О месте, где «информированная» молодежь в советское время покупала травку, о самом «битловском» районе города и о том, как ломали свой барак на Лесной, чтобы переехать в хрущевку.

Я родился…

В Москве. Во 2-м роддоме — им. Крупской, который был на углу Лесной и Александра Невского.

По адресу 4-й Лесной переулок, 8, между Белорусским вокзалом и Бутырским Валом, находился наш дом, где я жил до 17 лет. Это место я смело могу назвать московским гетто, поскольку там были жуткие условия: до переезда я не знал, что туалет может быть не на улице. В самом доме были холодная вода, газ и печное отопление. Кстати, про туалеты: когда в 1957 году город приводили в порядок к Всемирному фестивалю молодежи и студентов, в верхах решали, что делать с этими неэстетичными туалетными будками — мы же должны были показать всему миру, как мы здорово строим социализм. В итоге их просто покрасили в голубой и розовый цвета.

Это еще старая Москва: жили дружно — выручали друг друга, всегда давали взаймы, вместе справляли свадьбы, старались обязательно проголосовать первыми во время выборов — на праздники накрывался общий стол. К тому времени я уже учился в музыкальной школе — играл на баяне: сидели, пели песни, танцевали.

Детство у меня было послевоенное. Мы с ребятами частенько играли возле железной дороги, которая идет вдоль Бутырского Вала — зимой катались с этого пригорка на лыжах. Там под эстакадой валялось много бесхозных противотанковых ежей, сквозь которые мы мчались будто через ворота. Потом добавляли еще экстрима — съезжали прямо перед носом идущего поезда. Все обошлось, но однажды я упал и треснулся башкой о рельсы — наверное, все те творческие метаморфозы, что произошли со мной позже, случились из-за этого.

По городу валялись патроны. Мы подбирали их, неиспользованные, и кидали на трамвайные рельсы на Лесной — они разрывались прямо под составом. Так громко и сильно, что в Доме композиторов на улице Александра Невского выбивало стекла.

Кстати, на углу Новослободской и Лесной тогда еще была стена Бутырской тюрьмы — мимо нее с нотной папочкой я ходил в музыкальную школу. Много позже мне предложили выступить перед теми, кто сидел за «мокруху» в «Матросской Тишине» — я не хотел, но согласился. Через 15 минут концерта почувствовал себя обесточенным, решил свернуться, но ребята взбунтовались: «Не, дядя, пой еще!» Я продержался еще где-то столько же — после ко мне подошла организатор и с восторгом предложила выступить еще и в Бутырке. Но я отказался. Но вернемся к Москве детства…

Когда Хрущев начал строить свои пятиэтажки, все стали грезить о переселении из бараков; неподалеку, в Тишинских переулках, раз в полтора месяца обязательно горели деревянные дома — жители сами их поджигали, желая поскорее получить заветную жилплощадь. Но мои родители пошли по другому пути: у нашего дома был кирпичный фундамент — возвращаясь после смены, отец брал лом и долбил дырку в кладке, куда заливал воду, чтобы, замерзнув, она расперла все изнутри. Так практически за несколько недель родители и соседи довели дом до аварийного состояния — он стоял на сорока подпорках. И нам выдали квартиру в новом районе.

Юность прошла…

На проспекте Вернадского. Об этом много в моих книгах — сейчас вышла новая, «Птица перелетная», где я подробно описываю и этот район, и 169-ю школу, в которой у нас была группа. Мы переехали туда в 1962 году — между Ленинским проспектом и Вернадского, улицей Воронцова и Лобачевского. Это был новый район: кругом шла стройка — везде совершенно жуткая грязь, метро еще не ходило, доехать можно было или от «Университета» на 66-м автобусе, или от «Октябрьской» на 611-м, который шел до Внуково.

Район был хорош тем, что в него переехало много молодых людей — жили и дипломаты, и журналисты, и очень много было кагэбэшников. Все это люди, которые ездили за границу и привозили пластинки: поскольку я увлекся рок-н-роллом, то в сто раз быстрее получал информацию, не обращаясь к спекулянтам.

Много музыкантов, сделавших первые ВИА и ставших звездочками «Веселых ребят» и «Самоцветов», жило именно в этом районе, где было взаимопонимание и царила вот такая битловская атмосфера. Кстати, вернувшись после восстановления Ташкента из-за событий 1966 года и узнав, что я теперь в бит-группе (слова «рок» тогда еще даже не было), сестра Нонна похвалила меня, а про себя, как потом призналась, подумала: «Как же мой брат с голосом сифилитика поет?»

Во дворе часто гоняли в футбол, к тому времени я уже научился играть на гитаре — выходил с ней во двор, где было много информированной молодежи. Знаю, что когда я учился в 9-м классе, многие начинали покуривать травку; знаю даже, что ее покупали в районе метро «Университет» — сам, к счастью, даже не прикасался.

О москвичах…

Поскольку моя работа была связана с поездками, раздражало, когда на каких-нибудь вечерах и праздниках, когда садились за стол, кто-то обязательно брал слово, чтобы рассказать, как ненавидит Москву — я всегда влезал защищать москвичей. Объяснял, что о москвичах почему-то судят скорее по мигрантам, которые приехали в Москву: для того чтобы из большой страны приехать в столицу, нужно было обладать очень большим желанием, энергией, смелостью и авантюризмом. Я всегда считал, что москвичи — это значительно более интеллигентная публика, которая десять раз встанет в очередь, извинится, но никогда не начнет лезть на голову, как существо приезжее, называющее себя москвичом. Застенчивость и незначительность всегда отличали москвичей от немосквичей.

Как правило, москвичи, особенно женщины, умели хорошо одеваться даже при отсутствии модных магазинов. Делали это разными способами, например, моя матушка обшивала не только мою сестру и меня, но и кучу подруг. Улица Горького тех времен была более нарядно одетая, чем все другие города. Может быть, от того, что мы были бедными, мы старались быть дерзкими и смелыми в одежде и способах ее нахождения.

Впервые попал за границу…

Уже будучи музыкантом, по-моему, 1971 год — я поехал в Чехословакию, нас, группу «Веселые ребята», командировали на джазовый фестиваль, который проводился в Праге в зале Люцерна. Перед тем как мы попали туда, мы ехали на поезде: самое забавное, что в загранпаспорте, который нам выдали прямо в руки для поездки за границу, написали не «Вячеслав Ефимович», а «Ермолаевич» — я ужасно боялся, что пограничники заметят ошибку в отчестве и не выпустят меня за границу. Но, к счастью, они рассматривали мои документы не очень внимательно, и я проскочил.

Первый город, в который мы приехали — Карловы Вары: даже не знаю, чем именно он меня поразил, наверное, заграничностью. Погостивши в Европе, могу сказать, что они могут соревноваться и с Парижем, и с Лондоном — маленький красивый уютный городок.

И, конечно, сама цель поездки — посещение джазового фестиваля: я услышал лучших музыкантов, благодаря чему изменилось восприятие жизни.

Московские районы…

Когда я был пацаном, моя сестренка Нонна поступила в МАРХИ: она шутила, что только они с подружкой учатся в этом элитном вузе не по блату, но потом выяснилось, что и у подружки мама там работает, уборщицей. (Смеется.) Однажды Нонна упала в институте и, разбив себе коленку, пожаловалась всем, что «убила ногу» — ребята подняли ее на смех из-за такой «простой» лексики, она очень переживала. И зря, ведь Нонна, умница, сама поступила и училась на (очень в тему нашего интервью) градостроительном факультете. И я должен сказать Нонне большое спасибо, что она вела просветительскую деятельность. Мы ездили по Москве, она показывала мне старый город. Так я узнал Старый Арбат, Пречистенку, Остоженку — их еще не затоптали своей поступью сегодняшние небоскребы. Теплая дворянско-мещанская Москва. Мне привили вкус к хорошей русской архитектуре — эти районы Москвы, можно смело сказать, были лучшими. «Какой ужас!» — говорила она, имея в виду сталинские высотки: и Университет, и высотку на площади Восстания, и на Котельнической набережной. Я наматывал на ус, что это плохо. Но, наверное, на сегодняшний день я понимаю, что как нет Парижа без Эйфелевой башни (которая, наверное, поначалу тоже казалась ужасной и не отвечала тонким запросам), так и нет Москвы без этих высоток. Поэтому всегда радуюсь, когда еду либо по набережной Москвы-реки от Киевского вокзала, либо от Университета — все величественно и здоровски сделано.

Я изменил бы в Москве…

Очень не люблю сослагательного наклонения: у Брэдбери было описано, как бабочка, затоптанная в прошлом туристами из будущего, поменяла всю жизнь настолько, что мир не узнать. Поэтому я бы ничего не менял, все хорошо, потому что оно так произошло, несмотря на суровые времена, революцию, отказ от церкви Сталина, который был не только фарватером движения вперед, но и достаточно суровым внутренним управленцем. И Москву бы я не стал трогать — это ее жизнь, ее история, наша жизнь и наша история.

Музыкальное шоу канала НТВ «Суперстар!»…

Встряхнуло меня: в творчестве и работах я провел замечательные лето и осень, подготовил много песен. Композиции по условиям проекта я разучивал в основном не свои, а чужие. Так как я больше 30 лет занимался только тем, что писал сам, чужой материал стал новым этапом, в нем присутствует не только моя энергия, но и авторов песни. Иногда мне приходится соглашаться с вещами, которые, если бы я был сочинителем, облегчил бы, а так вынужден соглашаться. Это заставляет собрать меня внутренний потенциал и преодолеть эти трудности, что, как известно, и есть искусство.

Уже 6 ноября в 20.20 «Суперстар!» выйдет в эфир. Надеюсь, даже если мне не удастся дойти до финала, зрителю все равно запомнится сделанное мной.

Каждое воскресенье «Суперстар!» на НТВ в 20.20.

Фото: предоставлено PR-службой канала НТВ