить в Канаду, я не поверил: «Какая Канада, Вовасик? Есть ли она вообще, эта Канада?»

Но как-то это получилось. Подарок судьбы. Осень 1990 года я провел в городе Торонто — мы перестраивали дом Феликса Ярошевского. В 1977-м он сбежал из Союза. Сначала поехал в Израиль, но ему там не понравилось. Он побежал дальше — и добежал до Торонто. Феликс был врачом-психиатром. И при этом очень умным, энергичным человеком. Постепенно заработал денег и купил себе особняк. А у его жены Наташи была лютая ностальгия. Это настоящая болезнь, которая мало у кого бывает. По соседству с ними жил Витя Михельзон. Приятель моих приятелей. У него, например, Саша Башлачев когда-то ночевал. Он и посоветовал Наташе и Феликсу нас, хороших ребят, строителей из России. В общем, мы туда приехали. В основном мы работали друг с другом на этой стройке. Но потом нам дали прораба. Черного-пречерного человека с Тринидада. Его звали мистер Алва Чарльз. Или просто Ал. Естественно, он не знал русского, но некоторые из нас, я, например, более или менее знали английский. Общались мы душа в душу.

Однажды кто-то из ребят спросил его:

— Ал, а почему ты с Тринидада уехал?
— А у нас там как работают? Плотник молотком тук-тук — покурит. Ножовкой шик-шик — посмеется. Я так работать не могу.

В ответ раздается дружный смех.

— Что вы смеетесь?! Я правду говорю.
— Да мы не сомневаемся. А смеемся потому, что и у нас точно так же работают.

А потом меня на несколько дней «продали в рабство» на сторону. Словак-сантехник попросил дать ему работника, чтобы на канадской стройке с ним и его земляками поработать. Это тоже было очень интересное приключение.

Помню, как мы с нашей хозяйкой Наташей шли по городу Торонто, и она сказала: «Наверно, если здесь родиться, можно все это любить… »

Да, живут там лучше. Но…  это как синдром ветерана войны. Жизнь в Советском Союзе.

Москвичи отличаются от жителей других городов…

Москва лютый город, но это мой город…  В плане издательской деятельности мне повезло, что я живу в Москве, даже по сравнению с Ленинградом тут большая фора, чтобы работать в этой области. Москва намного более беспощадная. Когда я ездил на шабашки, была присказка: «Чем дальше от Москвы, тем меньше в людях говна». Я совершенно с этим согласен.

Безусловно, я москвич. Чувствую себя здесь всеми четырьмя костьми стоящим на земле. Я местный. Живу на Ярославском шоссе — на севере диком, Лосиный остров от нас через шоссе.

Очень люблю город Ленинград. По-прежнему называю его так, хотя я антиленинец. И многие думали, что раз мы издаем ленинградских авторов, то я из Ленинграда. Там мне немножко более тревожно. Приезжаю — и рвусь на части. Много друзей, которых я редко вижу, и дел очень много. Возвращаюсь в Москву обессиленным. Но, между прочим, мой прадед, Илья Гилариевич Эйзенбет, был основателем и директором еврейской гимназии в Петербурге. Эти корни во мне тоже есть.

Любимые московские районы…

Центр мне, безусловно, родной. Речной вокзал — совсем родной. На моих глазах исчезала деревня Аксиньино. Москва ее съедала. И я наблюдал за этим из окна…  Напротив церкви был Аксиньинский пруд. Сейчас он уже засыпан. И дуб там рядом стоял. Может быть, и сейчас стоит. Я забирался на этот дуб и сидел там подолгу. Иногда смотрел на людей, которые в церковь идут. Но в основном в каком-то своем мире-море плавал.

Там, где Долгоруковская улица пересекает Садовое кольцо, сейчас стоит страшнейший памятник Калашникову, а рядом — чудовищная «пагода». Помню, как в Олимпиаду-80 мы встретились с моим другом Витей Трофимовым и решили выпить. Взяли. Но менты на каждом шагу. На месте, где стоит сейчас эта хрень, был типа окоп — траншея какая-то, непонятно зачем вырытая. Мы залезли туда и пили водку из горла. И были счастливы.

С 1985-го по 1987-й я был аспирантом в НИФХИ им. Л. Я. Карпова. Институт наш был на улице Обуха (теперь это называется «Воронцово Поле»). Примерно тогда же мы издавали самиздатовский музыкальный журнал «Урлайт». Значительная часть моих статей в «Урлайте» написана на лавочке на Курском вокзале. Там мне никто не мешал писать. Никто не задавал лишних вопросов.

Курский вокзал — это моя Москва. А Кремль — совсем не моя.

Когда решили разрушить бассейн «Москва» и на его месте восстановить Храм Христа Спасителя, кто-то придумал организовать авангардную акцию. Дно бассейна расчертили на клеточки. И в этих клеточках написали имена разных известных людей. В одной из клеточек было написано слово «Тропилло». И Андрей Владимирович Тропилло, дружок мой дорогой, привез с собой группу Brain Drain. И нас, товарищей своих, позвал. Мне кажется, что наша теплая компания была самой веселой на этом дне бассейна. Плохо помню, кто тогда играл в Brain Drain: Коля Фомин, конечно же, играл, но точно помню, что Сэм (Михаил Семенов) играл на огромной бас-балалайке, а мы с Аней Герасимовой (она же Умка) плясали под эту музыку. А потом стемнело. И кроме нас, по-моему, никого уже не осталось. Дул ветер, кусты шевелились-раскачивались.

Вот это дно разрушенного бассейна «Москва» я люблю. А то, что построили на его месте, совсем не люблю. Большевики хотели там построить Дворец Советов. И они сделали это. По форме, может быть, и не похоже. А по сути он самый и есть. Дворец Советов. Хотя и без статуи Ленина на куполе.

«Москва-Сити» у некоторых вызывает ужас — у меня не вызывает. Но чуждо мне это, конечно же. Однажды я пошел в издательство АСТ. Думал, выйду, найду нужную башню. Ничего подобного. Как на космической станции — по каким-то указателям, в лифте кнопок нет. Ощущал себя Хоттабычем, попавшем в советскую страну. Я не против, даже за технический процесс, но я старый партизан. Скорее даже старый мудозвон.

Меня радует…

Как развивается метро — это все очень круто. Транспортные развязки, выделенные полосы…  Восхищаюсь! Но перекладка бордюров — это несерьезно. Но это не самое страшное в нашей жизни. Меня это не очень раздражает — ну зарабатывают ребята бабки…

Строят совершенно нелепые здания — что делать? Жизнь идет, облик старой Москвы теряется. Изначально я житель не этого города, а провинциального города Москва, который был когда-то. Но и в этом современном городе мне неплохо.

Я двойной гражданин. Но в Израиле я чувствую себя маленьким ребеночком, который сидит на лавочке и не достает ножками до земли. А в Москве я человек на своем месте.

Про то, что теперь алкоголя после одиннадцати не купишь…  Да, у меня есть эта зависимость. Но чтобы я не успел запастись?! Редчайшие случаи, когда не успел. Товарищи, не надо сетовать, если вы такие раздолбаи. Да и на самом деле можно купить — есть магазины, которые продают и ночью. Это совсем распущенность — не купить. А что курение запретили — я за. Я сам совсем некурящий, и запах табака мне тяжек.

Любимые заведения…

Выпиваю я обычно по дороге — наливая водку в пластиковую бутылочку. Могу это сделать где угодно, хоть в метро.

Есть чебуречная «Дружба» на Колхозной. У Мамонова была передача «Земля-Воздух», где он говорит: «Еще не закрыли, а она уже моет…  И запах хлорки… » Все это происходило в этой чебуречной. Иногда, очень редко, я там оказываюсь и Мамона вспоминаю. Еще была чебуречная на Солянке такого же плана — ее закрыли.

Аня Герасимова, она же Умка, гений не только как автор, но и как литератор. Никто, кроме нее, не может так раскрутить людей на воспоминания. Когда умер Мамон, она сказала, что хочет собрать сборник воспоминаний о нем, и за полтора месяца сделала книжку «Какой я тебе Петя. Поминки по Мамонову»…

Желаю москвичам…

Не быть мобилизованными и убитыми. Как говорила героиня Людмилы Гурченко в фильме «Пять вечеров», «только бы не было войны… »

Фото: Игорь Верещагин